Осенью бывает больно.

      Небо сегодня было тускло-серым, затянутым тяжелыми дождевыми облаками. Сегодня небосвод будто бы давил на всех и всё, там, внизу.       Деревья стояли полуголые и печальные, где-то на нижних ветках, где ветер потише, ещё алели последние листья, похожие на капли свежей крови. Но скоро и их снесет ветром, и листочки ещё долго будут дрейфовать по грязевым волнам луж. На мрачный вид из окна — пустынный тротуар, мрачно возвышавшиеся вязы около него, за которыми виднелись многоэтажки непонятного грязного цвета — засмотрелись мечтательные голубые глаза. Юный Глебушка Самойлов на своей вечной «камчатке» первого ряда около окна замечтался по своему обыкновению. Но сейчас это было не просто тихое томное мечтание, сейчас мальчик чувствует, как из него буквально прет стих. Тоненькие пальчики выдирают из тощей растрепанной тетрадки по физике листок. Рука Глеба чуть подрагивает, он выводит своим корявым мелким почерком, являвшимся извечной головной болью учительницы по русскому языку «Сезон дождей Почему же ветер не уносит тучи вдаль? Столько длинных дней, Было мне зимы далёкой жаль А так — дождь на весь день. Все думали, что мне просто лень…»       Глеб настолько предался своему вдохновению, что не сразу услышал железный голос строгой физички Зинаиды Александровны, обращённый прямо к нему:       —Самойлов! Самойлов, повтори, что я только что сказала! Глаза учительницы буквально метали молнии, если бы можно было испепелять взглядом, то от Глеба бы сейчас осталась только кучка золы.       —Я…простите пожалуйста! —залепетал мальчишка       —Это уже не в первый раз, Самойлов! Вечно ты где-то витаешь, а об учебе и не помышляешь! Когда же ты за ум возьмёшься?! Как же тебе не стыдно?! Твой отец — известный инженер, посмотрим, что он на всё это скажет! Дневник на стол! Глебу казалось, что ещё чуть-чуть и он провалится сквозь пол и упадёт на головы ни в чем не повинных второклашек, зубрящих таблицу умножения этажом ниже.       Под дружный хохот одноклассников Самойлов поплёлся к столу физички с дневником в руке, как на смертную казнь.       Преподавательница с явным удовольствием поставила там огромную красную двойку, напоминающую ехидную ядовитую змею, и вывела идеальным почерком:       «Постоянно отвлекается на уроках, не выполняет требования учителя. Товарищи родители, просьба провести воспитательную беседу».       Но и это было ещё не всё. Подписавшись под замечанием, Зинаида Александровна насмешливо протянула:       —Давай-ка мы посмотрим, чем ты изволил заниматься, пока я объясняла формулу силы. Размашистым шагом кровожадного палача, которому не терпелось обезглавить свою жертву, учительница подошла к парте Глеба и конечно увидела бумажку со стихотворением. Тот сжался ещё сильнее, втянув кудрявую голову в щуплые плечики.       —Так-так-так, что здесь… —она надвинула прямоугольные очки на нос, точь-в-точь такой, как у Бабы-Яги из иллюстраций в книгах сказок и всмотрелась в строчки.       —Вы посмотрите, дети! Пока мы трудимся, изучаем необходимые формулы, Самойлов тут пишет какие-то бредовые вирши! Нет, ну это уму непостижимо!       Наконец, спасительный звонок избавил Глеба от этих мучений. Обычно раздражающий дребезжащий звук сейчас казался самой сладкой музыкой. Физика была последним уроком, так что мальчик смешался с толпой радостных асбестовских школьников, которые, торопясь, гомоня и толкаясь, спешили покинуть порядочно надоевшую за два месяца непрерывного мозгового и физического труда «альма-матер». Сегодня был последний день перед осенними каникулами.       Обычно Глебушка радостно бежал до дома, особенно по пятницам и перед долгожданной вакацией, но сейчас мальчик плёлся через час по столовой ложке, грустный и поникший, напоминающий обиженного и израненного котёнка. Да ещё и портфель с дневником, в котором красовалась зловещая двойка будто давил к земле. Но домой через какое-то время пришлось поспешить, потому что нос, шея и кончики пальцев начинали неметь от промозглого осеннего холода.       Маленький Самойлов думал, что будет дома один — отец и мама должны быть на работе, а Вадик приезжает только завтра. Но зайдя в подъезд и поднявшись на родной пятый этаж, Глеб увидел, что дверь в их квартиру приоткрыта. Значит, кто-то из членов семьи Самойловых уже дома.       И верно, на кухне сидел довольный Рудольф Петрович, отец семейства. Глеб слегка стушевался, увидев папу дома так рано, но сказал:       —Пап, привет…А ты чего так рано?       —Да вот, отгул получил. А у тебя как успехи? Не покажешь, что в дневнике? —не поднимая на сына глаз, ответил самый старший из Самойловых. Глебушка замялся:       —Ну…Пап, тут такое дело…Давай я сначала переоденусь, а то не хочется с порога говорить.       Папа только хмыкнул, но кивнул. Глеб вернулся на кухню в своей привычной домашней одежде — белой майке, висевшей на нем и чёрных коротких штанах. Отец повторил приказ:       —Давай, покажи, что там у тебя и как.       И вновь Глебушка начал испуганно мямлить:       —Ну…там, как бы, такое дело.       Тут только Рудольф поднял глаза, оторвавшись от газеты, которую всё это время читал, его белёсые брови нахмурились и сошлись на переносице:       —Так-так-так, всё ясно. Тащи сюда дневник!       И вновь Глеб почувствовал себя приговорённым к смерти преступником. Как во сне, он поплёлся в прихожую за ранцем, долго рылся в нём, наконец, выудил коричневый потрёпанный дневник и вручил его отцу. Рудольф Петрович начал листать многострадальные страницы и почти сразу нашёл сегодняшнюю дату. Буквально пробежав глазами красные, будто горящие буквы, отец изменился в лице. Тут-то и грянул гром:       —Сколько раз тебе говорили — прекращай свою писанину! Мне уже неоднократно жаловались твои учителя! Слов ты не понимаешь, ты же у нас особенный. Видимо, придётся по-другому. Мужчина встает с места и расстёгивает ремень — темно-коричневый, кожаный и безумно страшный. Потом складывает вдвое.       —Иди сюда, хуже будет! Глебушка только пятится назад, прикрыв кудрявую голову худенькими кистями рук, он понимает, что защищаться бесполезно. А Рудольф вовсю пользуется этим. И ещё — отсутствием жены, которая на корню пресекала потуги мужа воспитывать сыновей такими методами. Мальчишка забивается в угол, но боль уже настигла, он рыдает и умоляет отца прекратить, но тот ничего уже не слышит…Удар за ударом сыплются на беззащитное тело, а Глебушка только закрывается руками, по которым попадает сильнее всего.       Вадик Самойлов очень любил свою семью. И для него сложным решением было переехать в Свердловск. Но ведь надо же было парню учиться. Вот Вадим и учился прилежно, но и родных не забывал, на все каникулы приезжал и регулярно звонил по телефону. А сейчас начались осенние каникулы у школьников и студентов. И решил Вадим сделать сюрприз своему любимому семейству — приехать на день раньше. Все дела в городе на текущий момент он уже выполнил и сейчас. Купил отцу галстук, маме букет её любимых белых роз, а Глебу раздобыл плакат с Pink Floyd, за который передрались бы все старшие классы его школы. Преисполненный радостным ожиданием, Вадик ехал в родной Асбест на автобусе, глядя в чуть запотевшее окно и улыбался, предвкушая счастливую встречу с братом, мамой и отцом. Однако, когда старший из братьев уже поднимался на пятый этаж, его кольнуло неприятное предчувствие. И оно подтвердилось, когда Вадим ступил на лестничную площадку. Дверь их квартиры была приоткрыта, и был слышен странный сдавленный звук. Зайдя в саму квартиру, Вадик смог определить, что же это за звук. Это был плач, и конкретно этот плач Самойлов-старший не спутал бы ни с каким другим. Глухие, жалобные рыдания доносились из комнаты младшего брата. Тревога, а вместе с ней и жалость усилились, и Вадим даже не вбежал, а буквально влетел в комнату, чуть не снеся дверь. И оцепенел.       В углу, между диваном и стеной сидел Глеб и горько-горько плакал. А подойдя ещё поближе, Вадим увидел и причину слёз — тонкие руки Глеба, начиная от запястий и заканчивая подрагивающими плечами были в синяках и ссадинах, раны продолжались и на плечах, а на майке было несколько маленьких кровавых пятен.       В груди у Вадика что-то дрогнуло. Кто же так избил Глебку, доброго, нежного и ранимого, который и мухи не обидит? Вадим опускается на корточки и тихо, как можно ласковее говорит:       —Глебушка, кто тебя так отделал? Скажи мне, пожалуйста… Сначала Глеб задыхается от рыданий, ему больно даже говорить. Потом старший брат узнает из сбивчивого рассказа младшего, что это отец его так. За двойку по физике.       —А я просто стихи писал…И здесь резко подходит Сатанида (так звали деспотичную физичку за глаза) и…—тут Глеб снова рыдает, пуще и горше прежнего. Вадим поднимает братца с пола и кладет на диван.       —Лежи тут, я сейчас. Вадик уходит и возвращается со стаканом воды и аптечкой.       —Выпей водички, успокойся. Потом сними майку, я тебе раны промою. Руки младшего всё ещё дрожат, когда он берет стакан и пьёт. Потом Вадик аккуратно стаскивает с брата майку и откладывает в сторону.       —Будет чуть-чуть щипать, ты потерпи, пожалуйста. Зато потом болеть перестанет, Глебушка… Старший наливает на ватку перекись и начинает обрабатывать синяки, поражаясь тому, сколько же их. На худеньких плечах, на спине, на боках и животе… Руки исполосованы сильнее всего, видимо, Глеб ими закрывался от отца. У Вадима сжались кулаки и он чуть не выжал всю перекись из ватки, которой всё ещё водил по телу брата. Младший Самойлов только тихонько шипел и постанывал. Закончив «медицинские процедуры», Вадим ещё раз отошел, вернувшись уже с радостно-загадочным видом. Обе его руки были за спиной.       —Глебка, угадай, в какой руке?       —В правой…—наугад говорит младшенький.       И Вадик жестом фокусника вскидывает правую руку, держа плакат, который он искал по всему Свердловску. Глеб аж завизжал от радости:       —Боже мой! Вадик! Ты где его достал?! Вот спасибо! Глаза младшего загорелись от радости.       —Ты пока сиди, балдей, можешь музыку с проигрывателя послушать, но только негромко. А мне ещё дело надо сделать.       С этими словами, Вадим вышел из комнаты и направился на кухню. Рудольф Петрович всё ещё сидел там.       —Отец, ты зачем Глеба избил? Ты хоть понимаешь, что ты творишь?! Он ещё ребёнок! —возмущённо спросил старший, еле сдерживаясь, чтобы не перейти на крик.       —А ты мне не указывай. Не смотри, что тебе уже восемнадцать, надо будет —выпорю и тебя! И вообще, что ты тут делаешь?! Ты должен был завтра приехать! —голос у отца семейства дрожал, мужчина явно был под градусом.       —Я приехал пораньше, чтобы устроить сюрприз вам! И не знал, что ты делаешь! Ты извини, папа, но Глеба я обижать не позволю!       —Я его отец! И я имею право воспитывать его так, как считаю нужным!       —А я — его брат! И пока я здесь — волосок с головы Глеба не упадёт! Понял?! Ты мне противен после этого. Глеб слабее и младше тебя, ты же знаешь, какой он ранимый! Ты хотя бы осознаёшь свои поступки?! —всегда спокойный Вад уже был явно на взводе.       —Перечить мне вздумал, урод?! —алкоголь и гнев застелили сознание Рудольфа и он бросился на сына. Вадим ожидал этого и подставил ему подножку, а отец вцепился ему в колено и они грудой свалились на пол, люто молотя друг друга куда придётся. У Самойлова-отца была рассечена губа, и всё лицо было в царапинах, а у Вадика под глазом багровел синяк, но он не сдавался.       Глеб естественно выбежал на шум и застыл, как статуя, увидев, как его брат и отец дерутся не на жизнь, а насмерть. Но каким бы молодым и сильным не был Вадим, он всё же дал слабину. Когда первый шок прошел, младший то рыдал, умоляя их перестать, то пытался оттащить — безуспешно. Наконец, в голову Глебушки пришла очень здравая мысль. Он накинул свою чёрную осеннюю курточку, быстренько обулся, схватил ключи и рванул из дома в холод асбестовского осеннего вечера. Глеб бежал к дому напротив, где была телефонная будка. Дрожащей рукой он сунул в отверстие монетку и набрал номер. Как только послышалось «алло», Самойлов-младший выкрикнул:       —Мама, мамочка! Там… там дома Вадик с папой дерутся! Долго объяснять, приезжай, пожалуйста! Их только ты остановишь, они сейчас друг друга поубивают! Мне страшно!       —Мальчик, тебе кого? Это дежурная, я позову, скажи имя и фамилию.       —Позовите пожалуйста Ирину Владимировну Самойлову, это моя мама!       —Тебе повезло. Ир! —незнакомый женский голос позвал его маму       Ирина Владимировна спокойно работала, её смена подходила к концу. Скоро должна была прийти сменщица. Тут раздался телефонный звонок, дежурная позвала её:       —Ира, Ир, тут какой-то мальчик звонит. Рыдает, говорит что-то про драку, просит, чтобы ты к телефону подошла. Утверждает, что он твой сын. Ирина подорвалась и чуть ли не вырвала трубку у дежурной:       —Глебушка, сынок, что случилось?       —Мамочка, там папа Вадика бьет…Они дерутся! Приезжай, пожалуйста!       —Из-за чего?! Почему?!       —Приезжай, я дома всё расскажу.       Когда мать семейства Самойловых понимала, что её детям угрожает опасность, она превращалась в вихрь. Она выбежала из поликлиники, где работала, даже не сняв бахилы и на всех парах побежала на остановку. Еле-еле успела войти, дала кондуктору на два рубля больше, чем надо и выскочила на остановку раньше. Забежав домой, женщина увидела страшное — её муж и старший сын дерутся, а младший пытается их разнять, причём Глеб и сам весь избитый.       —Что здесь творится?!       Услышав голос Ирины Владимировны, отец и сын успокоились и отцепились друг от друга. Мать семейства оглядела их и загремела на Рудольфа:       —Ты что творишь?! Что вообще происходит?!       —Да они довели меня! Глеб пришел, притащил двойку, ещё и учительница на него жалуется! Ну, я ему и всыпал! А потом приехал Вадим и устроил! Орет на меня, мол, не трогай Глеба! Я отец! Я решу, как воспитывать!       —Ты не отец, ты идиот! Это уже не в первый раз! Ты последняя сволочь! Ты мог убить Глеба! Я терпела, но обижать моих детей я тебе не позволю! Я подаю на развод! Они остаются со мной!       Вадик вовремя увёл Глеба, но младший, конечно же, все услышал. Услышал и громко заплакал, уткнувшись в тёплое плечо брата.       —Вадик, это я во всём виноват! Не надо было заниматься этим на физике.       —Глебушка, маленький, ты не виноват ни в чем. Ты же не исправишь деспотичность физички и злобу отца. Без него нам, может, будет и лучше. У нас есть мама и мы есть у друг друга. Я всегда буду рядом и защищу тебя.       Вадим аккуратно поцеловал брата в кудрявую макушку.       —Я сейчас тебе ромашку заварю. Судя по звукам, родители ушли ругаться в большую комнату, а значит я сейчас спокойно всё сделаю. Лежи, отдыхай.       Старший укрыл младшего пледом и ушёл на кухню, вернувшись через пятнадцать минут с чашкой горячего ромашкового чая.       —Глебушка, а что за стихи? Бумажка осталась.       —Да…Посмотри в портфеле. Вадик завозился в видавшем виды ранце Глеба и выудил оттуда смятый листок в клетку. Пробежав глазами бумажку, он перевёл взгляд на Глеба:       —Это же гениально! Так красиво и необычно…Обязательно допиши, когда будет лучше. А сейчас, хочешь — я тебе почитаю?       —Давай, Вадик…       Старший Самойлов достал с верхней полки сборник Гофмана, толстый и потрёпанный. Открыл на странице со сказкой «Песочный человек» и начал читать.       Глеб завороженно слушал сказку. Вадик читал, как самый настоящий актёр, и это ещё сильнее добавляло сладкого страха в груди. За окном было совсем темно, деревья, достававшие ветками до окна, казались причудливыми тенями. Из-за туч выглянула Луна и осветила книжный шкаф, он казался страшным великаном. Эта атмосфера и пугала, и завораживала Глеба. Он чувствовал, как в нем что-то меняется. И сама сказка западала в душу. От бархатного успокаивающего голоса мальчик всё-таки задремал, откинув кудрявую головушку на подушку.       Часа в три ночи, в пух и прах разругавшись с мужем и даже собрав его вещи, Ирина Владимировна решила проведать детей. Зайдя в комнату Глеба, она увидела, как он мирно спит на своём диванчике, а Вадим прикорнул рядом, прямо в одежде, а на ночном столике лежит томик Гофмана. У братьев были свои комнаты, но сегодня был как раз такой случай, когда им не хотелось наслаждаться личным пространством. Мать горестно вздохнула и поцеловала сначала Глеба, а потом Вадима в лоб.       —Бедные вы мои мальчики…Как же вы дальше-то? —всхлипнула женщина и на цыпочках вышла из комнаты.       А братья мирно спали, забыв уже и про страшного отца, и про своё горе, и про синяки и тумаки. Вадим даже во сне обнимал Глеба, аккуратно прижав к себе, а Глебушка доверчиво сопел, уткнувшись ему в плечо.