Перемены

Всё кончилось. Скарамучча уже не числился в предвестниках, не был частью этого мира, и впервые он ощущал себя вольным выбирать развилки собственной судьбы. Казалось, это был шанс начать всё с чистого листа и дать жизнь новому "я". Прошлое больше не бросало тень на настоящее Скарамуччи, Ирминсуль выжег из памяти окружающих все ненужные воспоминания о его личности, позволив ему раз и навсегда разорвать связи с Фатуи. И всё-таки перспективы будущего существования оказались не такими безоблачными, потому что в планы малой властительницы Кусанали, свою расчётливость спрятавшей за маской великодушия, был вовлечен не один он. Этот чёртов ублюдок Дотторе продолжал свои игры и снова маячил в жизни куклы. Заключив соглашение с Нахидой, детали которого так и остались неясны бывшему шестому предвестнику, он стал завсегдатаем Академии, которая когда-то выбросила его, как ненужную вещь, выбросила его так, как он сам выбросил Скарамуччу. Было ли это освобождением — вновь и вновь наталкиваться на того, деяния которого превратили жизнь Странника в жалкое существование, заставив его плясать под чужую дудку? Кукла бы с превеликим удовольствием уничтожила бы его, похоронив в сырой земле его амбициозные планы, но теперь, когда Доктор потерял все воспоминания о когда-то находившийся в его власти марионетке, любая месть оказывалась бессмысленной. Образ Скарамуччи в его глазах ничем не отличался от образа других студентов, разве что он, наверное, представлял собой более интересный субъект для изучения спутанностью своих чувств, варьирующихся от глубокого презрения до полного безразличия к Дотторе. А, может, кукла слишком высоко оценивала себя в чужом мысленном рейтинге, на самом деле занимая там место обычного студента Вахумана с острым языком и завышенным самомнением. Конечно, в чужое переосмысление Скарамучче верилось слабо. Было ясно, как день, что за этим стояло что-то другое. Для Доктора это было способом пробиться в верхушку иерархии Сумеру, через пост в Академии получая контроль над страной, а раз малая властительница Кусанали допустила это, значит, и у неё был свой сложный расчёт, позволявший ей получить выгоду из сложившейся ситуации. Пока это не вставляло палки в мирное существование Странника, он не возражал — не должен был возражать, убеждал он себя, в конце концов, он давно прошёл стадию бессильной злобы на мирскую несправедливость, — и всё-таки наблюдение за Доктором обесцветило и без того блёклые краски его будень. Поэтому он восполнял их, как мог: мелкое вредительство и лёгкие насмешки были приятным аперитивом к главному блюду, которое было бы готово, когда Скарамучча достаточно бы подступился к Дотторе, чтобы превратить его пребывание в Академии в неприятное злоключение. Сладкий кофе, стоящий на столе, был будто бы случайно столкнут локтём, и часовые труды Дотторе оказались поглощены тёмной гущей. — Ой, — саркастически выдохнул Скарамучча, — как жаль. Дотторе вздохнул, глубоко втягивая воздух ноздрями, и вскинул голову: — Тебя убьёт попытка вести себя, как нормальный человек? Человек, подумал Скарамучча, усмехаясь. Значит, в чужой памяти действительно не осталось никаких воспоминаний о кукле. Он, конечно, знал это — иначе и быть не могло, прошлое было переписано раз и навсегда, — но в груди всё равно появилось горькое удушающее чувство. Сожалел ли он? Нет, конечно, сожалеть о том, что разорваны безвозвратно связи с полоумным мудаком — полное безумство, и всё-таки внутри оставался какой-то неприятный осадок, будто кануло в небытие что-то важное. Глупое чувство, наверняка навеянное здешней атмосферой. Малая властительница Кусанали, повесившая всем лапшу на уши своими россказнями о душевном очищении и переосмыслении личности, превратила Академию в какое-то чистилище и пристанище заблудших душ. — Я просто ненавижу видеть, как ты притворяешься паинькой, — усмехнулся Скарамучча. — Тебе это не идёт. Поэтому я и жду, когда ты покажешь своё истинное лицо. — О, — уголки чужих губ насмешливо приподнялись, раздражая Странника ещё больше. — Как мило. Надо сказать, твоё упорство заслуживает похвалы. Качество, достойное учёного. И снова Скарамучча ощутил противное чувство собственной беспомощности. Любой его шаг встречал стойкое сопротивление Дотторе, ни одно его действие не могло поколебать бесстрастное поведение Доктора и задеть его за живое. Второй предвестник был эмоционально отстранён от раздражающего фактора, встревающего в его работу, выходки подопечного Буэр были для него пустым звуком, и секундные проблески его раздражения, быстро сменяющиеся полным безразличием, не могли сполна удовлетворить острую потребность бывшего шестого предвестника в возмездии. Он не хотел признавать, что собственные проделки были отчаянными попытками восполнить пустоты в душе, с каждым днём ноющие все больше и больше. Может быть, это было его криком о помощи: заметь меня, чёрт дери, вспомни всё. Вспомни всю боль, в самом глубоком омуте которой всегда рождалось жгучее удовольствие, переполняющее дух и тело, все их встречи, случайные и неслучайные, соприкосновения и разговоры, обмены остротами, обнажающие друг другу их истинные сущности. Всё то, что он хотел бы видеть исчезнувшим, всё то, что он заставил исчезнуть, но всё то, в чем он по-прежнему нуждался. Неужели всё это было прожито и испытано зря, неужели всё это существовало лишь для того, чтобы безвозвратно растаять в Ирминсуле, не оставив после себя и следа? Что он успел узнать о нём, что он успел узнать о себе, будучи с ним? Теперь всё это казалось жалкими крупицами ничего не значащей информации, а ведь когда-то шестой предвестник упивался этим и считал, что подобрался к изобличению настоящего Дотторе. Скарамучча не знал, к кому чувствует большее отвращение — к самому себе или к Дотторе. Может быть, простой разговор мог расставить все точки над "i" и разъяснить их позиции друг другу, но разговаривать с Доктором было недопустимо для гордости Скарамуччи. Поэтому он просто ошивался вокруг него, бросая на него испепеляющие взгляды, наблюдал, ждал, сам не зная чего. Нахида была достаточно смела, чтобы стравить двух предвестников вместе в четырёх стенах, Нахида была достаточно расчётлива, чтобы поставить Скарамуччу в няньки к послу из Снежной, и сколько бы Странник не пытался понять, было ли это её далеко идущим планом или особым извращением божественного ума, любившего наблюдать за почти людской психологией, он не мог угадать её истинных намерений. И теперь он сидел здесь, опустившись в кресло и созерцая кабинетную бюрократию Дотторе. Скарамучча не мог не признать, что какой-то его части нравилось наблюдать за работающими людьми. Было что-то особенное в том, как мыслительные процессы находили отражение на лице, выражаясь морщинами на переносице и сощуренными глазами, каким сосредоточенным и расчётливым становился взгляд, какими методичными были движения руки Дотторе, державшей перо. Ещё в Татарасуне Кабукимоно наблюдал за молотом, подчиняющим сталь, а теперь Странник наблюдал за Доктором, подчиняющим таинства сумеровской мудрости. Нескончаемый поток мыслей, наслаивающихся друг на друга и всё глубже хоронящих под собой его истинные чувства, заполнил его голову. Мозги словно заволокло ватой, и Скарамучча уронил голову себе на ладони, закрывая глаза. Расслабиться, надо было расслабиться, чтобы напряжение ушло из тела, покинуло сгорбленные плечи и противно ноющую поясницу, но разве он мог чувствовать себя спокойно, когда поблизости был Доктор? Странник всё глубже и глубже проваливался в тёмный омут собственной памяти, тонул в переплетениях событий, когда-то поставивших нестираемый росчерк на его судьбе и обрёкший его влачить бессмысленное существование и марионеткой плясать в чьих-то ладонях. Теперь бывший предвестник не был связан ничем и никем, он получил полную свободу, воплощение которой висело у него на груди, и всё-таки на душе ещё оставалась какая-то тяжесть. Скарамучча сидел так несколько минут, погружённый в мысли и закрывший глаза, пока не ощутил чужое приближение. Он не шевельнулся, наблюдая за Дотторе острым взглядом из-под полуопущенных ресниц. Доктор поднялся из-за стола, подошёл к нему размеренным шагом, словно большая кошка, после дневного сна лениво прогуливающаяся по комнате. Предвестник наклонился, провёл по его щеке ладонью — на этом месте Скарамучче стоило бы огрызнуться, изобразить пробуждение, но марионетка осталась неподвижна и нема, чувствуя лишь, определённо чувствуя, как бьётся в груди несомненно живое сердце, — и улыбнулся. — Я знаю, что ты не спишь. Скарамучча резко открыл глаза. Лицо Дотторе было совсем близко: дурацкая маска, скрывшая пламя в его глазах, изогнутые в полуухмылке губы. Взбившиеся пряди его волнистых волос почти касались лба Скарамуччи, когда он наклонился к нему, и бывший шестой предвестник скривился, вжимаясь в спинку кресла, чтобы сохранить между ними дистанцию: — Иди к чёрту, Дотторе. Мужчина бархатисто рассмеялся и отстранился. Он играл с ним — снова, — и Странник почувствовал, как непроизвольно сжимаются его кулаки, заставляя его ногти впиваться в ладони. — Ты поистине удивительное создание, — слова, брошенные Доктором будто ненароком и за обманчивой вежливостью скрывающие стремление его блестящего ума, не загоняющего себя в принятые человечеством рамки морали, изучить его, послали холодок по спине Скарамуччи. Это произошло всего на секунду, прежде чем он восстановил самообладание, убеждая себя, что вся истина об его происхождении исчезла в глубинах Ирминсуля, и Дотторе не мог помнить его. — Ты не похож ни на кого, кого я встречал. Да, мысленно усмехнулся Скарамучча, ты тоже не похож ни на кого, кого я встречал. — И всё-таки ты многое скрываешь от меня, — вкрадчиво промурлыкал Дотторе, глядя на него сверху-вниз. — Но что? Мне было бы интересно понять, что творится у тебя в голове. Это было открытое приглашение к схватке умов: давай, Скара, дерзай, испытай себя, одновременно испытывая и Доктора. Каждый шаг навстречу ему раскрывает тебя, сбрасывая слои давно истрёпанной защиты с твоей души, но он же и приближает его к постижению всего того, о чём помышляет Доктор. И это яркая краска, врывающаяся в серые будни, это великий соблазн, подпитываемый жаждой мести, это способ доказать себе, чего ты стоишь перед лицом изничтожителя собственной жизни, и всё-таки... Скарамучча поднялся с кресла, поворачиваясь к выходу, чтобы уйти из кабинета и захлопнуть дверь. Он давно должен был разорвать последнюю нить, связывающую его с прошлым. Воспоминание о холодной Снежной, в белоснежных владениях которого Доктор впервые явил ему настоящего себя, тлело в его голове догорающей искрой. Этот огонь должен был потухнуть, оставив его в покое, но почему-то Странник ловил себя на мысли, что всё только начиналось. Ему казалось, что он все ещё чувствовал на себе пристальный взгляд Дотторе, пронизывающий его до самых костей, и слышал его голос, в беседе с ним всегда обращающийся глубоким насмешливым мурлыканьем. Мужчина имел бесчисленное множество красивых обёрток для своих слов и действий, чтобы ослаблять бдительность потенциальных напарников и привлекать к себе людей, не знающих ничего о настоящей сути второго предвестника, и большинство из них Скарамучча испытал на себе ещё в то время, когда было живо его кукольное сердце, незапятнанное обманчивыми идеалами Фатуи. Чёртова Нахида, чёртов Дотторе. Скарамучча вздохнул, прислоняясь к стене. Пожалуй, теперь, когда в академии числился ещё один непутёвый болван, ему стоило взять себе отпуск. Кукле не хотелось заглядывать в собственное будущее — сложностей в жизни хватало и без бессмысленных гаданий о том, что будет дальше, — но она знала, что сценарий, случившийся с ней единожды, больше не повторится. Оставалось лишь ждать гениальных чудачеств Доктора.