Can't even f*ck in Ohio

      Абсурдно и монструозно до носового кровотечения.       Чанбин дёргается, съезжает со стула, подхватывает ладошкой кровавые капли и, колеблясь, запрокидывает голову, прижимая пальцы другой руки к губам. Кровь размазывается по белоснежному подолу юбки, проникает на внутреннюю сторону распластанного по деревянной поверхности бедра, покрывает холодную плитку пятнами краски и скользит под ступни. Под стулом мышеловка. Для мышиных полтергейстов, обитающих в кафкианском доме начала американских восьмидесятых (стиль, однако, больше уклоняется в сторону тюдорского — вот-вот на леденцовое крыльцо выберется раскроенное и воняющее гнилью чучело ведьмы, охотницы за детьми).       Чан смотрит. Невралгия постепенно захватывает весь череп, выгребая из углов весь информационный мусор. За махинациями с картин наблюдают ублюдочные ангелы, столпившиеся вокруг бездушного тела — звездой эрцгаммы. Смотрит, склоняет голову к плечу и подаётся вперёд.       Чанбин обхватывает тонкими руками его шею, откидывает голову назад (тёмные пряди волос щекочут шею) и позволяет поцеловать себя в арку Купидона — в углубление затекает кровь, и Чан с отчётливо отпечатавшимся в мозгу рычанием слизывает её кончиком языка.       Будто драчливая пара, решающая все свои неурядицы агрессивным сексом в конце рабочего дня, ну Боже.       Слюняво мажет губами. Канцелярские кнопки, в шахматном порядке разложенные на столе, впиваются в кожу бёдер, когда Чанбин встаёт со стула окончательно, и некрасиво протыкают кожу. Она лезет целоваться ближе. И виснет на шее Чана, царапая своими железяками белый-белый пиджак. Гвоздики и зажимы проникают в воздушные каналы сахарных костей. Всё как надо.       Фальшивое нелепое небо за окном сверкает лоском.       Потом Чанбин машет худыми ногами в длинных-длинных — до колен; стандарты у больших девочек меняются в лучшую сторону — шерстяных чулках, печальными прозрачными глазами наблюдает за попытками Чана извлечь покорёженный ржавчиной и многолетним отшельничеством в тёмном скособоченном сарае металл из кровящей плоти, достойно терпит зелёнку и йод и жадно до крови улыбается.       Кровавое мороженое.       Чан тычет в бутафорские звёзды, пьяно что-то обещает и рассказывает байки про солипсизм. Разветвление нового формата: соврати глупые маленькие умы, заставь поверить в недействительность других глупых и маленьких умов, загони под ногти эгоистичные мысли и не волнуйся о будущем, ведь все остальные — это массовка, действующая по шаблонам простых скриптов, мелкие людишки, существующие лишь для удовлетворения твоих потребностей. Они помогут с прохождением игрового уровня, не более. Чанбин скалит клыки и смеётся так, словно в последний раз. Она тоже своего рода недействующий игрок. Скажет то, что скажут ей. Мелькает чаще всего на заднем фоне: иногда в чёрных и почти ничего не прикрывающих шортах с зубными брелками и смешными мягкими игрушками, прицепленными к поясу.       Девочка-альтушка двадцатого века и её бестолковый бойфренд с иррациональным желанием убивать и рыдать над трупами. Девочка складывает тощие бледные ручки на груди, закатывает глаза, совсем по-подростковому язвя очень-очень взрослому человеку, топает ножкой и говорит, что целесообразные мысли всегда выигрывают и волноваться не стоит, но всё равно слегка волнуется. Бойфренд теребит её по волосам, заглядывает в глаза и снова толкает философские речи.       Мёртвый и захороненный под слоями земли не умрёт во второй раз, как бы ни опровергали эту гипотезу.       Влачить между Раем и Адом — посерёдке — это жалкое существование… жалко. Чанбин шмыгает носом и вдыхает горьковатый запах разорванных внутренностей. Изумрудный флакончик из-под любимых духов постепенно заканчивается: если твоя левая нога — это Рождество, а правая — дата смерти твоей прапрапрабабушки, то я нагряну к тебе в понедельник и выпью всю кровь. Оттуда она вкуснее.       Чан опускается на колени, со всей не присущей ему осторожностью подцепляя чужой тяжёлый пояс и отводя немного в сторону. Размещает голову на бархатной обивке в нескольких дециметрах от бёдер Чанбин и смотрит. Клыки обжигают язык, потрошат душу и провоцируют стойкую неприязнь ко всему колюще-режущему.       У Чанбин уродливая натура — грёбанный постулат, — трескающаяся по углам, и это трогает Чана — стреляет в самое сердце, душит асфиксией, режет шрамы на ляжках и в голос смеётся. Чану нравится сексуализировать образы невинных, как ментально, так и физически — в двадцать-с-чем-то рост метр пятьдесят три наводит на не-те мысли, — девочек, трепать использованное тело и больно кусать. Существовали бы они — парочка, живущая душу в душу, глотка в глотку, — в человеческой реальности, для массовки были бы прообразами Сюзи Сэлмон и Джорджа Харви.       1. Как достать соседа?       Достаточно быть маленькой, наивной и чересчур доверчивой девочкой, верящей в Питера Пэна и гендерное равенство. Быть на стероидах, заговаривать с незнакомцами, следовать за мечтой и рослым мужчиной — прямиком в подвал, в Ад, к своей погибели ближе. Рыть себе могилу.       Чанбин проснулась пасмурным летом тысяча девятьсот тридцать пятого в штате Огайо с болтом поперёк головы, хирургическими шрамами на пояснице, узкой челюстью и неровными, налезающими друг на друга зубами в три слоя, отряхнулась от земли и побродила бороздить Америку — слева-направо и справа-налево. Часто заплеталась худыми ногами-костями, одёргивала юбку, слегка прикрывающую испещрённые гематомами колени, старалась поймать попутку и в конце концов встретила в местной забегаловке Чана. Он много улыбался ей, совершенно ничему не удивлялся, обнимал за плечи и давил своим безразличием к проблемам девочки старшего школьного возраста. Предложил купить молочный коктейль и на отказ не сказал ничего, продолжая через трубочку тянуть бордовый напиток. Кровавая — весьма иронично — Мэри в бокале просвечивала, и в стекле Чан не отражался.       Он галантно предложил подвезти её — подбросить, так сказать, — между тремя и четырьмя часами дня. Она согласилась — надо же, ничему жизнь не учит, — но всё обошлось. Одно дело сексуализировать, и совсем другое — принимать в этом тривиальное участие.       2. Как решиться поцеловать девушку?       Достаточно быть единственным человеком в этом штате, способным её заметить. И дело сейчас не в её заниженной самооценке, вынуждающей стать маленьким серым мышиным полтергейстом и обширно пропагандируемой властями: ты всего лишь девочка, обязанная соблюдать гендерную социализацию, играть в куклы и удовлетворять потребности своего мужа (вне зависимости от его человечности).       3. Что делать, если девушка тебе не даёт?       Усыпить её, связать, запереть в подвале и кормить по часам (изнасиловать по желанию) (можно просто дождаться). Сразить её своей синтетической харизмой и соблазнить постмодернистским умением глотать горящие шпаги. Если она малокровное сакральное существо с мерзкой душонкой, разделяющая твои увлечения и готовая часами болтать о буквенных фолиантах (вне зависимости от их содержания), то она с гарантией купится на все твои уловки фокусника-иллюзиониста.       Разумеется, она тебе даст — не как в трешовой порнографии, которую вы будете проигрывать со старенького ви-эйч-эса, — а чувственно. Со всей душой влюбится в твои невыразительные глаза и будет смотреть тебе в рот, прямо на акульи зубы, когда ты прикончишь очередную тряпичную куклу из массовки. Злым и некрасивым господам упырям тоже хочется кушать. Радикальные эко(активисты)защитники, неужели весь свой пыл вы растратили на вымирающих буйволов и совсем забыли про нас? (Мясо невкусное, между прочим.)       Ты трахнешь её в машине, а потом купишь ей лакричные конфеты — деньги за секс это ну слишком уж грубо и не по-мужски, что ли? И на столешнице в той же местной забегаловке. И на скрипучем матрасе, поеденном молью, тоже. И снова купишь конфеты.       Расскажешь планы на будущее — как расчленишь вон ту вот слащавую японскую Лолиту за соседним столиком, как любил бы Чанбин, даже если её кровь была бы совсем не сладкой, жгущей горло похуже текилы, а сама Чанбин была бы по-детски сенситивной (сейчас основная её реакция — полная отстранённость от происходящего с её телом, и эта вседозволенность… эта вседозволенность вызывает кайф), глупой и по-женски патетической. Чанбин, привыкшая к любым твоим заскокам и хронически уставшая от существования в небытие, криво улыбается.       Чан всегда хотел отыметь свою копию противоположного пола. Перед зеркалом. Впечатав тонкое тельце в алюминий. До криков. Расцеловать с ног до головы и остановиться около пупка, чуть-чуть ниже — оттуда кровь действительно вкуснее. Ему позволяют всё — в разумных пределах.       Трахать на весу и кончать внутрь.       Чанбин боится:       — Если у нас будет ребёнок и у него будут та-а-акие зу-у-убы, — ширит глаза, — то какова вероятность, что во время родов я выживу?       Она начинает всё чаще и чаще думать о плохом. Чан морщит переносицу и прижимает Чанбин ближе к себе.       3. Что делать, если не можешь признаться девушке, что ты её любишь, а не просто хочешь?       У Чана такого желания не возникает — Чанбин бегает за ним, как собачка, смотрит на него снизу-вверх, вызывает желание снисходительно погладить её по голове и мило улыбается. Чулки до колен каким-то чудом всё ещё держатся на ногах (сама Чанбин тоже), когда Чан вжимает её в матрас. К тому же кто сказал, что бледно-бесцветные упыри на аптечных таблетках умеют испытывать возвышенные чувства? Конечно, можно выдрессировать их в себе, однако искренними эти бутафорские игрушки не будут никогда.       Игрушки.       Чанбин похожа на живую игрушку. Дорогую живую игрушку. На блошином рынке Чан отдал бы за неё все свои деньги (а возможно, приобрёл бы сразу несколько). Она позволяет всё и даёт возможность ощутить себя хозяином — проникая в подноготную души и выворачивая все скелеты наизнанку. Чан хотел бы найти её сокровенное желание — скелета — и изуродовать его до неузнаваемости. Разбить все кости, заставить умолять и трястись в треморе, убить.       Мёртвых не убьёшь.       Чанбин неврозно стучит ногой — демонстрирует свою могилу. Могильная плита с инициалами и детской фотографией — у маленькой Чанбин пухлые щёчки, задорная улыбка и мёртвая крыса в руке — потрескалась и вот-вот готова замертво упасть с вырытую ногтями яму. Чан смотрит и не помнит, как он когда-то сам умер.       В восемнадцатом веке женщины были бесправными, на площадях цокали копытами сахарные лошади, а ведьм сжигали чуть ранее. Или нет? Чан — тогда ещё живой мальчишка лет пятнадцати — цеплялся за повозки, воровал яблоки и приглядывался к симпатичным рыжим девушкам в пышных платьях — а-ля принцессы. «Принцесс» потом заживо сжигали под душераздирающие вопли толпы. Чан не отворачивался. Нечто внутри горело пламенем энтузиазма.       Чанбин — ни капли не принцесса, но иногда Чану просто необходимо покровительствовать над кем-то, и в ход идут комплименты. Она ему нравится хотя бы потому, что он видит в тонкой иссохшейся фигурке себя. Ещё потому, что не отказывает. Ещё потому, что их истории чем-то похожи — бывшие обездоленные подростки, в погоне за счастьем потерявшие себя.       4. А что такое счастье?       Чан не имеет понятия. Покупает своей не совсем маленькой, но всё такой же сексуализированной девочке яблочный леденец и глядит на то, как противоестественно гротескные клыки застревают в тягучей карамели. Чанбин кривит рот, и по губам стекает тошнотворно зелёный сок. А потом лезет целоваться, размазывая по чужому лицу сладкое послевкусие. Буффонада.       Мягкие поцелуи всегда контрастируют с грубой еблёй, короткими юбками, причудливыми зубными украшениями и самой Чанбин, конечно же.       5. Как избавиться от тела?