Моё Солнце

Его постель холодная. Он точно не уверен, — у него больше нет такого понятия как холод, — но кажется, когда тут был Джонни – было теплее. Рип бездумчиво комкает в пальцах мягкое покрывало. Когда здесь был Джонни было теплее, было светлее и более шумно. Рипу бы радоваться, что всего этого нет, но почему-то радость не плещется в груди. Возможно, потому что он уже и не жив? Яд бессмертия циркулирует по его телу вместо горячей крови. Больше не хочется подцепить какую-нибудь красотку или красавчика, хочется только сидеть вот так, бесцельно, вспоминая. Рип никогда не любил солнце, все его похождения обычно происходили под покровом тьмы, и чем же тогда отличается его нынешнее состояния? Возможно, в его эмоциях виноват яд престарелого вампира, который жил ещё во времена поэтов. Может виноваты пару бутылок коньяка, который не действует на него. В любом случае, в пустом доме, Рипа чудовищно тянет на лирику. Ему действительно никогда не нравилось стоять под солнцем, кожа быстро обгорала, а голову пекло. Все свои вылазки он совершал ночью, чтобы меньше глаз смотрели неотрывно, а все знакомые, которые могли осудить – спали в своих кроватях. Кажется, солнце никогда не было его атрибутом, но боже, блять, как же он ошибался. На самом деле, солнце, всегда было рядом. Оно прощало его блядки, оно обнимало и грело своими руками, оно готовило уху, когда Рип болел, и хоть от него и самого пахло рыбой... Теплее и роднее у Рипа никого не было. Сейчас, став монстром, Рип понимает. Физическое солнце жгло его кожу и раньше, сейчас же и вовсе может убить. А его родное, никогда не делало ему больно, даже ушло молча, потухнув. В груди тлеют последние угольки, и Рипу хочется плакать, вот только он не уверен, что имеет эту возможность. Это похоже на трагикомедию, плохую шутку. Остаться без матери, долгим временем незамеченным отцом, попрекаемым братом. Просрать всю жизнь в попытках получить внимание от людей, которым на него насрать и не заметить тот единственный луч, что был рядом. Все это похоже на трагикомедию, но это всего лишь его жизнь. Его жизнь в темноте. В холодной, наверное, постели. С вонючим письмом под боком и старым сталкером под окном. Пока все его знакомые и секс-партнёры действительно спят — спят в постели со своими любимыми людьми. Рипу бы рассмеяться, но кажется не получается. Он должен исправить хоть что-то, даже если ничего не выйдет, он должен хотя бы постараться, иначе этот груз сожрёт его, и даже работа, которую он так хотел, порастет мхом. Пока он будет сидеть в своей холодной постели. **** Двое детей – это тяжело. Мама помогает чем может, но и ей нужен покой, все же, возраст уже почтенный. Грузом на сердце лежат мысли о человеке, который подарил ему этих детей. В разуме мечется нежность вперемешку со злостью. Рип всегда был где-то далеко от него. Во враждующей семье, в центре женских юбок, в тёмных клубах... Джонни смотрит в прошлое, и ему кажется, что он сделал много ошибок. Но самая главная — была его любовь. Он давал столько шансов, что любая героиня бульварного романа захлебнется слюной. Одна роза, и он думал, "все ещё можно исправить". Весь этот букет завял, так же как и уверенность, что когда-то это закончится. Единственное, что сделал хорошее Рип – это подарил ему детей. Возможно, именно желание не позволить детям стать такими, позволило Джонни открыть глаза, сбежать из этого кошмара-ожидания. Он может и похож на кальмара, но никак на верного пса, что будет сидеть под дверью ради одной кости, пока другим собакам дают мясо. Джонни слышит крики со двора, наверное мать опять с кем-то сцепилась. Даже после смерти мужа не может забыть все злые языки, что говорили о нем плохо. Что ж. Видимо, щенячья преданность передаётся генетически. – Мам что тут... – Ох милый, ну ты чего вышел? Холодно ведь, иди в дом, иди, — Мать явно всполошилась, занерничала, и это Джонни не смог упустить. Значит случилось что-то серьёзное. – Джонни... Названный распахивает глаза, и невидящим взглядом упирается куда-то взволнованной матери за спину. Сколько бы времени не прошло, этот голос он узнает. Блять, он узнал бы его, даже если бы он был искажен. – Рип?.. – Ты ещё тут?! А ну сгинь! — Дженни рявкает это бледному парню за её спиной, а потом поворачивается к сыну, сжимая его плечи. – Я просто... Я хочу поговорить! Один разговор и я уйду, честно!.. Дженни уже хочет снова его прогнать, но ее останавливают. Столько боли он не слышал в голосе супруга, даже когда тот рассказывал об отце. Щенячья верность ломает его изнутри, он заставляет себя думать о детях. Один разговор и он уйдёт. Отдаст кольцо и объявит о разводе. – Мама, прошу... — Одними губами. И Дженни лишь кивает головой, в её глазах печаль напополам с пониманием, что ж... Время расставить все точки над и. Раз он не сделал это перед переездом. **** Когда они остаются одни, повисает тишина. Она давит на барабанные перепонки, на веки с желанием закрыть глаза. Но Джонни держится, он сильный. Он черт возьми смог уйти, и сделает это снова, просто всем время от времени нужна поблажка, глоток воздуха... Руки чешутся прижать Рипа к себе. Тот похудел и выглядит бледнее чем обычно, даже под ярким светом фонаря. В спину толкает фантомный собачий хвост. Бросится навстречу, утешить. Кто бы утешил его. Но Джонни стоит. За спиной дети и какое-то подобие счастливой жизни, а впереди смрад чужих духов на любимом человеке и груз одиночества. – Ну? Ты вроде бы пришёл говорить, так говори, — Терпение не его конёк, и Джонни первый открывает рот. Взгляд выражает враждебность, старается спрятать боль. Больше всего он не хотел превращаться в супругов, которые живут вместе просто потому что. И вот он здесь, с чужим человеком, с таким же кольцом на пальце как и у него. Это не его Рип, больше не его... – Когда я был маленьким... — Голос у вампира срывается, язык вяжется в узел, но тот заставляет себя говорить, хоть и поднимать взгляд страшно. Страшно наткнуться на ненависть и обжигающию злость своего солнца, — Моя мама... Мой единственный близкий человек – ушёл. Рип делает вздох побольше. Ему не нужно дышать, но нужно набраться смелости, чтобы начать говорить. – Никто не учил меня любить. Отца так злило, что я похож на неё, но совсем не похож на него. Попытки сделать из меня кадета –проваливались, я стал его разочарованием — ошибкой. Смотря на моего идеального брата, я думал, что я не заслужил любви... Я смотрел на счастливые семьи, и хотел так же. Я искал эту любовь, эти чувства и... Меня никто не учил любить, поэтому когда появился ты я не понял, что ты и есть то, что я так долго искал, — Рип затыкается и ждет своего приговора. Джонни лишь хмыкает. – Слова другие, но мотив похож, — пришелец подходит ближе, — Духами не пахнет, зато алкоголем – за версту! Что пьяному никто не дал, решил сюда прийти просить?! Рип вздрагивает от концентрации боли и гнева в родном голосе, но он заслужил, он знает. И все же... Это все равно не отменяет того, как больно звучат его слова, как жжёт душу от его солнца. – Ты и так уже все испортил, не смей... Не смей больше... Рип не выдерживает и поднимает взгляд. Его солнце... Выглядит таким разбитым, что что-то внутри ломается несколько раз. Словно он ещё жив, словно может чувствовать, словно по жилам течёт горячая кровь, а не бессмертный яд. – Нет! — Рип кричит, хватает Джонни за руку и крепче сжимает пальцы — Я не отрицаю вину как раньше, не прошу все вернуть, и прощения не прошу! Я накосячил, я просто... – Просто что?.. — Пришелец смотрит на руку вампира, которой тот удерживает его, контраст зелёной и белой кожи так велик, так знаком, что пёс внутри скулит от счастья и горя. Хочется больше, больше... – Просто... Хотел сказать, что я действительно рад, что ты у меня был... Ты подарил мне семью, был рядом. Ты подарил мне то, что мне, блять, родители дать не смогли! — Рип снова кричит, наверное, на его глаза бы навернулись слезы, а голос сорвался, будь он человеком. Но он не, поэтому он не плачет, он ищет в человеке напротив проблеск прощения, но даже поймать его взгляда не может. И это душит сильнее, чем горячая красотка в постели пухлыми бёдрами. — Тебе это ненужно. Уже нет, я понимаю... Я опять обосрался, я... Рип не то всхлипывает, не то фыркает, кажется у него уже истерика. У вампиров вообще такое бывает? – В общем, передавай детям привет, все же, рожал их я, — вампир отпускает Джонни, напоследок проведя пальцами по кисти супруга, — странно, он не чувствует температур, но Джонни для него тёплый, всегда был, — вытаскивает из рюкзака купленного в попыхах мишку в ближайшем магазине, всовывает в руки растерянного пришельца, и... И просто уходит. Он не ждёт что его окликнут. Он больше ничего не ждёт, потому что знает. Не заслужил. Если его личное солнце покинуло мир Рипа, и осталась только тьма, что ж... Сегодня в квартире он раздвинет шторы, чтобы поприветствовать настоящие. Даже, если это будет последний раз. В спину ему долго смотрит его солнце, испепеляя взглядом жестче, чем настоящее. **** Дженни находит своего сына на диване. В руках у того фотографии с университета и бутылка пива. Рядом лежит плюшевый медвежонок, которого женщина пододвигает, прежде чем сесть рядом, и тихо начинать говорить: – Ты знаешь, когда я только начала встречаться с твоим отцом... Все были против. Его обвиняли во вторжение, в измене. Его обвиняли в заговоре, но... Но пусть он никогда не был идеальным человеком. Может он никогда и человеком то не был... Он был тем, кто дарил мне эмоции. Не всегда хорошие, не всегда плохие. Чтобы не происходило в нашей жизни, я...— Голос Дженни был быстр и сбивчив, она не знает чем помочь, но она пытается, — Я не одобряю твой выбор, но что поделать? Моя дочь поселилась с двумя мужчинами. Возможно виновата в этом я, возможно твой отец. Но кто из нас идеален? Если ты что-то решил, то действуй, — Дженни обнимает сына за плечи, притягивая к себе как в детстве, — В любом случае. Ты должен знать, что у тебя всегда есть дом, куда ты можешь вернуться. А по яйцам в случае чего, я ему пропишу. – По яйцам и я могу, — Хмыкает Джонни утыкаясь в плечо мамы, — Спасибо... **** В доме холодно. Рип это не ощущает, но понимает. Он действительно распахивает шторы, и садится напротив окна. Он решил вот так провести свой последний день. На первом этаже, потому что встречать его в их комнате – больно. Как долго он сможет встречать свой последний рассвет? Он не знает. Но хочет оставить каждый момент в своей прогнившей душе, если она еще у него есть. Он мог бы посмотреть на фотографии своего солнце, но тот забрал все при переезде. Остаётся только эта фальшивка высоко в небе. Он сожалеет о многом, но наверное, уже не в силах что либо изменить. На душе висит груз, который и так тянет его в объятия ада. Что ещё, черт возьми, ему терять? В дверь раздаётся стук. Рип сжимает зубы, этот Граф... Что ж, замечательно, сгниет вместе с ним в адовой гиене, и мир избавится ещё от одной чумы. – Рип, открывай! Вампир кажется теряет возможность дышать второй раз в своей жизни. Боже, боже, боже... Этого же просто не может быть?! Солнце ещё не взошло, так почему... Он что, уже умер?.. – Рип, если ты не откроешь эту чёртову дверь, я... Джонни осекается, когда дверь практически срывают с петель, а перед ним стоит его супруг. Тот смотрит на пришельца как на божество, и кажется не до конца соображает, что происходит. – Джонни?.. – Духами не пахнет, — Лишь хмыкает тот и похозяйски заходит внутрь рассматривая, когда-то их любовное гнездышко. — Если ты думаешь, что я тебя простил, то нет. Но я даю шанс. Самый последний. Джонни стоит к Рипу спиной, и тот плавится, когда видит ореол света от фигуры перед ним. Солнце все-же начало подниматься. Кожу пощипывает, она кажется, дымится, но так насрать. Господи боже! Ещё никогда Рипу не было так плевать, даже когда его чуть не отчислили, даже когда он спал с какими-то старыми процессорами. Ему никогда не было так плевать как сейчас. Когда его единственный, родной человек, стоит перед ним в ореоле света. Его самое яркое солнце... – Да, — Рип шепчет толи на вздохе, толи на выдохе, хоть ему и не нужно дышать. Он слышит заявление пришельца о том, что пока он все ещё будет жить у мамы как и дети, и что они будут ходить на свидания, а если он ещё раз увидит флирт с кем-то другим... Вампир не слушает, уже не слушает. Он зафиксировался на словах про свидания и тает от них. Боже, его солнце будет ходить с ним на свидание, держать за руку, шептать на ухо, целовать в губы... – Почему ты дымишься? Вопрос Джонни возвращает Рипа из мыслей, и тот чертыхается. Он забыл про настоящие солнце. Поспешно спасаясь от восходящих лучей, он думает лишь о том, как объяснить это своему супругу? Не оттолкнет ли он его, после того как узнает? "Больше никаких секретов" — Вспоминает он слова Джонни и решается. – Закрой шторы на окне, и давай присядем, это... Я должен рассказать. **** На диване они сидят долго. И Рип рассказывает о произошедшем. Прерывается, нервно облизывает губы, и бросает поверхностные, быстрые взгляды. Но пришелец все ещё тут, не ушёл, громко хлопнув дверью, не бросил. Когда последний слова заканчиваются, Рип с ужасом ждёт приговора. От его солнца, — что всегда был таким разговорчивым, — не вырывается ни звука. И Вампир, честно, боится реакции. Он уже хочет попросить сказать хоть что-то, когда его к себе притягивают тёплые руки. Нос Рипа утыкается в шею, прямо к бьющейся жилки с запахом рыбы, бери - не хочу, но все ощущения все равно сосредотачиваются на теплом голосе, что шепчет куда-то в макушку. – Мы разберёмся. Вместе. И Рипу бы плакать, Рипу бы смеяться, но он кажется забыл как. Внутри пузырится счастья, и все, на что хватает вампира, это обнять супруга, свое настоящие солнце, что освещает его жизнь. Взаимно прижаться теснее. – И откуда у тебя столько сил терпеть придурков? – От мамы, наверное, — Джонни ничего не говорит, когда слышит слезы в словах любимого, а футболка намокает и неприятно липнет к телу, он только фыркает в макушку и мягко гладит по спине, — Но если бы ты притащил мне розу, как в университете, я бы засунул тебе её в... Рип смеется, впервые с тех пор как его солнце ушло, впервые с тех пор, как он стал монстром. Джонни смеётся тоже, впервые с тех пор, как решил, что с его любовью ему не по пути, как остался один. Они переплетают пальцы рук, гладят костяшки, оба и не знал, как соскучились по этому, друг по другу. Тактильный голод сворачивается в животе и утихает, даже тяготы жизни уходят на задний план. Как они скучали, как ждали. Дорвались... Они дорвались... На диване неудобно, но зато очень тепло. Теплее, чем в огромной кровати одному. Они засыпают в солнечное утро, переплетенные с друг другом. И его солнце больше не жжется, оно греет.