Секреты наших сердец

С самого начала Кавех считал эту поездку ужасной затеей. Проработав археологом порядка семи лет, он набрался опыта и теперь знает, от каких предложений следует отказаться, а в какие вцепиться если не зубами, то обеими руками точно. На самом деле, Кавех никогда не гонялся за выручкой — будь это так, он бы давно жил как король, а не перебивался случайными бутербродами и делил жилплощадь с кем-то ещё. Кавех, в первую очередь — человек науки, и оттого проекты выбирает лишь интересные ему самому, даже если те плохо финансируются и считаются неактуальными. Однако, несмотря на свою заманчивость и потенциальную культурно-научную ценность для археологического сообщества, некоторые проекты могут вызывать весомые сомнения даже у него. Так произошло с Гробницей Царя Дершета. Вообще-то, Кавех не хотел браться за эту работу. Он прекрасно осознавал: затея соваться в древнюю гробницу не просто плохая — она ужасная сразу по нескольким причинам. Во-первых, отвратительное материальное обеспечение. Да, Кавеху в целом всё равно на деньги, но не до такой же степени — как минимум, ему требуется команда и специальное оборудование, благодаря которому он раскопки, собственно, и проведёт. Однако заказчик не предложил особо больших сумм — того, что он указал в договоре, едва ли хватило бы на месяц обычной жизни в столице: что уж говорить о полноценных раскопках. И это, по правде говоря, удручает. Во-вторых, не вызывающая доверия история Гробницы. Нет, Кавех не считает себя суеверным или вроде того, но когда в одном месте пропадает порядка десяти человек, задуматься явно стоит. Не то чтобы он сомневается в собственных силах: на его счету находятся раскопки таких знаменитых мест, как Алькасар-сарай, который, в общем-то, и стал его визитной карточкой, затерянная цивилизация на Цуруми, Гробница Хеврии в Ли Юэ. На самом деле, его послужной список гораздо больше, но эти проекты — одни из его последних и наиболее значимых, и он ими действительно гордится. Короче говоря, Кавех — опытный археолог, и по идее ему не годится бояться обычной Гробницы. Вот только он иррационально опасается этого места и не может ничего с этим поделать. И, наконец, в-третьих, в этом проекте участвует аль-Хайтам, а аль-Хайтама Кавех на дух не переносит. По крайней мере, в этом он себя активно с переменным успехом убеждает. Так как же он всё-таки оказался на раскопках Гробницы Царя Дершета? Хороший вопрос, ответ на который Кавех и сам не знает. Просто как-то за ужином аль-Хайтам обмолвился о своём новом проекте, и Кавех из любопытства погуглил место, куда тот собирается поехать. Само собой, первое, на что он наткнулся — статьи с теориями заговора о том, что Гробница съедает всех своих исследователей заживо. Кавех хотел бы сказать, что не испугался за аль-Хайтама — простого приглашенного на раскопки лингвиста, — но тогда бы он соврал самому себе. Несмотря ни на что, смерти Кавех ему не желал. Именно поэтому, спустя полчаса изучения подобных сайтов, он неожиданно обнаруживает себя на главной странице Ассоциации Археологов Сумеру в разделе «Заявки». А еще через три месяца Кавех оказывается запертым вместе с аль-Хайтамом, за которого он (не) волновался, в этой же самой Гробнице. — Ну, приехали, — глубоко вздыхает Кавех. Они же просто зашли в следующий зал после основного: аль-Хайтам увидел там какие-то очень интересные древние письмена на стенах и захотел их сфотографировать, чтобы потом расшифровать. Кавех решил составить ему компанию из искреннего интереса, когда дверь закрылась, отрезав их от остальной команды. Первая реакция Кавеха — недоумение. Вторая — паника. — Эй! — он подходит к двери, больше напоминающей стену, и несколько раз стучит по ней. — Меня кто-нибудь слышит?! — однако стена оказывается глуха к его крикам, как и аль-Хайтам, решивший, что двинуться вглубь зала — лучшее решение в данной ситуации. Кавех, заметив его передвижения краем глаза, нервно оглядывается. — А ты куда пошёл? — его голос, кажется, срывается на истерические нотки. Конечно же, он и ранее попадал в разного рода ловушки, однако ни одна из них еще не оставляла его с аль-Хайтамом наедине. Вряд ли древние люди знали об особенностях их взаимоотношений, но не по себе всё равно становится. Хотя, конечно же, больше, чем застрять с аль-Хайтамом в древней гробнице, Кавеха пугает возможность умереть от голода и жажды — его рюкзак с провиантом и другими не менее важными вещами остался снаружи. — Собираюсь исследовать это помещение дальше. Возможно, где-то здесь есть второй выход, — невозмутимо отвечает аль-Хайтам, всё же остановившись и даже обернувшись в его сторону. Кавех скрещивает руки на груди, всем своим видом демонстрируя скептицизм. — На мой взгляд, идея ужасная, — он подходит ближе к аль-Хайтаму, по-прежнему сверлящего его взглядом. У них не такая большая разница в росте, но каждый раз под его взглядом Кавех ощущает себя совсем маленьким. — А что тогда, по-твоему, хорошая идея? Сидеть здесь в ожидании помощи? А если они не смогут открыть дверь, что тогда? Собираешься здесь умереть? — Кавех не ожидал такого количества вопросов. Еще больше он оказывается поражен той интонацией, с которой аль-Хайтам их задаёт. Для постороннего человека изменения в его голосе неочевидны, однако Кавех слышит: аль-Хайтам волнуется не меньше него самого. И в обычной ситуации он бы сбавил обороты и перестал давить так сильно, однако эту ситуацию сложно назвать обычной. — А ты собираешься умереть в какой-то хитроумной ловушке древней цивилизации? — ощетинивается Кавех, хмурясь и поджимая губы. На аль-Хайтама это впечатление не производит. — Даже если я умру, то хотя бы попытаюсь исследовать Гробницу как можно больше перед смертью и погибну в попытках выбраться, а не буду просто сидеть и ждать, пока какая-то другая ловушка найдёт меня и прикончит на месте, — громко фыркнув, аль-Хайтам, по всей видимости более не намеревающийся слушать Кавеха, резко разворачивается в очевидном желании уйти. — Погоди! Эй! Ты это серьёзно?! — аль-Хайтам на его восклицания даже не оборачивается. Прямая спина продолжает удаляться от Кавеха, и он мысленно отвечает на свой же вопрос: он это серьёзно. — Подожди меня! — осознав, что если не поторопиться за аль-Хайтамом, его оставят в первом зале в одиночестве, Кавех запихивает свою гордость куда подальше и спешит догнать его. Больше они не говорят: аль-Хайтам увлечённо осматривает стены Гробницы, периодически останавливаясь и делая фотографии, словно ничего не произошло и они действительно просто отошли от группы, дабы собрать побольше материала, а не оказались заперты в чертовой ловушке не пойми где, тогда как Кавех просто старается не паниковать. Получается так себе, но он старается, ладно? Они идут неторопливо и осторожно: мало ли, какие ещё ловушки установили древние сумерцы в попытке обезопасить труп своего Царя, давно уже ставший скелетом. В какой-то момент Кавех даже расслабляется и позволяет себе наивную мысль, будто они вот-вот найдут выход, выберутся наружу и забудут всё это как страшный сон. Кавех даже простит аль-Хайтаму его дурную привычку оставлять грязную посуду в раковине, если они выживут. Вслух он, правда, ничего такого самому аль-Хайтаму не говорит, но мысленную пометку делает. Когда они находят ещё одну полноценную комнату с дверью внутри, не задумываясь сворачивают туда. Надежда разгорается в груди у Кавеха с двойной силой: может, та дверь — это выход? Он определённо чувствует небольшой сквозняк, идущий по ногам с той стороны. Кавех смотрит на аль-Хайтама и, пусть тот ничего не произносит вслух, по его виду ясно как день: ему тоже не терпится зайти внутрь. «Что же будет дальше? Мы найдём рычаг? Там есть кнопка?» — возбуждённо думает Кавех, быстро проходя сразу в середину комнаты. Он уже хочет что-то сказать, поделиться своими догадками к аль-Хайтамом, когда громкий грохот заставляет его сердце замереть. Надежда испаряется так же быстро, как и появляется. Они оказываются заперты изнутри. Опять. — Да они издеваются?! — выражает своё негодование Кавех вслух, чувствуя, как слёзы комом встают в горле. Он старается скрыть дрожь в голосе, дабы не показывать слабость перед аль-Хайтамом — получается скверно. По всей видимости, аль-Хайтам делает какие-то свои выводы, и уже через мгновение на плечах Кавеха оказывается его теплый плащ. «Он подумал, что я замерз, что ли? — недоумённо думает Кавех, ощущая, как щёки нагреваются от смущения. — Он… переживает? — эту мысль Кавех моментально откидывает в сторону. — Нет-нет, он наверняка просто не хочет, чтобы я заболел. Я же важная часть команды. Если умру здесь от простуды, он не сможет полноценно продолжить свою археологическую деятельность», — покивав самому себе для верности, Кавех старается как можно незаметнее завернуться в плащ посильнее и тихо вдохнуть приятный запах лотоса кальпалата — так пахнет одеколон, которым любит пользоваться аль-Хайтам. На душе становится немного спокойнее. За своими размышлениями Кавех совсем не замечает, как аль-Хайтам уходит в сторону одной из стен, и, очнувшись, начинает быстро осматриваться на наличие каких-либо путей выхода с другой стороны для экономии времени и сил. Однако Кавех не обнаруживает ни окон, ни кнопок, ни рычагов — лишь две закрытые двери и какие-то рисунки на стенах. Без жутких скелетов на полу — и то хорошо. Когда Кавех заканчивает с осмотром, то замечает, что аль-Хайтам уже некоторое время не двигается с места. Судя по всему, что-то привлекает его внимание на одной из стен, и Кавех, заинтригованный поведением напарника, подходит ближе. На стене близ двери обнаруживаются слова — по крайней мере, Кавеху кажется, что это слова, — написанные на каком-то неизвестном ему языке. Он пытается понять хоть одно из них, но осознаёт, что не может: кажется, написанное здесь не относится к древнесумерскому языку, которым Кавех пусть плохо, но всё же владеет. — Что здесь написано? — сдавшись, он обращается к аль-Хайтаму, по-прежнему сохраняющему молчание. Тот послушно переводит текст.

«Души секрет скорей открой И обретёшь тогда покой. Но только искренен ты будь, Иначе путь домой забудь. И путь домой к себе закрыт, Коль искренность тебе претит. Отринь скорей сомнения эти И тайны вскрой ты на рассвете».

Когда аль-Хайтам произносит написанные на неизвестном языке строчки, у Кавеха по коже бегут мурашки то ли от их смысла, то ли от общей атмосферы, то ли от звучания голоса аль-Хайтама: сложно сказать, что именно является решающим фактором. Но, в любом случае, кроме эмоционального давления, Кавех больше ничего не ощущает — ни осознания, ни понимания. — И что это значит? — спрашивает он, продолжая сверлить стену взглядом, словно это как-то приблизит его к разгадке. — Судя по всему, это типичная загадка в стихотворной форме, написанная на диалекте народа Повелительницы цветов Пушпаватики. Предположительно датируется десятым веком до прибытия путешественников в Тейват. Они часто использовали подобные загадки, чтобы, — аль-Хайтам не успевает закончить свою небольшую лекцию, когда Кавех нагло перебивает его. — Я спросил тебя не об исторической справке, а о значении, аль-Хайтам, — Кавех закатывает глаза, ощущая небольшое раздражение. Аль-Хайтам, как обычно, не упускает шанса, чтобы покрасоваться перед ним своими знаниями древних языков и истории: как же это его раздражает. — Думаю, нам нужно сделать именно так, как сказано в этой загадке, — размытый ответ аль-Хайтама заставляет Кавеха ощутить, как внутри всё начинает закипать лишь сильнее. — А именно? — с нажимом уточняет он, намереваясь получить чёткий ответ на свой вопрос. — Нужно рассказать какой-то свой секрет, который должен удовлетворить Гробницу, и тогда она выпустит нас, — словно нехотя объясняет аль-Хайтам, поворачиваясь лицом к Кавеху. Тот чужой взгляд не видит — чувствует: такой тяжёлый взор сложно не ощутить на себе. Кавех едва находит в себе силы не смотреть в его сторону. — Глупость какая. Ты думаешь, древние сумерцы решили удариться в литературу и запихнуть в Гробницу своего Царя какую-то сомнительную ловушку, зацикленную на раскрытии чьих-то тайн? Серьезно? — он вздыхает. Аль-Хайтам вроде бы никогда не отличался склонностью к вере в сказки и мифы. Что нашло на него в этот раз? — У тебя есть идеи получше? Видишь здесь рычаги или другие подсказки? Ну же, Кавех, давай, укажи нам верный путь, раз ты такой умный, — аль-Хайтам говорит язвительно, с небольшим ядом в голосе, будто беря Кавеха на «слабо». Он вообще любит бросать Кавеху вызовы, а Кавех не без удовольствия эти вызовы принимает. Наверно, в этот раз не стоило: скорее всего, аль-Хайтам прав, и единственное, что они могут сейчас сделать — это довериться какому-то древнему граффити на стене, — но Кавех не удерживается от соблазна и гордо выпрямляет спину. — Смотри и учись, — пафосно отвечает он и отходит к противоложной стене, показательно начиная шарить по ней руками в попытках найти кнопку, рычажок — хоть что-нибудь, отдалённо напоминающее их возможный билет на свободу. Конечно же, даже применив весь свой профессионализм, он находит целое ничего прямо на глазах у аль-Хайтама. Какой позор. — Ладно, — Кавех возвращается к аль-Хайтаму, даже не сдвинувшемуся с места. Тот смотрит на него всё тем же ожидающе-язвительным взглядом. Кавех продолжает говорить: — Давай попробуем твои секреты. Но ты первый, — быстро добавляет он, словно испугавшись чего-то. Не то чтобы Кавех боится открыться аль-Хайтаму: тот, на самом деле, знает о нём непозволительно много, — но делиться своими тайнами первым как-то не хочется. Тем более, по такой дурацкой причине. Если попытка избежать смерти может считаться таковой. — Хорошо, — аль-Хайтам кивает и, задумавшись на мгновение с тихим «хм», спокойно изрекает: — Я боюсь грозы, — Кавеху приходится приложить все свои силы, чтобы не показать собственного удивления. Аль-Хайтам чего-то боится? Тот самый аль-Хайтам, который бесстрашно участвует в раскопках разного уровня опасности? Тот самый аль-Хайтам, который дрался с, мать его, тигром Ришболанд?! Верится с трудом, однако Кавех почему-то даже не сомневается в его словах. Слишком уж у аль-Хайтама вид честный. Уязвимый даже. — Это, конечно, замечательно, но вряд ли древнему божеству хочется знать о твоих страхах. По крайней мере, ничего не изменилось, — Кавех разводит руками, как призывая аль-Хайтама осмотреться. Комната действительно остается в том же положении, что и раньше. — Я больше ничего не придумал, — аль-Хайтам пожимает плечами. — К тому же, ты ещё ничего не сказал. Это сработает только при условии двойной откровенности. Кавеху хочется съязвить: «Откуда тебе знать? Сам, что ли, эту ловушку придумывал?», — но сдерживает себя. Сейчас не время и не место. — Ладно, — он вздыхает и, немного подумав, выдает первое, что приходит на ум и является чем-то, хоть немного похожим на секрет. — На самом деле, у меня никогда не было серьёзных отношений, — Кавех замирает, ожидая, что всё вокруг затрясётся от его неожиданного откровения, а дверь откроется под раскатистые звуки фанфар на фоне, однако ничего из этого не происходит. В груди поселяется стойкое чувство разочарования. — Нет? Недостаточно? — спрашивает у полуразрушенной статуи древнего божества, стоящего справа от надписи, словно то может дать ему какие-то ответы. Статуя предсказуемо остаётся нема. Аль-Хайтам тоже замолкает на некоторое время и, вновь повернувшись к загадке на стене, внимательно читает её ещё раз. — Возможно, ему нужно что-то посильнее, что-то, завязанное на чувствах, — задумчиво бормочет он больше для себя, нежели для Кавеха, и Кавех решает не вмешиваться в его мозговой штурм. Хватает его минут на десять. Когда аль-Хайтам, по-прежнему жутко пялящийся в стену, практически перестаёт моргать. Кавеху от его вида становится как-то жутко, и он всё же подаёт голос. — Давай попробуем перечислять все свои секреты до тех пор, пока какой-то из них не сработает, — «Или пока они не закончатся», — мысленно добавляет он с некой толикой пессимизма. Аль-Хайтам кивает. Сначала они делятся тайнами охотно — насколько это вообще возможно в их положении. Кавех рассказывает о своём отце, аль-Хайтам же делится воспоминаниями о бабушке и покойных родителях. Однако спустя несколько часов: сложно сказать, сколько конкретно прошло — телефон и часы успешно остались в забытой снаружи сумке, — энтузиазм начинает понемногу утихать, а относительно невинные тайны — заканчиваться. Кавех замолкает, когда осознаёт: он рассказал аль-Хайтаму всё, что мог — и об аллергиях, и о детских страхах, и о мечтах. Он даже поделился местонахождением своей алкогольной заначки в их доме. Однако Загадке Древних этого было явно недостаточно. Узнал Кавех тоже немало. Аль-Хайтам почему-то всегда производил на него впечатление открытой книги — немного запутанной и написанной на древнем языке, но открытой. Кавеху казалось, что он знает о нём всё — или хотя бы большую часть, — но это оказалось не так. В этом Кавех убедился, когда аль-Хайтам признался, что из-за плохого опыта в первых отношениях не хочет иметь с людьми ничего общего в романтическом плане. Кавех думает, что, если бы первым партнером аль-Хайтама был он, у них бы… Да тоже бы ничего не получилось, на самом деле. Но верить, конечно, хочется в обратное. Спустя какое-то время они перестают говорить, продолжая осматривать комнату в тишине, а потом и вовсе садятся на пол. Кавех, голодный, замерзший даже при наличии плаща аль-Хайтама на плечах, постепенно теряет надежду. А когда вся комната внезапно содрогается, и потолок начинает опускаться прямо на них, ощущает бессилие. Он грустно улыбается: вот и их конец. — Знаешь, я, — после нескольких часов молчания голос звучит сипло, тихо, обреченно. Но Кавех всё равно продолжает говорить, потому что если он не скажет сейчас, то не скажет никогда. — Я люблю тебя, — Кавех не смотрит на аль-Хайтама, но знает: тот не отводит от него взгляд. От этого осознания внутри разливается что-то обжигающе горячее. — Извини, что признался тебе, когда мы находимся на смертном одре. Просто не мог не сказать. Будешь теперь мучиться от этой информации всю свою оставшуюся жизнь, — угрюмо шутит Кавех, ощущая, как глаза начинает щипать от подступивших слёз. Ужасное место для признания в любви. Совсем неромантичное. Кавех не ощущает облегчения — лишь тихую грусть, — и не ожидает ответ, но его получает. — Я тоже тебя люблю, — аль-Хайтам говорит искренне. И всё вокруг вдруг останавливается. Кавех замирает, ощущая, как сердце в груди ускоряет свой темп. Дверь наружу открывается. Занимается рассвет.