Багровый рассвет и цоканье копыт

      Прервется ли цикл, если ты добавишь в него очередное изменение, или же он продолжится, но уже с новым событием? Одно и то же каждый день, а что если день не заканчивается, что если ты просыпаешься и наблюдаешь за солнцем, а засыпаешь с солнцем за окном? Видеть одно и то же каждый день, но не чувствовать ничего нового, смотреть на одну и ту же еду, но не испытывать от нее восторга, ты можешь попросить что-то новое, но принесут то же самое, потому что не знают, что еще предложить, кроме рыбы на пару и тушеных овощей с чашкой риса и зеленого чая. Но ты никогда не догадаешься, в чем тебя буду выставлять на показ, это может быть черный щелк с жемчугом, изумрудная ткань с вуалью, сотканной из тонких нитей золота, или это может быть белое кимоно, никаких украшений, никаких излишеств, потому что ты — главное сокровище, а белый цвет символизирует невинность и чистоту, и ты всегда останетесь в его глазах невинным и чистым. Когда ты открываешь глаза, взгляд снова наткнётся на высокий потолок с бриллиантовой люстрой, как бы ты ни стремился дотянуться до нее, ты всегда замечаешь, что они напоминают тебе о нем до адского жжения в глазах и давно высохших слез. Может быть, именно поэтому ты не пытаешься достичь до цели, потому что не готов встретить его улыбку и голос, зовущий тебя по имени. Пусть только белые пионы остаются упоминанием о нем. — Юджи, почему здесь горшок с цветами? — Он только что вернулся из двухнедельной командировки. Может, это особенность Сатору или очередной шаманский трюк, но от его присутствия становилось легче дышать, а голос в голове растворялся на фоне. — Я подумал, что нужно сменить обстановку, — взъерошенная розовая макушка выглянула из-за спинки дивана, где лежал младший, только что очнувшийся от послеобеденного сна. — Ты недоволен? — Нет, конечно, нет, но серьезно? Цветок? — В его походке отчетливо слышалась усталость, когда он подошел к дивану и опустился на пол рядом с лежащим на нем Итадори, предварительно склонив голову для ласки. — Я соскучился по тебе, — прошептал он со стоном, — я слишком сильно стосковался по тебе, — теплая ладонь легла на его мягкие локоны, поглаживая кожу головы. — По мне или… — ему не дали закончить фразу наглым вмешательством. — По тебе, только по тебе, — глаза, скрытые за плотной черной тканью, не могли скрыть лазурного пламени его взгляда. — В следующий раз, когда тебе будет одиноко, заведи кошку. — Как ты думаешь, смогу ли я обхаживать тебя и твою мини-версию одновременно? Тем более что я думал, ты не любишь конкуренцию, — протянул парень, прикрыв глаза под чужие вздохи. — Кошки такие требовательные, однако, — задумчиво произнес Юджи, — мне нужен кто-то, кто будет согревать меня в постели. — Прошу прощения? — мужчина возмущенно выпрямился. — Что же мы теряем здесь драгоценное время? — молниеносно подхватив младшего на руки, он под визг телепортировал их в спальню. — Какие-нибудь пожелания? — Да, — не без ехидства и показного издевательства сказал парень, — сначала сходи в душ. — Юджи, — для тридцатилетнего мужчины Сатору отлично умел давить на жалость своим нытьем, но не в этот раз. — Если ты будешь хорошим мальчиком, может быть, я присоединюсь к тебе, — он обхватил ладонями шею мужчины и прижался к его уху, прошептав. — Я тоже очень-очень соскучился по тебе, — а затем прикусил мочку, оттянув её зубами. — По мне или по моему члену? — Он знал, какие вопросы задавать, чтобы потешить свое самолюбие, и Юджи с радостью поддакивал: нечего было скрывать, когда все было ясно и понятно. — По вам двоим. — Это похоже на акцию «один плюс один», — за свои слова он был отплачен болезненным укусом в плечо. — У тигра режутся зубы? Ты же знаешь, я всегда могу найти им применение, стоит только попросить. — Тогда покажи, на что ты способен, сенсей.       В следующий раз, когда он отправился в очередную командировку, по прибытии его ждал еще один горшок с цветами. — Почему именно они? — они утопали в тепле друг друга, обнимаясь на диване, когда взгляд Сатору упал на белые пионы. — Если проявить терпение, то даже самые капризные цветы могут распуститься в нечто прекрасное. И потому что они напоминают мне о тебе.       Первое, что он делает перед завтраком, — посещает прилегающий к поместью сад, который он сам благоустроил и ухаживает за каждым цветком и деревом. И первыми, к которым он подходит, всегда оказываются белые пионы. — Посмотрите на себя, — каждый раз он будет обнимать ладонями едва распустившиеся бутоны и нежно шептать слова об их красоте и желании поскорее увидеть их белые лепестки, чтобы на следующий день его уже ждали огромные бутоны, покрывающие остальные соцветия.       Его день всегда начинается с бриллиантовой люстры, но что, если он перестанет это делать? А вместо этого проснется под пристальными взглядами и руками, обхватывающими его и не позволяющими вырваться. Что если он подойдет сначала не к белым пионам, а к гранатовому дереву, к которому он подходит последним, прежде чем покинуть свой угол и отправиться на встречу с тем, кому он посвятил эту жизнь в своем саду. Спелый пурпурный плод ждет его прикосновения, что же он сделает — сорвет невинный фрукт или позволит ему и его собратьям сгнить за то, что они так любимы хозяином поместья? Он не станет этого делать, он с такой же нежностью отделит спелый и ждущий гранат от ветки и положит его в корзину, где уже лежат десятки кисло-сладких плодов. У него выработался определенный ритуал: у каждого дерева он прислоняется лбом к стволу и просит прощения за свой эгоизм, прося порадовать его новыми плодами. Но гранатовое дерево не станет уступать ему, оно само решит, когда ему созревать, а когда сеять вокруг себя гниющие плоды. Юджи понаблюдает за тем, как черви поедают его труд, и вздохнет о своих утратах. Впрочем, другого он и не ожидал: не зря же он выбрал гранатовое наследие для Рёмена.       А белые пионы в последний раз порадуют своей красотой, прежде чем ветер унесет их лепестки, оставив их голыми и беззащитными. Ветви жасминового дерева, качающиеся в такт холодному ветру, попытаются прикрыть чахлый кустарник. Пожалуй, одним из лучших решений было посадить их рядом, они и в жизни, и здесь всегда заботятся друг о друге, вечнозеленые неприхотливые жасмин и пионы, не терпящие отказа и требующие всего внимания. Единственное, что у них осталось, — это они сами, а у Юджи — носовой платок с нашивкой.       Нанами Кенто. — Нанамин! — выпрыгнув из-за спины на мужчину радостно встретил того Юджи. — Я рад, что вы согласились поужинать с нами. — Спасибо за приглашение, — все такой же сдержанный, каким его запомнил Итадори. — Впрочем, мне не представилось возможности отказаться. — Верно, верно, — Годжо утащил в свои объятия парнишку. — Юджи-кун так слезно умолял меня пригласить тебя, что я не смог ему отказать, — он обхватил ладонью мягкие щеки Юджи и сжал их вместе, показывая смущенное лицо Нанами, — посмотри на эти карамельные глазки, они заставляют меня таять каждый раз. — Сатору, — промолвил сопротивляющийся Итадори, — не при гостях ведь. — Вечер обещает быть веселым, — протерев линзы очков платком, Кенто усмехнулся, наблюдая за парой. — Оно улыбается! — провозгласил Сатору.       Тот вечер остался вышит на его сердце, как иероглифы чужого имени на ткани, и он будет вспоминать тот день, когда расположится у жасминового дерева с чашкой чая и бутербродом, однако не прикоснется к еде, а будет лишь любоваться убаюкивающим шелестом цветов, утопая в их аромате, сжимая в руке платок.       Наверное, один из самых ярких цветочных кустов, за которыми он ухаживает и которые заставляют его смеяться от нахлынувших воспоминаний, — это мандариновые розы. Буйная подруга ушедших лет или цветы, напоминающие ему о ее нелюбви к розам. Неужели он омрачил ее память, посадив для нее розы? Когда он выбирал их, его сознание металось между припадками и голосами в голове, но когда первые кусты сгнили под его руками, он понял, что они чувствуют его боль и принимают все на себя, только он не умирает, пока розы, не выдерживающие его горя, увядают на руках. Тогда он не смог противостоять чужой технике, но сейчас в его силах помочь им снова зацвести. С тех пор он научился выстраивать границы между миром живых и мертвых, не позволяя себе потерять контроль. — Терпеть не могу розы. Почему все мужчины такие банальные? — пожаловалась Кугисаки, поправляя выбившуюся из прически рыжеватую прядь. — А ты, Юджи, что бы ты подарил своей девушке? — Эм, розы? — неуверенно прозвучало. — Хм, — в отвращении сморщилась Нобара. — П-погоди, но ведь необязательно дарить цветы, это может быть что-то полезное или сделанное своими руками. — Скряга, — поглядывая на свой маникюр, скучающи произнесла студентка.       В тот же день девушка целыми днями читала ему лекции о том, как нужно ухаживать за своей девушкой. Жаль, что она не знала, что на месте девушки всегда был Юджи, и именно он получал подарки на несколько сотен тысяч иен, но благодаря её урокам Итадори теперь знал, как реагировать на жемчужное ожерелье и полуобнаженного Сатору на черных простынях. — Прости, сегодня я припозднился, — опустившись на колени и выдергивая сорняки, Юджи не мог не заметить, что с каждым разом розы становились все светлее и теряли свою изюминку. Оранжевые бутоны со скучающим видом тянулись к парню, задевая его лицо и вызывая очередную порцию смеха. — Да, да, я приношу свои глубочайшие извинения.       Пока Юджи ухаживает за капризными розами, приютившиеся рядом с ними гортензии сдувает ветерком в его сторону. Лишь на несколько секунд черты его лица смягчатся, как земля после дождя, но Итадори все равно протянет руку к бутонам, нежно поглаживая их. — Я здесь, — вот и все, что он им скажет, прежде чем поспешит закончить свои повседневные дела, пока его не окликнули.       День клонился к вечерним сумеркам, работа в саду подходила к концу, а это означало, что пора оставить все на произвол судьбы до следующего утра. Он в последний раз оглядел свое хозяйство и остановился на гранатовом дереве. Дерево стояло величественно, лишь изредка его ветви колыхались от дуновения ветерка, и даже здесь он восставал против сил природы. Его взгляд остановился на плоде, скрывавшемся за темными листьями. Обхватив ладонями самый яркий гранат, который он когда-либо видел, он ловким движением сорвал его. Юджи чему-то улыбнулся и поспешил обратно в поместье.       А белые пионы потянулись за уносящимися вдаль лепестками.

***

      Сегодняшний наряд состоял из тонких брюк светло-розового оттенка с подвязкой на бедре, сплетенной из золотых монет, и укороченного топа, обнажающего пресс, и с длинными рукавами. Волосы были уложены назад, на них рассыпались золотые цветы с драгоценными камнями. Головной убор представлял собой прозрачную вуаль, закрывающую глаза цвета меда и шрам на переносице. Тонкие струи дыма благовоний кружились вокруг застывшего перед зеркалом Юджи. Он изредка смотрел на свое отражение, но если это происходило, то не мог оторвать взгляда от самого себя. Казалось, все это не принадлежит ему: ни одежда, ни лицо, украшенное всеми богатствами, которыми осыпал его Рёмен. Глупые мысли, Сукуна просто любит красивые вещи, а раз он живет здесь и принадлежит этому существу, то следует его правилам. Вот почему он стоит перед огромным зеркалом, в котором мог бы уместиться силуэт Рёмена, и по сравнению с двухметровым демоном Юджи кажется самым ничтожным человеком на свете. — Молодой господин, владыка Рёмен ожидает вас в главном зале, — даже проклятия особого ранга обращаются к нему с уважением, готовые в любой удачный момент залезть ему в рот. — Торжество начнется только после вашего прибытия, ведь он в вашу честь, — она скрывала свои акульи зубы за длинными рукавами своего наряда, пуская слюни при одном только его виде. Приятно сознавать, что кое-что не изменилось: он все тот же человек, которых они пытают, а когда жертва не может кричать и метаться в ужасе, они разделывают ее, как свинью. Он отчетливо помнит, как в его руках билось сердце, как вязкая оболочка скользила по ладоням, как чужой желудок обвивал его ноги, а голова с зашитым ртом и глазницами была заполнена вином. — Пей, ешь, празднуй.       В этот раз не будет ему снисхождения, в этот раз… — Молодой господин! — Не подходи! — прижавшись к зеркалу, он уставился на свое бледное лицо. Ударив по стеклу сжатыми ладонями, оно треснуло прямо по центру, разделив его отражение на две части. — Уходи, — приказал он грубым голосом, — убирайся! — непонятно только, кому он это говорит, служанке, выбежавшей из покоев, или второй половине отражения, улыбающейся ему с другой стороны, — тебя давно нет во мне, ты плод моего воображения, — ноги его тряслись от тяжести собственного веса, в ушах стоял отвратительный звон, влажные ладони прилипли к стеклу. — Прекрати появляться, оставь меня в покое! — тяжело дыша, Юджи прислонился лбом к трещине, не спуская глаз со своего отражения. — Ты жалкая копия меня, — свирепо оскалился парень, — ты ничтожество, — отражение перестало скалиться, и перед глазами медленно поплыло изображение его лица. Юджи в ужасе отпрянул от зеркала, споткнувшись о собственные ноги. — Нет, нет, нет, нет, — повторял маг, словно в бреду. — Это еще один из твоих трюков! Исчезни, оставь меня, оставь меня, — Итадори обхватил руками свои колени и прижался к нему, раскачиваясь на месте в потрясении. — Это не правда, — проскулил юноша, — тебя здесь нет. Ты оставил меня, — слез уже давно не было, но раздирающие чувства все еще сохранялись внутри него, спустя столько лет.       Отражение молча смотрело на сломленного человека, оно видело перед собой маленького ребенка, которого ради чьей-то забавы нарядили в откровенный наряд, усыпанный золотом и камнями, но главное — запутавшегося в своих чувствах и моральных принципах. Даже если бы оно захотело что-то сделать, все, что оно могло сделать, — это ждать, пока закончится истерика. — Сатору, — из воспоминаний хозяина этих покоев, человек, чей облик оно теперь приняло, был очень дорог сердцу этого ребенка, — я не готов, я так слаб, — выпустив колени из рук и подняв взгляд, скрытый за вуалью, отражение почувствовало теплую энергию, исходящую от человека. — Я не знаю, что мне делать, я запутался. Я так старался вернуть Мегуми, что забыл о себе, и посмотри, что из этого вышло, — Юджи впился ногтями в свое плечо. — Прости, я предал тебя, я предал нас, я предал всех, — юноша повернул голову к двери, — мне правда жаль, — они встретились взглядами, — жаль, что мы так закончили. Может быть, это проклятие моей семьи — терять всех, кого мы любим, — сёдзи распахнулись, и в комнату вползли сгустки тьмы, подкрадываясь к сидящему на полу Итадори, но он не обращал на них внимания, словно чувствовал их приближение с расстояния в несколько метров. Может быть, это было правильно? Позволить себе существовать рядом с Двуликим демоном или быть похороненным заживо, сохранив верность своей первой любви? Когда из сотен тысяч шаманов только тебе позволено дышать и наблюдать за восходом солнца, почему ты должен жертвовать всем ради ничего? Они попытались, и что из этого вышло? Они потерпели поражение и были стерты с лица земли, вся бравада о самых сильных и великих шаманах была стерта из истории одним щелчком. Тысячу лет назад они победили не потому, что были сильнее самого Короля Проклятий, а потому, что им позволили так думать, потому что Рёмен уступил им своё время и погрузился в вечный сон, пока не появятся шаманы, способные его развлечь. Все это время с ними играли, а они и не подозревали об этом. — Прощай, Сатору.       В следующую секунду его взор застилает непроглядная тьма.

***

      Шаг вперед, взмах, разворот.       Цок, цок, цок.       Взмахи над головой, упасть на колени, прогнуться в пояснице.       Цок, цок, цок.       Ползти на четвереньках, повернуться на спину, запрокинуть голову, расставить ноги в стороны, выпятить грудь.       Цок, цок, цок.       Не смотреть ни на кого, не дышать, ждать.       Взгляды тысячи не сравняться со взглядом одного.       Лечь на пол, показать себя, соблазнить его.       Взгляд струится по открытому телу, гордится своим трофеем, разозлён чужим присутствием.       Погладить себя, запрокинуть голову, раскрыть голую шею для чужих глаз.       Пьет медленно, скрывая острые зубы за кубком, величественно восседает на троне, крепко стискивая челюсть.       Медленно, слишком медленно проходится пальчиками по крепкому прессу, сладкий, слишком сладкий, исходящий от него аромат, десна зудят, зубы стучат.       Вино струится из кувшина в сотни кубков, и лишь его чаша пустеет с каждым взмахом чужих кистей.       Приподнимая таз, слышно звяканье золотых монет на поясе, раз взмах, два взмах, руки над головой, глаза закрыты.       Цок, цок, цок.       В ушах стучит собственное сердце, ведь только у него, из всех присутствующих, осталось оно.       Кап, кап, кап.       Вино разливается по чужой груди, ему все равно, ему весело.       Он поднимается на колени, одна ладонь покоится на полу, он упирается об неё, вторая поднята над головой, она очерчивая его лицо, спускаясь на шею и также доходит до живота. Пальчики проникают под ткань, но он не дает зрителям и шанса.       Смотри только на меня, здесь я управляю вами всеми.       Ты приковал мой взгляд, ты наглеешь, но ты не получишь от меня желанного.       Вскочив на ноги, он закружился в вихре танца, монеты звенели, тело плавало в пространстве, глаза всё ещё сомкнуты.       Ноги вели его всё ближе и ближе к погибели, розовый шелк развевался вместе с ним, золото сверкало на нем, как и положено певчей птичке в позолоченной клетке.       Цок, цок, цок.       Оленьи рога пронзили его, а их глаза смотрят на него, он теряется в них, но в следующую секунду, из не откуда ни возьмись, тигр вгрызается ему в глотку.       И падал он так маняще, так красиво в чужие зверские объятия не страшась наказания ни за предательство, ни за слабость.

***

      Сад встретил его холодно. Мир никогда не казался ему красочным, из всех цветов он различал лишь красный, как чужая кровь на губах, как сок из гранатового плода, бегущий по шее. С недавних пор в поле его зрения появился розовый, как спелый персик, как пухлые губы, которые так и хочется разгрызть или ощутить на собственных губах. Янтарное мерцание, отраженное восходящим пламенем, и нити расплавленного золота, стекающие по щекам из переполненных неподдельной яростью глаз юноши. Он никогда не гнался за цветами, довольствуясь тем, что даровала ему жизнь. Но все изменилось, когда сосуд показал ему истинный мир.       Прогуливаясь по заднему двору своего поместья, он впитывал цвета, как губка, но даже сейчас не мог различить некоторые оттенки. Впервые за тысячу лет он узнавал что-то новое, что было от него скрыто. После пробуждения на крыше, когда он открыл глаза, его ослепило яркое сияние, как выяснилось, оно было желтым, как солнце, поднимающееся из-за горизонта, как листья, готовящиеся к осеннему балу. Яркие пятна вдалеке завораживали его, он готов был потянуться к ним, словно лишенный разума, но чужой голос в голове вернул его в реальность. — Это огни ночного города.       Как оказалось, он не единственный, кто теперь мог слышать чужие мысли. — Осторожнее с пионами, — Рёмен почувствовал как чужие ладони коснулись его руки, потянувшееся к оголенным стеблям. — Не прикасайся к ним, — голос, унесенный потоками ветра, глухо отдавался в ушах. — Прошу. — Они уродуют мой сад, — руки на его конечностях сжались, впиваясь ногтями в кожу. — Твой сад? — младший не поднимал взгляда, но он прекрасно чувствовал этот пронизывающий душу взор под кожей. Иногда ему казалось, что проклятие посылает взглядом червей под слои кожи. Иначе никак нельзя было объяснить, почему это каждый раз вызывало у него тошноту и отвращение. — Глупый маленький шаман, — с непривычной нежностью сказал мужчина, положив руку на подбородок мальчишки, приподнимая его и приближаясь к бледному личику. — Все на этой территории принадлежит мне, куда бы я ни пошел, где бы я ни был — все мое.       Я тоже? — В особенности ты, моя глупая, запутавшаяся певчая птичка, — сказал Рёмен, проведя подушечками пальцев по шраму в уголке губ и глядя в кристально чистые обсидиановые глаза, которые мерцали даже в ясную погоду. — Ответь мне на один вопрос.       Выпустив из рук лицо парня, Сукуна выпрямился, сложив верхнюю пару рук на груди, а вторую расположив на бедрах. Со скучающим выражением лица он задал интересующий его вопрос. — Ты всё ещё хочешь отомстить? — Что? — он сделал несколько шагов прочь от пристально следящего короля, — Что ты имеешь в виду? — Юджи сжал воротник своего кимоно. — Это какой-то тест? Если я отвечу неправильно, ты убьешь меня? — воздух, срочно, мне требуется воздух. — Сопляк.       Чего он хочет? Ему мало прошлого наказания? Он не наигрался со мной? Что мне делать? Что он хочет услышать? ЧТО ЕМУ НУЖНО ОТ МЕНЯ?! — Юджи.       Хочу ли я отомстить за своих друзей, за издевательства, за разрушения, которые произошли из-за него, за убийство невинных. За Сатору. Да, мой прекрасный Сатору, единственный, кто восхвалял его, единственный мужчина, который мог развеять все кошмары одним лишь своим присутствием, его первая и последняя любовь.       «Последняя любовь», говоришь. Кого ты пытаешься обмануть? Зачем ты притворяешься мучеником? Посмотрите на себя, оглянитесь вокруг. Разве существо, которое хотело бы видеть тебя закованным в кандалы в темном и сыром подвале, кишащем голодными проклятиями, стало бы дарить тебе дорогие одеяния? Разве позволил бы он тебе обставить этот маленький уголок рая, есть с ним за одним столом, делить с ним минуты триумфа, восседать рядом с ним? Даже сейчас он мог бы одним махом избавиться от ваших пионов, но не сделал этого, потому что прислушался к тебе.       Посмотри на него. Посмотри.       Юджи сделал так, как велел ему голос, и от удивления не смог издать ни звука. Он споткнулся о собственные ноги, каким-то образом подвернув лодыжку, и упал на землю, а Рёмен опустился перед ним на одно колено, осторожно обхватив ушибленную ногу. — Не смотри на меня так, иначе сам будешь залечивать рану. — Зачем…зачем ты это делаешь? — Мне не нужна причина для своих действий. Я захотел, я сделал.       Он змей искуситель, а ты его трофей. Прими это как данное. — Сукуна, — правая сторона устремила свой взор на юношу, что ничуть не испугало Юджи, — прогуляйся со мной.       Прикоснувшись губами к зажившей лодыжке, Рёмен прислонился щекой к ноге, которую держал в руках, и прошептал: — Веди.       Они прогуливались бок о бок по саду под шелест листьев, аромат распускающихся бутонов и шорох одежды. Они не пытались заговорить друг с другом, да и не нужно было, ведь все и так было ясно. Когда они дошли до драгоценного гранатового древа, молчание нарушил именно Юджи. — Нет, — он сделал несколько шагов к стволу дерева, — я отбросил мысли о мести, — сказал он, касаясь дерева ладонями. — Я так устал думать об этом, я так устал ждать, — он приподнялся на носках, намереваясь сорвать ярко-красный плод, — что решил предоставить судьбе решать все за меня». — Юджи осторожно прислонил сорванный гранат к груди, словно это был крошечный сверток ребенка. — Я позволил времени решать за меня всю мою жизнь, — он уверенными шагами сокращал расстояние до своего змея-искусителя. — И если мне придется продолжать существовать здесь, рядом с тобой, — ладони протянули плод в руки Рёмену, — я не хочу прожить остаток своей жизни в сожалениях.       Приняв подарок из крошечных рук, Сукуна с темными искрами в глазах наблюдал за порханием своей певчей птицы. Он чувствовал аромат своего величайшего триумфа, представлял, как мотылек, давно завернутый в кокон, с потрохами отдается своему хищнику. Ему всего лишь нужно было сыграть роль терпеливого и ничего не требующего короля. И добыча сама ринулась в его объятия.       Спрятав свой жутко ухмыляющийся рот за поднесенным к губам гранатом, он без колебаний откусил половину предложенного угощения. Сок струился по горлу, стекал по груди и прессу, разгрызая бусины граната, а Рёмен прислонил текущий в его руках фрукт к губам парня. Взявшись за огромную руку, Юджи провел языком по пальцам, по которым стекал сладкий сок, не сводя взгляда с темнеющих красных зрачков, а затем откусил кусочек запретного плода.       Они одновременно проглотили, после чего проклятие выбросило бесполезный кусок гранаты. —Я не хочу сходить с ума из-за того, что не смогу возродить, — он поднял руки к плечам и проник под ткань одеяния, — я достаточно нагрешил в своей жизни, — ткань медленно сползла по его телу, обнажая гладкую кожу для чужого взгляда и удовольствия, — но это мой самый тяжкий грех, — он предстал перед голодным зверем в своей самой уязвимой форме. Перешагнув через валяющиеся под ногами клочья ткани, юноша прислонился голой грудью к могущественному королю проклятий. — И только тебе решать, что делать со мной, дорогой муж.       Он брал все, что давала ему его дорогая жена, брал до тех пор, пока над человечеством не взошла багровая заря, моря и океаны не окутали опустошенные земли. Рёмен взял его посреди любимого сада своей певчей птицы, где цветы и деревья были их единственными свидетелями. Юджи, потерявший нить, связывающую его с миром живых и мертвых, услышал стук оленьих копыт и рев тигра. Открыв опухшие глаза, он столкнулся лицом к лицу со своим тотемным зверем, залитым кровью убитых оленей.       Ты сделала свой выбор. Я буду беречь его, но стоит тебе оступиться, и даже я не смогу тебя спасти.       А белые пионы окончательно сгнили.