Прислушайся к дневному сновиденью

      Поцелуй вышел смазанный, голодный. Касался его воровато, жадно, точно спешно распихивал по карманам драгоценности. Целовал ключицы, опустив взгляд, а затем — смотрел в глаза, проверяя. Отчаянно, страшно спешил, когда сжимал пальцы на загорелой коже; когда пытался стать единым целым; когда запутывался в серебристых волосах и своих желаниях.       — Какой ты сегодня шустрый, сэр Макс! С ума сойти можно, — усмехнулся Джуффин. След от прикосновения догорал под подбородком.       — А нечего лезть с утра пораньше: я же дальше дрыхнуть хочу.       Возбуждение лениво разливалось по натянутым от напряжения жилам, совсем слабое — так, на одно невразумительное нечто. Но Макс любил долгие прелюдии чуть ли не больше основного действия; легкие прикосновения раздразнивали чувствительную кожу, тут и там сея нетерпеливое пламя, толкали на невыносимо тонкую грань.       Джуффину его романтичное увлечение неожиданно было по душе — он и сам любил ласкаться. Вольготно раскидывался среди подушек и тянул на себя Макса: шею подставлял, ключицы, терся носами и целовался так долго и сладко, что у Макса дух захватывало. Но это чаще случалось по ночам, когда Максу удавалось улизнуть со службы, а Джуффин еще не ложился. Но даже если шеф спал, Макс все равно ужом просачивался в спальню и ловил губами притворное ворчание.       По утрам было иначе: после ночного дежурства Макс спал до полудня, а Джуффин уматывал в Дом у Моста с самого утра; конечно, мстительно будил Безмолвной речью, чтобы срочно мчался пред его очи — куда уж без этого, — но Макс был влюбленным дураком, к тому же, невероятно сговорчивым.       Драгоценными были такие утра, как это: когда преступность мирно таилась по темным углам, и благополучию горожан ничего не угрожало, кроме расплодившихся к детскому восторгу иллюзорных драконов, повадившихся воровать шляпы. Макс просыпался от чутких пальцев, изучающих невидимую карту его вен, с удовольствием лез под них, сонно лопоча что-то влюбленное и счастливое, и слышал хриплый смех.       Но сегодня просыпался неохотно: так бы и спал дальше, убаюканный чужой возней, но начальство было сурово и непреклонно. Оттого любил быстро, коротко, стремясь перегнать угасающее возбуждение. Как в омут бросался.       С Джуффином все было таким — волнительным до ужаса, неизвестным и манящим. Взгляды, задерживающиеся на загорелых запястьях, на пальцах, держащих трубку, и, неизбежно, — на губах. Тонких, подвижных. Твердых, улыбающихся. Они смеялись, когда Макс робко — в первый раз — прижимался к ним своими. Никогда не пропадал с головой от простого соприкосновения губ, не языков даже, а тут — пожалуйста, крепко и до сладкого еканья в груди. Как в первый раз, ей-богу.       Поначалу все так и было — словно впервые. Сдуру приволочь букет неизвестных цветов — белых и строгих, с ароматом молодой листвы и почему-то моря — прямо в кабинет и сгорать от стыда сначала перед Джуффином, а потом перед остальными. Нумминорих и Шурф, Макс не сомневался, что они святые, тактично помалкивали, только Шурф с интересом изучал цветы: «Никогда не видел подобных в Ехо. Макс, где ты их взял?» Мелифаро, страшному грешнику, было до них далеко.       Но и его шуточки Макс мужественно пережил и наконец остался с Джуффином наедине.       Шеф был задумчив и, кажется, весел. Поглаживал гибкие лепестки, посматривал на Макса, как будто решал в уме сложную задачку, к которой даже не понятно как подступиться, и хитро щурился.       — Цветов мне еще не дарили. Очередной странный обычай твоей родины?       Макс расслабился от его легкого тона, привычно улыбнулся и вспомнил про существование сигарет. Сел на подлокотник кресла и закурил.       — Так и есть. Всякий уважающий себя человек, исполненный светлых чувств, непременно должен подарить своей избраннице или избраннику цветы — хотя бы одну-несчастную розу.       — А если не подарит? — с интересом спросил Джуффин.       — Их любовь обречена, — драматично объявил Макс, эффектно выдыхая дым.       — Ясно. Только не рассчитывай, что я отдамся на первом же свидании за букет цветов — он красивый, но не настолько.       И, конечно, рассмеялся, а вслед за ним и Макс.       Вечером, когда Джуффин уступил кресло своему Ночному лицу, собираясь домой, Макс спросил, обмирая от собственной храбрости:       — Так что, пойдете со мной на свидание?       — Отчего бы не пойти, — пожал плечами Джуффин. — Какие романтические жесты по этому случаю полагается совершать на твоей родине?       — Идти в кино, чтобы целоваться в темноте на задних рядах, пока главные герои мелодраматично признаются в любви под дождем. Можно еще просто лапать друг друга за коленки или смотреть хоррор, но это не слишком-то вписывается в мои представления о романтике.       Джуффин рассмеялся от неожиданности.       — Приходи после дежурства в дом на улице Старых Монеток — будем смотреть кино и обжиматься в темноте — все, как полагается!       Шеф ушел, оставив Макса добросовестно протирать кресло и читать свежий выпуск Королевского голоса. За широким полотном бумаги, еще пахнущей типографической краской, он провел половину ночи, старательно, как юный гимназист, раздумывая, что надеть. Когда начал ощупывать двухдневную щетину и сожалеть о не стриженных патлах, понял, что совсем пропал. К рассвету извелся, как чесоточный, своим шуршанием разбудил Куруша, повинился за шум, пообещал впредь не буянить и затих. Решил: и поделом, что небритый и лохматый, главное, что не просто с большим сердцем — с двумя! Ну кто от такого сокровища откажется?       В общем, в свой старый дом, куда ходил смотреть кино весь Тайный Сыск, Макс прибыл вдохновленным и сияющим.       Смотрели «Тома и Джерри», так и не поцеловались, хотя Макс разработал целую стратегию, но и без того все было хорошо. Джуффин наколдовал пальчиковые версии Тома и Джерри. Оказавшийся в мире больших вещей кот не растерялся: сразу амбициозно полез по максовому лоохи вслед за таким же мышонком. Их догонялки развлекали Макса и Джуффина до позднего утра, Макс даже выпросил научить его так же, больно уж понравился Джерри, спрятавшийся в его волосах от докучливого кота.       Довольный использованием своей прически таким образом, сказал:       — А я еще стричься хотел!       Джуффин улыбнулся.       — Чучело ты, сэр Макс.       Макс доставил его в Дом у Моста и поехал в свою резиденцию отсыпаться. Залез под одеяло и сразу отключился. Спалось легко: сновидения были сладкими, как мед Персефоны, яркими и незапоминающимися — самое то.       Проснулся ближе к концу дня, подивился милосердию шефа, не ставшего будить, и пошел плескаться в бассейнах. Было так хорошо, что Макс невольно застыл, строго оглядывая чужую физиономию в зеркале — улыбчивую, с большими светлыми глазами, точно солнечными бликами, и лучиками в уголках. Восхитительно счастливую.       Когда отправились гулять, тоже как будто впервые, и в качестве логичного завершения прогулки устроились на крыше Мохнатого дома, сказал:       — Даже курить не хочется, — и лег головой на колени Джуффина.       — Конечно, не хочется, — кивнул он. — Ты вот как устроен, сэр Макс: куришь, когда тебе хорошо и когда тебе плохо, а когда счастлив — забываешь обо всем, в том числе об этой своей привычке.       — Всегда знал, что ближе всех к субъективному совершенству тот, кто счастлив.       Подумал: а ведь можно стать еще счастливее. И, не откладывая в долгий ящик, закрыл глаза. Воспоминания пришли легко: память услужливо воскрешала черепичную чешую, собранную из ярких, как огни фонарей, кусочков стекла, лихие безудержные ветра и текущий по звонким мостовым туман. Открыл глаза и увидел пронзительное небо и молодое лицо своего шефа. Светлые, как чистый и холодный лед, глаза отражали максово лицо.       Носы как-то неловко столкнулись, пальцы запутались друг с другом, теплое дыхание коснулось щеки.       Интресно, кто потянулся первым?       Макс опять боднул Джуффина в бедро, недовольный ранней побудкой, и провел кончиками ногтей по внутренней стороне бедер. Джуффин охнул и потянулся, довольный, как кот на весеннем солнышке. Он был очень чувствительным, Макс то и дело находил, где ему приятно: вдоль шеи, от подбородка до ключиц, ребра, если пересчитывать их пальцами. В ответ Джуффин щурился и тянулся за прикосновениями.       Казалось, они никогда не устанут касаться друг друга.       Макс уложил голову на его бедро, почесывая выступающую косточку на другой ноге — почувствовал, что надо, — и не скрываясь зевнул.       — Давай я просто побуду красивыми мальчиком в твоей кровати: будешь мною любоваться и гладить, а я — спать.       — Нет уж, сэр Макс, ты и так разоспался, на семнадцать часов оккупировал мою спальню, оставил скучать и заниматься отчетами в Доме у Моста в гордом одиночестве, и бессовестно продолжил бы дальше.       — Продолжил бы, — покаянно согласился он. — А что, Шурф тоже бросил тебя наедине с отчетами?       — Я одолжил его сэру Кофе, зря, конечно, но не возвращать же было его.       Макс глубокомысленно поелозил головой, силясь изобразить кивок.       — Такого золотого парня обратно так просто не возвращают.       Разговор остудил пыл Джуффина, но окончательно выбил остатки сна из Макса, и он предпринял попытки реабилитироваться, но Джуффин просто рассмеялся.       — Спи уж.       — Поздно, я проснулся и хочу завтракать.       Джуффин прикрыл лицо ладонью, и Макс приподнялся, чувствуя, как тело под ним дрожит от смеха. Джуффин тягучим красивым жестом отнял руку от лица, и с искрами смеха в глазах выдохнул:       — Страшно, до чего я тебя люблю.       Страшно, до чего он был серьезен.