***
Кайя почти дошел до тысячного барана в своих тщетных попытках призвать сон, когда дверь в комнату беззвучно отворяется и на пороге появляется Суна. Он безошибочно узнает ее в темноте по шелесту босых ног по паркету, по недовольным вздохам, когда она видит, что он устроился на кровати в комнате матери, по запаху, который вместо кислорода наполняет его легкие, стоит Суне приблизиться к изголовью. Кайя безмолвно откидывает одеяло, приглашая Суну присоединиться, и она так же безмолвно это приглашение принимает, льнет к его боку, устраивает голову на его плече. Удовлетворенно выдыхает. И Кайя ловит себя на том, что и из его груди вырывается точно такой же вздох – вот теперь все правильно. Все так, как и должно быть. Суна еще какое-то время возится, устраиваясь поудобнее, воровато скользит своей холодной тонкой рукой поперек его торса, обвивая его, а потом выдыхает куда-то Кайе в подмышку: – Если завтра ночью ты опять не явишься ночевать в нашу супружескую постель, я возьму на кухне швабру и буду шваброй гонять тебя по всему дому, пока ты не найдешь дорогу туда, куда надо. Кайя сдавленно смеется. Грудь его ходит ходуном, но Суну это, кажется, не смущает. Она только перекладывает голову так, чтобы слышать его сердце, и словно про себя считает – не пропустило ли оно хоть один удар. Наконец Кайя произносит: – Почему, Суна? Суна поднимает голову и теперь смотрит ему прямо в глаза. Взгляд ее полон недоумения: – Что почему? – Потому что твой муж не должен спать в другой комнате? Словно убедившись, что означенный муж – беспросветный болван, Суна опускает голову на прежнее место, крепче прижимается к нему, так что Кайе приходится напоминать себе, что он все еще зол на нее, и произносит как само собой разумеющееся: – У нас перемирие до утра. Ты забыл?***
Когда Суна выходит из ванной, Кайя, в пижаме и с влажными после душа волосами, стоит посреди комнаты. Суна поджимает губы: они всё ещё не разговаривают о своих отношениях, и Суна не знает, как намекнуть ему, чтобы он перестал мяться, как девственница в первую брачную ночь, и ложился в кровать. – Я думал, ты за шваброй пошла, – улыбается Кайя, и от его улыбки сердце Суны замирает. Аллах, почему днем все так между ними сложно? Так запутанно? Почему днем Суне кажется, что она блуждает в каком-то туманном лабиринте, где нет ни входа, ни выхода, одни только бесконечные стены на ее пути? И только ночью, рядом с Кайей, этот туман рассеивается, а стены рушатся, и Суна, наконец, может вздохнуть полной грудью. Но вслух Суна говорит совсем о другом. Она улыбается в ответ и произносит: – А я и пошла. Теперь Кайя, не скрываясь, смеётся. Его смех заразителен, а диалог так нелеп, что Суне приходится старательнее стискивать губы, чтобы не рассмеяться вместе с ним. Вместо этого Суна сбрасывает халат, отправляя его покоиться на диван, огибает вдруг подавившегося смехом Кайю и направляется к постели. И если сегодня на ней надета одна из сорочек, подаренных ей к свадьбе Асуман, то только потому, что всё дарованные тетушкой целомудренные пижамы оказались в стирке. Случайно. Совершенно. – Ты смерти моей хочешь, – бубнит себе под нос Кайя. Или это только кажется Суне? – Ты идешь спать? Или так и будешь там стоять? – нетерпеливо вопрошает она. В комнате холодно, Суна уже вся успела покрыться мурашками, а Кайя продолжает соляным столбом стоять посреди комнаты. – У нас всё ещё перемирие до утра? – уточняет Кайя, когда наконец укладывается в постель, а Суна льнет к нему всем телом. Она уже продрогла до костей, а он горячий, словно печка. – Почему в этом доме так экономят на отоплении? – себе под нос вместо ответа бормочет Суна. Кайя молчит и целует её в макушку. Суна вскидывает к нему голову с немым вопросом в глазах, а он только шепчет ей: «Спи», – и крепче прижимает к себе.***
Когда уже глубоко за полночь Кайя наконец вспоминает, что нормальные люди в это время вообще-то спят, а не работают, и направляется в их общую с Суной спальню, он думает, что застанет Суну, покоящейся в нежных объятиях Морфея. Комната же встречает его тусклым светом единственной уцелевшей лампы и свернувшейся на самом краешке его половины кровати Суной. На Суне снова одна из тех ужасных пижам, которые тетя Хаттуч припасла еще для своего приданого и которые по наследству перешли ее старшей племяннице. Кайя мечтает однажды сжечь эти пижамы и все раздумывает, как бы половчее это провернуть, и в то же время с горечью признается сам себе: пижамы Суны – это меньшее из зол в их трещащем по швам браке. Кайя направляется к затемненной половине кровати, когда Суна, не открывая глаз, произносит: – Я думала ты не придешь. – И почему не пошла искать меня со шваброй наперевес? – пытается отшутиться Кайя. Суна открывает глаза, переворачивается на спину и пристально смотрит на него. Наконец произносит: – Насильно мил не будешь. – И перекатывается на свою половину кровати, свернувшись калачиком уже там. Кайя тяжело опускается на кровать спиной к Суне. Упирается локтями в колени. Трет лицо. И выдыхает: – И это ты мне говоришь, Суна? – У нас перемирие до утра, – напоминает она. – К черту перемирие! – Кайя первым приносит в их ночи противоречия дня и разговор об их гибнущих отношениях. – Это перемирие – все, что у нас есть. – Что ты имеешь в виду? Он оборачивается к Суне. Теперь она сидит, откинувшись на спинку кровати и, не мигая, смотрит прямо на него. – Я говорю о том, что только ночью во время этого перемирия мы не пытаемся что-то друг другу доказать. Сделать друг другу больно. Есть только ночь. Только ты. Только я. И это только твое решение, что этой ночью между нами будет: мир или пакт о ненападении. – И что предлагаешь ты? – Я предлагаю лечь спать, Кайя. Третий час ночи.***
Сквозь щель приоткрытой двери в ванную Суна прислушивается к тому, что происходит в комнате. Вот из комнаты Нюкхет, где он обретается большую часть времени, проводимого дома, словно скрывается от Суны, возвращается Кайя. Суна слышит, как он ходит по спальне из угла в угол, будто что-то тревожит его. Вот он подходит к кровати и опускается на нее. Суна знает – кровать под его весом ощутимо проседает и издает сдавленный вздох. Потом слышится шорох – не дождавшись Суну, Кайя укладывается в постель. И Суна понимает – пора. Она не знает, какой шальной шайтан подталкивал ее под руку и шептал ей на ухо, когда она выбирала сорочку для сегодняшней ночи, но когда она выходит из ванной, она чувствует себя героиней детской сказки – Суна не голая и не одетая. Сорочка на ней из совершенного прозрачного голубого кружева абсолютно не оставляет ничего на волю фантазии, – хотя чего еще Кайя там не видел? – а трусики только назывались таковыми на ценнике в магазине. Суна почти жалеет, что вообще решилась на все это, когда замечает, каким взглядом Кайя смотрит на нее, сколько в нем голода и желания. – Суна, что ты делаешь? – спрашивает он. Суна не отвечает, на цыпочках пробираясь от ванной к кровати. Молчит, забираясь под одеяло и прижимаясь к теплому боку Кайи. – Суна? – повторяет вопрос он, но Суна только устраивает голову у него на груди и забирается прохладной рукой под его футболку. Кайя застывает. И, кажется, считает до ста. Или до тысячи. Или до скольки он там собрался считать? Пальцы Суны скользят по его коже. Пересчитывают ребра. Находят впадинку пупка и обводят ее по кругу несколько раз, прежде чем продолжить свое путешествие вниз, когда Кайя сдавленно выдыхает: – Что ты делаешь, Суна? Я ведь не каменный. Пальцы на животе замирают. Суна поднимает голову, смотрит в полумраке в его горящие глаза и произносит, оставляя смазанный поцелуй на линии подбородка: – На то и расчет. А после первая целует Кайю в губы. Поцелуй полон горечи ссоры и недомолвок, нарушенных обещаний и несказанных слов. Он полон тоски и жажды обладания, радости встречи и предвкушения, обещания и надежды. Он полон всего того, что Суна никак не может облечь в слова и потому только надеется, что и Кайя чувствует то же самое, как всегда чувствовал и ее самоё. – Что ты делаешь, Суна? – вновь повторяет свой вопрос он, когда Суна отстраняется, чтобы вдохнуть немного воздуха. – А на что это похоже? – вопросом отвечает она. И уже Кайя – первым целует ее, первым – стягивает с нее сорочку, первым – оглаживает ее по спине до самых ягодиц. И Суне остается только догонять – стянуть с него футболку, зарыться пальцами в волосы, вцепиться в спину так, чтобы никогда не отпускать. – Между нами все еще перемирие? – вопрошает Кайя, когда Суна, совершенно обнаженная, лежит на нем: кожей к коже, сердцем к сердцу, и даже дыхание – одно на двоих. – А на что это похоже? – снова произносит она, целуя ямочку на одной щеке, нос, ямочку на второй щеке, подбородок. – Суна… Суна подбирает слова. Словно бабочки, жившие когда-то давно у нее в животе, они разлетаются от Суны. Не даются в руки. Не складываются в предложения. Ей хочется сказать ему о том, как сильно он ей нужен. Как бесконечно она скучает без него и по нему. Как страшно ей потерять – его. Но вместо этого она отстраняется и выдыхает едва слышно: – Кажется, я люблю тебя… И снова целует его, лишь бы не видеть, как неверие в его глазах сменяется надеждой. Каяй перекатывает их на кровати, подминая Суну под себя, и одним движением входит в нее. И впервые за все время их недолгого пока еще брака, впервые в жизни Суны они занимаются не просто исполнением супружеского долга, не просто сексом, они занимаются любовью. И Суна не знает, кто из них: он или она, или они оба, – шепчет безостановочно, как молитву, выдыхает, как покаяние: «Люблю… Люблю… Люблю…»