Язык любви

Чжун Ли — да, тот самый, кто всего-то год с лишним отрёкся от громкого звучного имени Моракс, — это о подарках, стабильности, надёжности и верности. Язык любви Моракса (или кратко, но не универсально, а именно для кого-то роднее тысячелетий жизни, просто Ли) — сотни часов целенаправленных взвешиваний (а того и этого не хватало, чтобы определить, какой именно подарок заслуживает тот на то-то число в честь того-то случая). Сперва Моракс и сам не до конца сообразил, уже как третий год с рокового дня падения башни прошлого Анемо Архонта, находясь то в пылком жаре, то в безмятежном спокойствии, что же на самом деле творится с его дражайшей сущностью. И тогда же сам для себя решил (наверное, из отчаяния): этот улыбчивый миловидный поэт божественного престола просто действует ему на нервы своим голосом, поступками, мимикой. И действует не абы как, а совсем просто и немного мифически одновременно: приводит в порядок все нужные струны души, калибрует, словно искусный инструментальщик, а не простой бард, которым он привык себя называть. И в результате прежний гнев становится просто индикатором, если границы древнего луна были задеты, личные или региональные. А ещё ему стали любопытны некоторые ремёсла. А ещё… да, всё стало гораздо проще, когда он за очередными размышлениями очертил для себя ту магическую трансформацию в себе, которую произвёл на него таинственный Барбатос. Вдохновение. Этот бард с непомерно сильной магией, юным телосложением, аккуратными крыльями, которые он всё не мог повторить в собственных экспериментах с изменой облика, и острым умом, чертовски вдохновлял, как бы ново и непомерно странно для себя это не находил Моракс. Архонт иных земель, иного менталитета, иного, чёрт побери, сословия, что звалось Тысячей Ветров, словно бы доставал одной лишь своей музыкой ранее непознанные резервы энергии, силы, духа и воли. Быть может, — невзначай оглядывался Гео Архонт спустя сотни лет, когда похожее состояние лёгкости настигло его очередной волной, лишь чтобы вновь тщетно попробовать разгадать, — были это и не резервы вовсе, а простое и чистое стремление, показавшее, как действовать не по правилам, а чуть шире. Самодисциплина Рекс Ляписа была неоспорима. И всё же, почему-то вместо того, чтобы находить себя истощённым из-за новоизбранным им же для себя избытка рабочих часов, Моракс по инерции вносил и пересматривал всё больше вещей. Тогда же представители незащищённых слоёв общества могли по-настоящему обрадоваться новой, достаточно эффективной в сравнении с вечно военным периодом Архонтов, системой социального обеспечения. И тогда же жители наконец смогли обнаружить, что восьмичасовой рабочий день с переменными выходными днями взамен извечному графику на износ, мерой повышает общую эффективность, а рынковая торговля порождает такое удивительное явление, как инициативность. Ах да. Язык любви Моракса — прятать эту самую любовь в закромах соцветий шелковицы, всё тщетно дожидаясь, пока глухая тоска и, чёрт побери, иностранное, абсолютно либеральное вдохновение не отпустит его хоть на одну земную ночь.

***

Венти — да-да, тот самый могучий и всевидящий Барбатос, которому ставят статуи у каждого отборного паба, с натяжкой именуемого таверной, — это о эмоциях, мимолётно сказанной мудрости и обо всём благоприятном. Примечательно было то, что он-то конкретно в любви и не нуждался. Да, его можно было назвать даже тактильным, но, к сожалению или к счастью, ветряному духу было просто не по нраву вольной степной души что-то столь животное, как телесная страсть, будь то нечто ночью нечистое иль славетные материнские объятия. По иронии судьбы, Венти волей-неволей замечал, что вообще-то она и строит довольно прочные корни вглубь крепости отношений между людьми, а подавно и между прочими зверями. И тогда он пришёл к вполне закономерному выводу: его стихи это поле романтизма, но никак не долгосрочных семейных отношений с грузом последствий в виде новых жизней. Язык любви всеми известного поэта ветров было ни что иное, как слова, доброта, капля озорства и море музыки, в которой, впрочем, был не прочь утопиться и сам Гео Архонт. Ещё тогда, тысячи две лет назад, только-только родившийся бог, что и на инструментах играть не умел, вроде семиструнной лиры — не говоря уже о чужих душах, где эти струны всегда сворачиваются в причудливые клубки, лишь бы оградиться от цепкого окружающего мира, — исследовал новый для себя мир под снегами с небывалым остервенением. Людской мир оказался широким. Непомерно широким и постоянно растущим. И стоило только восстановить Барбатосу давно утерянную после установления тирании Декарабиана связь со своими братьями и сёстрами, так он преисполнился в этом знании сполна. Люди могли играть голосами не хуже птиц — пусть и не все поголовно, да будет в этом чистая правда, — а их стальные нравы и ловкие руки покрывали все разрывы между хрупкими телами и дикими условиями заснеженных пустошей. А ещё, бок-о-бок, нога в ногу (как бы эти напыщенные индюки с манечкой консерватизма сами о том не думали) в фронте правления с людьми стояли воистину удивительные существа. Ранее — раньше, может быть, всего на секунду, прежде чем новый, ещё слишком вольный и угрожающе любопытный Бог Ветров не пересёк чужую границу, уж слишком увлёкшись терраформированием надоевших ледяных хребтов (или будет правильнее сказать нежеланных их формирований — чёртовых сколиозов) — Венти предполагал, что великая сила в обязательном порядке когда-нибудь приведёт даже самое стойкое существо к жажде воссесть на трон страданий невольного народа. У крохотного ветра, что только-только проявилась мифическая осознанность (Предводительница одноимённого клана Гуннхильдр в то время насчитала около трёх месяцев, хотя и не была уверена: так или иначе, путешествие её семьи вдоль извечных метелей вследствие изгнания ещё при прошлой власти слегка подкосило их времяисчисление), были перед глазами самые неудачные примеры правления, пожалуй, во всём Тейвате. Декарабиан, понятия не имевший о потребности обратной связи, да и Лупус Бореалис, хоть в последний момент осознавший, что люди явно не его ниша. И каково было удивление новоиспечённого божества, когда лично встретивший его сам Рекс Ляпис… лишь аккуратно поблагодарил его за уборку льнущих с чужой территории снегов и предложил обговорить пару вопросов в какой-нибудь намеченный срок (а ещё, конечно, отвёл младшему вторженцу пару суворых нравоучений, но Венти, как оказалось позже, отделался ещё очень легко). Быть может, отсутствие враждебности между ними с самого начала было регламентировано первой же реакцией на негодующий лик дракона, а именно, слабым трепетанием крыльев и широкой улыбкой на миловидном лице. А может, все условия просто сложились воедино, и луну в тот момент никак и не поверилось, что крылатый дружелюбный и уж как-то чрезмерно взволнованный мальчишка и есть тот самый новый Анемо Архонт, наделавший столько шуму в последнее время. Венти, как представилось новое божество в их последующую, более официальную встречу, не был опасен — вот что вдохновлённо вынес для себя и всего соседствующего Ли Юэ Рекс Ляпис. Моракс, как назвался долговязый дракон с примечательными янтарными глазами, мог стать истинным примером того, что сила правителя не всегда затмевает людское счастье, — вот, что восхищённо осознал после этого разговора Бог Свободы, наконец осев, словно птица в гнезде, на стороне выбора продолжать бороться за свой край, вместо того, чтобы трусливо бросить его в страхе стать им новыми оковами. Восхищение. Да, Венти восхищён богом соседних земель. И восхищён он до самых наших пор: спустя тысячелетия, препятствия и потери. И да, возвращаясь назад, стоит уточнить: для Барбатоса не существует языка любви. Венти — это о братстве, свободе и преданности.

***

Венти не умеет любить. Любить так, как любят все остальные. Просто не может, просто как-то не прижилось. Просто в природе не записано, за сотни лет жизни как-то не выучено, а за мириады песен прошлого, настоящего и будущего не распробовано. Он может оберегать, дружить, награждать и бескорыстно отдавать. Вот только любовью это не назвать: слишком односторонне, слишком кратко, слишком холодно и чересчур поэтично вычурно на словах, когда дел настоящих нет. Вот и теперь тот, кто восхищался, был в замешательстве и маленьком ужасе от того самого дня, когда его настигло штормом среди ясного неба признание того, кто, пожалуй, слишком вдохновился той ночью Морских Фонарей. Пока ребята — ещё юные в глазах что Архонтов, что людей, гости госпожи Ху, явно подозревающей нечто неладное в обоюдной игре старших «Мы не знакомы ровно один вечер» перед этими милыми невеждами, — наслаждались всей разнообразностью жизни, Венти хватался за голову, трезвую от внезапного вида морского штиля и, пожалуй, крохотной доли стресса этой ночью. Его друг (ведь иных положительных определений за тысячи лет ветерок так и не принял для самого себя), его дражайший друг, с которым всегда можно было безнаказанно повеселиться на собраниях, буквально забираясь на шею… распить вина до помутнения рассудка, будучи уверенным в месте своего пробуждения, и всегда засыпать в свои долгие одинокие сны в тепле рук его человеческого облика… Ах да… наверное, он был и правда был единственным другом, помимо воспитанника Анемо Архонта Двалина, с которым можно было ощутить особо нежную мягкость личных границ… особую, неповторимую, безопасность и достаток. И нет, Чжун Ли не сделал ничего плохого, неловкого или чрезмерного. И Венти тоже не грубил, не убежал, даже когда все чувства кричали о том, что вольная душа ветра не станет и пытаться понести такой груз ответственности. Всё совершенно напротив! Ведь, как подобает старейшему джентльмену Тейвата, Моракс расставил всю информацию, скопившуюся не первый век, и по стечению обстоятельств, не первое тысячелетие, по полочкам и объяснил всё столь вкрадчиво и тактично, что морская вода постепенно начала казаться слаще вина. Сбежать, окунуться в неё и… …Не решить ни единой проблемы. А ведь проблема есть. И она, как ни странно, в том, что Венти не грубил, не убежал, даже когда все чувства кричали о том, что… он повторяет всю ситуацию в голове слишком часто. «Ну да, конечно», — бард устало упал на ограду у самого пирса, где под ним уже бушевали неведомо откуда возросшие волны, готовые принять груз бессмертного тела. Порой даже жаль, что оболочка Ветра физически не может скрыться под ними на годик-два, — «В наших отношениях ответственность за чувства всегда нёс я. Моракс просто… всегда имел проблемы с этим». Как иронично, судьба, что теперь главной проблемой чужих чувств стал элементаль, который за всю длительную жизнь и понятия не возымел, что такое любовь вне контекста поэзии и как, чёрт побери, ответить тому, кто ещё не отмёл его в сторону пропащих кандидатов в партнёры после первого же спуска всех кровно заработанных в ближайшей таверне. На самом деле, ответа-то Венти не предоставил до сего времени. До самой ночи после празднования праздника Морских Фонарей, но Чжун Ли и не настаивал. Что сделает ещё один денёк в череде тысячелетий их знакомства?.. Месяц? Год? Язык любви Моракса — безоговорочная верность. И ничто не способно этого изменить. И Барбатос знал это. Знал, и всё равно все его неловкие попытки поговорить, отсрочить, что-то вывести в результат были скорее похожи на пробы переубедить древнего луна в том, что он чувствует. Однако были эти попытки столь аккуратны и малоэффективны ещё и по той причине, что ранить чувства в разы проще тому, кто является их истинной причиной. Венти — да, именно тот самый Лорд Барбатос, который сейчас больше похож на неудавшегося одинокого певца под дорожкой лунного света у причала в чужой стране — покачал головой самому себе, уже и не обращая внимание на пустые улицы. Барбатос и Моракс доверяли друг другу без остатка. Анемо Архонт может смеяться, удивляться и страшиться, но поверит каждому слову мудрому и, казалось бы даже самому богу, всезнающему Владыке Гео. А тот же в свою очередь, давным-давно и вполне удачно научившись различать, когда беззаботный бард принимал лик хитрого и непредсказуемого божества и наоборот, сполна уверовал в любую мысль одной его стороны и простил бы шалость другой. И поэтому же снова, чёрт возьми, обычно весёлый и ветреный мальчишка ломал голову уже битый ночной час, встречая открытой кожей мурашки от прохладных, чем-то явно недовольных братьев да перебирая пальцами идеально выглаженное — без единой осечки лиюэйского педантизма — покрытие деревянного ограждения, пока вдруг не замечает, что вообще-то уже и не один вовсе, а на плече несколько мгновений покоится знакомая ладонь. Тёплая, как весь этот мир. — Я не помешал? — тактично, именно так, как умеет истинный джентльмен, спрашивает Чжун Ли, хоть и сам прекрасно понимает, что мешать-то в принципе нечему. Венти какое-то время наблюдает за безмятежным морем — и вдруг даже волны под самым причалом растворились в простое спокойное течение — как тут же краем глаза замечает бумажный, раскрашенный с поразительной точностью и детальностью, фонарь у груди своего дражайшего друга. Впрочем, может, и не друга вовсе, но и не менее положительного определения персонажа в его элементальном сердце. Впрочем, есть у них время ещё это обдумать, обговорить и просто наслаждаться существованием, доверием и теплом друг друга. Язык братства Барбатоса — почти как любовь, хоть и всё же немного другое, как ни крути. А значит, он не безнадёжен, как сам о том думает. И насколько же смешон и одновременно занимателен тот факт, что две тысячи лет назад ещё совсем новый, не потерявший рассветной чистоты, силы духа и доброты даже после крупнейшего восстания в истории тогдашнего Тейвата, показал, что Властелин Камня куда живее, чем тот осознавал себя в последние века. А теперь с любовью в драконьем сердце стать оберегом и духовным сопроводителем предстоит уже самому Чжун Ли. …Да-да, именно тому самому Мораксу, который прославился каменным ликом и недрогнувшими руками за тысячи вынесеных приговоров.