Крылья

Заросший густым колючим кустарником овраг Лантри заметил поздно — нога провалилась вниз и заскользила по сырой почве. Скрюченные ветки изорвали его одежду и попытались выцарапать глаза, но на дне оврага Лантри все равно поднялся и, поражаясь собственной стойкости, побежал дальше. Сирин не отставала, тонкие ножки в голубых туфельках несли ее так легко, словно за спиной у Певчей Птички вот-вот должны были раскрыться крылья. Лантри от крыльев бы тоже не отказался. Добрались бы до обрыва да ухнули камнем вниз, чтобы не достали ни стрелы, ни копья, ни заклинания, отдались бы ветру и понеслись, медленно поднимаясь на высоту, подвластную только Шпилям и их Архонту. Но крыльев не было, и Лантри прибавил шагу. Легкие горели, словно залитые жидким пламенем, а сердце так и норовило выпрыгнуть из груди. Преследующая их ватага голосила уже не так громко, как когда заприметила старика и девочку, собиравших травы в поле, но Лантри был уверен: они не отстали и не отстанут. Слишком хорошо он знал Алый Хор, чтобы тешить себя надеждой. Сирин тоже знала. Ее и без того бледное лицо сделалось совсем белым, и лишь исступленное бегство подкрашивало щеки в лихорадочно красный цвет. Архонт Песни и опытный книгочей — что толку от всей их магии, если при мыслях о Какофонии трясутся руки и пропадает голос? Сирин пыталась петь — стрела распорола воздух и с оглушительным треском врезалась в ее шлем. Лантри начал чертить сигил — и прежде, чем на ладони зажегся ключ, стрела вонзилась ему в плечо. Хористы смеялись и улюлюкали, потрясая копьями, голодно выла огромная бурая зверолюдка. Постепенно лес становился гуще. Сирин бежала медленнее, но ловчее перемахивала через гнилые бревна и заросли валежника. У Лантри ноги были длиннее, он спотыкался, сопел, здоровой рукой зажимая рану, но не отставал. Если схватят — отдадут Голосам Нерата. Лантри предпочел бы убить себя. Сирин наверняка тоже. В кособокий пень совсем рядом воткнулся дротик. Лантри взял левее, ненароком увеличивая расстояние между собой и Сирин, и в последний момент увидел бросившуюся ей наперерез огромную косматую тень. — Берегись! Сирин подпрыгнула, поджав под себя обе ноги разом, как если бы играла в детскую уличную игру, с силой впечатала пятки в землю и отскочила в сторону, чудом избежав удара тяжелой лапой. Подвело платье — длинные когти зацепили обтрепанный подол и пригвоздили его к земле. Сирин неловко упала в траву и перекатилась на спину. Зверолюдка нависла над ней с утробным рыком — чудовищный комок мышц, зубов и зловонной шерсти. Лантри не верил в интуицию. Не придавал особого значения тому, что нельзя потрогать или, на худой конец, записать. Но ничем, кроме интуиции, взращенной на инстинктах, он не мог объяснить вспыхнувшую в груди панику, заставившую его начертить сложный сигил с рекордной для него скоростью. Сирин вдохнула глубже и закричала, и крик этот расколол мир надвое. Из-под девичьего испуга вырвалось нечто куда более разрушительное, чем весь зверолюдский род. Трава пригнулась к земле, немногочисленные цветы пожухли, с деревьев посыпались листья и птицы, и даже маленькие животные. Они корчились на камнях, изгибаясь в агонии под неестественными углами, хлопали клювами, открывали рты. Крик звенел все выше, наполнял поляну, обволакивал лес, насыщал воздух ужасающей мощью. Камень на шлеме Сирин вспыхнул, от боли на ее тонкой шее немедленно вздулась вена, но крик, подобный вырвавшейся из кандалов стихии, уже ей не подчинялся. Бледно-розовые клыки чужой магии — магии Архонта, первородной и необузданной — бились в щит, тускло поблескивающий зеленым и золотым, и на какие-то короткие, растянувшиеся на вечность мгновения Лантри почти перестал дышать. Зверолюдка отшатнулась и замотала головой, топорща жесткую шерсть на загривке. Затем взвыла, беспорядочно щелкая челюстью и прокусывая себе язык, завертелась на месте, наклонилась, упираясь лбом в землю, и принялась яростно расчесывать себе уши. Одно оторвала полностью, а второе — наполовину. Крепкая, испещренная шрамами шкура лопнула, как мембрана, и она соскребла ее с морды кровоточащими лоскутами вместе с глазами и частью губ. Когти врывались все глубже в сырую плоть, рвали артерии, обнажали кости. Лантри почувствовал, что его тошнит. Срывающийся визг перерос в предсмертное бульканье, зверолюдка в последний раз тряхнула изуродованным обрубком, в который превратилась ее голова, и рухнула набок, в лужу собственной темной крови. И только тогда губительный крик затих. Лантри попробовал зажать рот и все же не удержался — его вырвало кислым элем и рагу из кролика, добытого утром Фугой. В нос ударил тяжелый запах крови и нечистот. С трудом удерживая себя в сознании, Лантри сдернул с пояса склянку с чернилами, откупорил и поднес к лицу — едкие испарение вернули ему ясность мысли. Полупрозрачный зеленый щит рассеялся, и лес погрузился в гнетущую тишину. Ощущение было такое, словно в уши залили воск, а из живота достали все потроха и взамен натолкали грязи. Сирин перевела дыхание, подтянула к себе ноги, осторожно выпрямилась и неожиданно повернулась к Лантри. Тот вздрогнул — в этом движении ему померещился безжалостный ненасытный хищник, и крылья у этого хищника были отнюдь не птичьи. В бездонной синеве широко раскрытых в испуге глаз клубилась сила древнее и страшнее любой Погибели. Но снаружи... Снаружи Сирин прижала дрожащие руки ко рту и навзрыд расплакалась. Она никогда не позволяла себе подобного, но возраст, измотанность, боль и страх сделали свое дело. Ее плечи подрагивали, по грязным щекам, вымывая светлые дорожки, катились слезы, а вокруг ее хрупкой фигурки в голубом платьице кровавым маревом расцветала смерть. Оглядевшись, Лантри увидел недвижимые тела четырех хористов. Один лежал ничком — благослови Кайрос его за это. Вторая же выгнулась так, что наверняка сломала позвоночник, ее глаза лопнули и вытекли, откушенный язык свисал изо рта на тонком обрывке слизистой. Третья воткнула себе в ухо кинжал до середины лезвия. У последнего череп раскрылся, как переспелый фрукт, и по траве разлилось пузырящееся розовое месиво из мозгов и крови. Лантри отвел взгляд и сглотнул — желудочный сок вновь встал поперек горла. А Сирин все плакала и плакала. Она не смотрела по сторонам, не оценивала результаты своих трудов и, кажется, вообще ни о чем не думала. От нее волнами расходилось чувство одиночества и тоски, возведенное в абсолют магией, сделавшей из нее Архонта. А может, обидой и болью — их ей досталось столько, что хватило бы на сотню несчастных душ. С каждым шагом преодолевая себя, Лантри подошел к Сирин и, помешкав, обнял ее за плечи. Она глухо всхлипнула и уткнулась заплаканным лицом в кожаный карман на его груди. Чудовище, заточенное в хрупком теле беспомощного ребенка, тугими кольцами обвилось вокруг, и, ободряюще поглаживая Сирин по спине, Лантри практически чувствовал его ядовитый гребень. А ведь если бы он не поставил щит, чудовище проглотило бы и его... От этой мысли Лантри снова пробила дрожь, но он осадил себя и крепко, по-отечески обнял Сирин. Однажды она сумеет. Однажды она подчинит чудовище, споет красивейшую из своих песен и на собственных крыльях долетит до вершины Шпиля.