Имя Матрицы

      Глеб стоит на сцене и пустыми глазами смотрит в зал. Из партера визгливым голосом орут: «Самойлов, давай Тайгу!!!». Глеб еле удерживается, чтобы не зашвырнуть туда микрофон. Толку бы из этого вышло мало, а вещь дорогая, ему же потом и получать от администрации. Он едва держится на ногах, ещё немного — и Глеб рухнет на колени, как в старые добрые, когда у него была Матрица, его творение, которое Самойлов любил, как родное дитя.       А вы просто представьте, что у вашего ребёнка берут, насильно отнимают имя, данное от рождения и клеймят каким-то безликим «Агата Кристи — 35». Агату Глеб любил очень давно, в какой-то прошлой туманной жизни, сейчас эти песни осточертели ему до воя, до боли, до слез и крика, до желания разбить пластинку «Опиум», которую тянет краснеющая девушка на роспись, мямля: «Распишитесь, пожалуйста». Но Агата погибла, изжила себя, хоть и осталась в сердцах фанатов, у кого-то — даже слишком. И целых пять лет всё было хорошо. Даже очень хорошо. Своя музыка, друзья, новая волна фанатов, свобода души. И вдруг, как сильный удар ногой в солдатском ботинке под дых — ностальгические. Это была идея Вадика, которого Глеб тоже когда-то любил, всё в той же прошлой жизни, из которой очень мало, что помнил. Искушение произвести фурор среди фанатов и заработать кругленькую сумму было слишком, слишком тяжелым.       Ох, сколько раз потом Глеб казнил себя за то, что этим буквально похоронил своё детище во всех смыслах. Сначала ушел Костя, без которого Глеб чувствовал себя сиротой. Друзья сейчас виделись очень редко, на каких-то юбилейных концертах, но поговорить им не удавалось — да и поговоришь тут разве, когда с одной стороны грохочет своя же музыка, а с другой — оглушающе кричат поклонники? Потом ушла Станислава, по болезни и незаинтересованности. Два года держались как-то золотым составом — Глеб, да Снэйк, и Валера Аркадин. А потом случилось то, что случилось — гитарист начал сильно спиваться, клялся, что больше не будет и вновь срывался. Поговорив с ним, всем коллективом решили, что Валере суждено уйти. Глеб долго тогда горевал по другу, чего уж там было говорить о Снэйка, которому очень тяжело далось это решение. Какое-то время на гитаре играл техник, а потом нашли нового гитариста — милого, улыбчивого, с длинными роскошными волосами, но совсем мальчишку — и Дмитрию, и Глебу он годился в сыновья. Вот он, стоит, играет, с неподдельным восхищением глядя на своего фронтмена.       Глеб начал по-своему привязываться к нему, на концертах нередко подходил и обнимал, а когда тот начал записывать свой первый альбом — оказывал всякую поддержку. Но Олежа вряд ли бы его так понял, как например Костя. По сути, сейчас Глеб мог доверять свои проблемы только любимой жене, да пожалуй ещё Снэйку, которые знали его близко и давно, и не бросали, несмотря на то, что одну за брак с ним фанатки терпеть не могли, а другого считали абъюзером, присваивающим себе Матрицу и тянущим с Глеба деньги. Никого не волновало, что Таня рыдала по ночам, видя измотанного и несчастного мужа, а Хакимов за ликом вечно молодого эпатажного Змея-Горыныча, всегда с ухмылкой на лице прятал нервные срывы, боль за себя и Глеба и душевные трудовые мозоли, которые видел лишь очень маленький процент фанатов.       Всё это Глеб успел передумать за тот небольшой миг, пока сдерживал дикую, разрывающую от набившей оскомину фразы. Но неожиданно в ответ неизвестной хамке (таким голосом могла обладать только женщина) раздался возмущенный крик:       —Да что же это такое?! Вам тут не ресторан! Глеб сам решит, что ему петь, а что нет! Не нравится — выход вон там! —это кричала Таня, пришедшая на концерт с опозданием, отменив какое-то интервью, чтобы только поддержать мужа. Её поддержала стайка девочек-подростков, стоявших чуть левее:       —Вот именно! Женщина, из-за таких, как вы у Глебовой группы отняли название. Агату им подавай! Охренели совсем!       С галерки завопил пьяноватый мужской голос: «ДА ИДИТЕ НАХУЙ ВЫ С ВАШЕЙ ТАЙГОЙ! ГЛЕБЫЧ, НЕ СЛУШАЙ ЭТИХ БЛЯДЕЙ!». Вскоре, зал скромного подмосковного ДК разделился на два лагеря — престарелые курицы, вяло отбивающие свое право просить старые песни и те, кому Глеб был действительно дорог. Дошло бы до драки(двое девиц уже вцепились друг другу в пережженые краской волосы) если бы Дима не догадался рявкнуть в микрофон:       —Тихо! Люди, люди, успокойтесь! Не надо доводить всё до потасовки!       А Глеб благодарно перевел голубые глаза, в которых начал теплиться маленький огонёчек, которого не видели уже довольно давно сначала в сторону Ларионовой, потом в стайку фанаток, а затем куда-то вдаль» Постепенно зал утих. Только, наверное, Олег и видел, как Снэйк и Глеб многозначительно посмотрели друг на друга. Они знали друг друга давно и умели вот так смотреть, чтобы обоим было понятно всё без слов. Потом Глеб подошел к Олегу и шепнул ему одно слово: «Форма. Позови Влада». Соколов кивнул и отправился за кулисы. Елистратов обнаружился в комнатушке, забитой всеми видами инструментов и аппаратуры. Он ждал, что сейчас они будут играть «Как на войне» и искал нужную гитару. Олег его окликнул:       —Влад, тут клавиши есть какие-то?       —Да, вон стоят, а что? Мы же щас «Войну» играем, разве нет?       —Боже, да ты там пропустил всё! Неужели не слышал, что там фанаты кричали? Ладно, в общем сейчас играем «Форму»! Ты партию помнишь?       —Олежка, ты тронулся? Мы её лет сто не играли! —возмутился Елистратов.       —Влад, ну ты же с музыкальным образованием и идеальным слухом, ты этих там Бахов и Шубертов играл виртуозно, оркестром дирижировал, неужели не сыграешь нашу же песню? —Олег сделал «щенячьи глазки».       —Ладно, где наша не пропадала! Олег, помогай тащить клавиши. —сдался покладистый Владимир.       Вдвоем они довольно быстро оттащили синтезатор на сцену. Стул нашелся тут же. Пока ребята проводили сценические манипуляции, Глеб, не растерявших, затянул «Еву Браун» а-капелла. Те, кто знали текст подвывали ему, а одна девица почти перекричала Глеба на партии Евы, надо отдать ей должное, пела девчонка неплохо. Время занять ему удалось. «Ева», мягко говоря, шокировала зал, но далеко не так, как последовавшая за ней внезапная «Форма». Почти сразу зал засветился фонариками, сначала танцевальный партер, потом сидячий, а за ним и галерка. И вдруг в партере началось некое движение, люди начали странно выстраиваться, и Глеб, несмотря на слепящий свет увидел, как часть людей на танцполе выстроились в надпись «The MATRIXX». А какая-то совсем молоденькая девочка, почти ребенок, вытащила неизвестно откуда плакат со старательно выведенными лозунгами: «Я, мы, Матрица», «Даешь сольное творчество Глеба» и «Мы вас любим». К концу песни рыдали все: нервные бледные девочки, остатки старой фанбазы, взрослые патлатые мужчины, бальзаковского возраста глебоманки, которые любили только его, без Вадика, ещё в девяносто лохматых. Да что там зал — Олег шмыгал носом, а Снэйк оголтело тряс головой, чтобы никто не увидел, как по всегда спокойному лицу катятся крупные слезы. А в самом конце зала высокий человек в прямоугольных очках стоял и ждал, когда звезда доведет зал окончательно и отправится в гримерку. Сейчас этому человеку очень хотелось упасть на колени перед Глебом и…что? Заплакать, попросить позволения вернуться. Да, Бекреву очень не хватало друга, а у Лепса работать было откровенно скучно. Сейчас старик приболел, не до концертов было, и Костя примчался в маленький подмосковный городок почти сразу, как узнал о концерте. Он старался быть максимально незаметным, не хотелось Косте быть увиденным кем-то раньше времени.       «Форма» была последней, свое время артист отыграл. Это, наверное, был самый тяжелый концерт за всю сценическую жизнь Глеба. Тяжелее, наверное, были только ностальгические… Ещё долго можно было видеть около ДК девочек, девушек и женщин с черными дорожками на лице, которые оставила потёкшая от слез тушь и храбрившихся парней, которые кряхтели и пыхтели, стараясь никоим образом не выдать своих слёз. Конечно, небольшой процент, выходя из ДК сплевывал с досадой — ни Опиум, ни Тайгу, ни Войну Самойлов-младший сегодня не исполнял. Фанаты, не сговариваясь, проигнорировали возможность сфотографироваться и взять вожделенный автограф — сработал пресловутый коллективный разум. Те, кому не понравилось и так бы ушли без росчерка и фотки, а ценители уважали не только музыку, но и персону Глеба, вместе со всеми его эмоциями и чувствами. Каждый по-своему понимал, что будет свинством доставать артиста просьбами и разговорами.       Единственным человеком из зала, который в этот день попал в гримерку, был Костик. Администрация ДК его помнила — в незапамятные времена Матрица уже выступала тут, и Бекрева без проблем пропустили к Глебу. Зайдя к нему, он увидел следующее: Глеб, всегда державшийся до последнего, горько рыдал, уткнувшись в плечо слегка обалдевшей от происходящего Татьяне. На самом деле, рыдающий Глеб Самойлов — это поистине душераздирающее зрелище. В такие моменты, кем бы ты ему не приходился, а захочется сделать всё, приложить любые усилия, только бы не видеть эти прозрачные слёзы, дрожащие руки, склонённую голову, печаль в голубых глазах, не слышать тихие, режущие всхлипы. Костя, как заколдованный, бросился на диван и заключил обоих — и худенькую Таню, и невысокого Глеба, —в объятия.       —Глеб, родной! Прости. Боже, боже, зачем я тогда это сделал?! Я узнаю, какой гад сотворил это с нашей Матрицей — и ему не жить. Я серьёзно. На вас же кто-то надавил, точно.       —К-Кость…Ну зачем же? Не пачкай руки в крови очередного жирного гада в костюме. Матрицу не вернуть больше. Погибла наша Матрица-красавица. —пуще прежнего расплакался Глебсон.       —Я сделаю всё, чтобы тебе помочь. Я много кого знаю. Даю слово. И Костя мягко, но настойчиво привлек к себе уже одного Глеба и потрепал его по голове:       —Успокойся, молю тебя, невыносимо видеть твои рыдания. Тань, береги Глеба сейчас, очень тебя прошу. —обратился он уже к Ларионовой. Та ошарашено кивнула — Бекрева она не видела уже очень давно. Тут в гримерку наконец вошли слегка смущенные Влад, Дима и Олег:       —Глебыч, мы слышали, как ты рыдаешь. Мы переживем. И мы не одни. Вон, фанаты везде пишут, в ВК, в Телеге — «Глеб, ты сильный и талантливый, ты со всем справишься, мы придумаем новое имя, мы поможем!». —попытался подбодрит товарища Хакимов.       —Вон, «Форму» с блеском отыграли, тебе и Владу спасибо!       —продолжил Олег.       —Я могу у вас почти на всех концертах играть на клавишных!       —подхватил Влад.       —Прежней Матрицы не будет, смиритесь. Да мы и не Матрица уже. Так — тень.— всхлипнул Самойлов.       —Прежней — да. Но может, будет новая? Так давайте выпьем за наше будущее, за счастливое завтра! Фанаты тут бутылку коньяка презентовали, не смог отказать. Есть тут стаканчики? —сказал Дима, извлекая из-за спины бутылку.       —В углу были.       По картонным дешевым стаканчикам янтарно заблестел дорогой коньяк и пятеро мужчин и одна женщин подняли их. За новую Матрицу. За их счастливое завтра, на которое они в глубине души очень надеялись…