I will takе you sin

Двери массивного католического собора распахнулись перед важным господином и не громко захлопываются за его спиной. Время уже позднее, вечерняя миссия давно кончилась и местные прихожане уже разошлись, только здешняя уборщица, послушница, домывает пол меж скамеек, но она помехой не будет. Он всегда выбирал именно данное время суток и именно воскресенье, вечер крайнего выходного дня заставляет людей рано разбрестись по домам, да бы набраться сил перед новой рабочей неделей. И это идеальное время, чтобы замолить свои кровавые делишки, которыми из раза в раз промышляет главарь местной мафии, которого зовут не как иначе, как Чон Чонгук. Святой отец Пабло, пастор данного собора, всегда ожидает его прихода в привычное и вошедшего уже в ритуал для Чонгука в данный день недели. Обычно это бывает раз в две недели, но если местные конфликты выходят из-под контроля, то и чаще. Люди Чонгука оцепили собор по периметру, обеспечивая своему господину конфиденциальность и безопасность от посторонних ушей, если кто ненароком, решит заглянуть по своим делам в собор. Ни кто не должен мешать его исповеди, ведь только Пабло он может доверить рассказ о своих смертных грехах. Он не надеется попасть в рай после смерти, но только Пабло может понять и принять степень раскаянности Чонгука. Найти доверенного человека, даже среди священников не так-то просто, пусть их долг и обязывает держать язык за зубами, но такие тайны, можно доверить исключительно надежному лицу, даже среди святых отцов. Звук его каблуков, о соприкосновение с мраморным полом, в совокупности с тишиной позднего вечера раздаются по помещению весьма громко, даже оглушающе, и кажется, будят массивное здание готовящееся ко сну и способно задуть и без того единично стоящие свечи. Шаги медленно ведут к исповедальной кабинке, что стоит скромно, почти во мраке у стены, которая стала для Чонгука, неким подобием кабинета психотерапевта, только лучше. А в созданном полумраке, кажется, что его лицо и во все стирается, не оставляя намека на то, кем он является, позволяя, изувеченной душе кровопролитными и алчными грехами сознаться полностью в содеянном. Деревянная дверца захлопывается, присаживаясь, Чонгук отодвигает затвор решетчатого окошка, ожидая, когда его оппонент будет готов выслушать его. Ждать все же пришлось в этот раз дольше обычного, что и весьма странно, Пабло никогда не задерживался, местные послушники и послушницы, всегда его предупреждали, завидев из окон, как кортеж из четырех тонированных машин подъезжает к собору. Но не в этот раз. Что уже странно… Но Чонгук списывает на какие-то обстоятельства местного характера, что заставили Пабло не прийти сразу же. Нельзя сказать, что Чонгук из тех людей, которые терзаются муками совести и сожаления в содеянном, после проворачивания очередного дела, когда пришлось засучить рукава и испачкать свои руки в крови. Он уяснил давно законы джунглей- «или ты, или тебя». Так вот он предпочитает нападать первым, неожиданно и тихо, что ягуар притаившийся в кустах резко бросающийся на свою добычу и вгрызаясь острыми клыками в шею жертвы. Договариваться с конкурентами нет смысла, пустая трата времени и сил на переговоры которые не принесут желаемого результата. Да и затянет время на устранение проблемы, а в его случае время — это деньги. Деньги- это власть и влияние, которое растрачивать попусту совершенно нет желания, да и не допустимо. Вот и в этот раз. Чонгук хотел сделать все как обычно, тихо, быстро, с минимальным количеством выпущенных пуль, в четком соответствии с планируемыми целями: одна пуля- один человек. Но не всегда наши планы соответствуют ожиданиям. Чонгук всегда предпочитал на разборки приходить лично и самостоятельно убеждаться в том, что конфликт исчерпан. Этот конфликт получился весьма напряженным и соперник ни как не хотел уступать свои позиции, развернув прямо под его носом подпольный бизнес наркоты, который весьма стремительно стал набирать обороты. Чонгук уже серьезно поговорил со своими разведчиками, которые плохо выполнили свою работу, раз проебали момент зарождения конкуренции. Плох тот разведчик, что допустил внедрение и разворачивание сил соперника, так еще и хватив наглости на его территории. Товар правда оказался весьма не плох, но не дотягивает до его уровня, Чонгук не стал пренебрегать более дешевым товаром, это все же бизнес, это все же деньги. Как и с одеждой, тот же бренд, только одни шмотки с пометкой люкс, для более обеспеченных и для тех кто гонится за качеством, а другие более бюджетные, для тех кто хочет бренд, но средств не хватает. Дверца соседней кабинки со скрипом открылась, вырывая Чонгука из своих размышлений, которые уже норовили его окунуть в легкую дремоту. Чистая рубашка не приятно прилипла к взмокшей спине, он даже не спел принять душ, сменив лишь сорочку на запасную, да бы не пугать послушников своим потрепанным и окровавленным видом. В руках до сих пор ощущается тяжесть пистолета, а на губах смесь привкуса пота, крови и пороха, которые едва заметно пощипывают язык, когда Чонгук облизнул пересохшие губы, готовясь к своей исповеди, когда затвор с противоположной стороны открылся. — Святой отец, я согрешил, — тихо проговаривает Чонгук с хрипотцой в голосе. — Слушаю тебя, сын мой, — отзывается приветливый низкий не знакомый бархатный баритон по ту сторону. Чонгук напрягает все жилы в теле, услышав не привычный старческий голос Пабло. Это не Пабло! Чонгук впервые чувствует растерянность, застигнутый врасплох и сейчас полу-мрак не сыграл ему на руку, а скорее против. Чонгук пытается всмотреться сквозь ромбовидные прорези в противоположный мрак, да бы увидеть своего оппонента. Кто такой смелый, что зная уже устоявшиеся правила, решил нарушить. Все в этом соборе знают Чонгука в лицо и даже местная мышь под полом знает, что Чонгука принимает только Пабло. — Где Пабло? — с неприязнью и даже брезгливостью произносит Чонгук, с требовательной интонацией, побудить этого падре на честный ответ. — Приболел, — как-то излишне мягко звучит его голос, от чего низкий голос казался бы мягким мурчанием, если бы не сложившаяся ситуация. — Что с ним? — строго спрашивает Чонгук, а внутри чувствует не поддельное беспокойство за старика Пабло. Он далеко не молод, сколько на самом деле лет ему, Чонгук не знает, но время на его лице оставило многочисленные следы в виде морщин, и Чонгук уверен, что десяток из них, явно оставили его рассказы, и случиться могло все что угодно, даже самое банальное, инфаркт. Чонгук готов сейчас вытрясти с этого молодого пастера, а судя по голосу, он примерно ровесник Чонгуку, всю информацию о Пабло и не пожалеет ни сил не денег, чтобы оплатить высококвалифицированную помощь, лишь бы достать старика с того света и поставить его на ноги. Только сейчас до Чонгука стало доходить, что забрать его людей может не только конкуренты на рынке, пустив пулю в висок или в грудь, или перерезав горло, но и самая обычная, обыденная человеческая смерть от болезни. — Не важно себя чувствует, — мелодично звучит голос из кабинки с умиротворяющей интонацией, заставляя стирать границы реального и уносить куда-то в пространство космоса: — простуда, но сейчас ему уже лучше, — отстраненный голос кажется каким-то инопланетным, точно не от сюда. Он разливается сладким медом, просачивается в щели и подступает к Чонгуку золотой патокой. — Пожалуй, я… — Но всю свою боль, вы можете высказать мне, — перебивает его пастер, продолжая околдовывать своим гипнотическим и успокаивающим голосом, что пробирается в самую душу Чонгука. — Где Пабло? — Чонгук пытается противится неизвестным чарам, которым пытается себе подчинить этот мягкий тембор, заползающий куда-то под кожу и задевающий не понятные и до сей момента не известные струны в его теле, играя не внятную мелодию — Он в госпитале, — отвечает святой отец, совершенно игнорирующий требовательное напряжение в голосе прихожанина. Но при этом, Чонгук не может отрицать, что что-то в этом голосе есть дерзкое, бросающее ему вызов, но подкопаться не к чему, пастер говорит спокойно, отвечает на его вопросы, хоть и не охотно, но внутреннее чутье подсказывает Чонгуку, что слышит хорошо завуалированную язвительность, не приятно подогревающие нервы вызывая в нем агрессию. — В каком? — более настойчиво требует всех координатов Пабло Чонгук, развернувшись лицом к решетчатому окну, видя лишь светлые, почти золотистые, вьющиеся волосы святого отца, что так старательно скрывает свое лицо за перегородкой. — Эту информацию я не могу вам предоставить, — с легкой надменностью звучит обладатель локонов, даже с издевкой. Чонгуку кажется, или этот наглец растянул свое лицо в ехидной улыбке. Он явно испытывает его терпение, пытаясь притупить бдительность и сбить с толку мелодичной магией своего голоса — Не заливай мне, что ты не знаешь куда его увезли! — сквозь зубы цедит Чонгук, такая манера говорить у него появляется, когда пытается говорить с особо не сговорчивыми, когда нужно выбить информацию, но при этом не оставить явных следов на теле. Но чары голоса напротив уже пустила вход свою силу полностью, одурманивая его и буквально задевают нервные окончания, разыгрывая в Чонгуке смесь неопознанных чувств, которые с каждым пророненным словом падре только сильнее вспыхивают. — Знаю, — возражает насмешливо голос, он отчетливо слышит угрозу в Чонгуке, но будто нарочно не замечает ее, чем только больше злит Чонгука: — но эта информация слишком конфиденциальна, я не в праве ее разглашать без предварительного согласования с тем, кого эта информация касается. — Что-то ты слишком разговорчивый для пастера, — плюет слова Чонгук, облокачиваясь сложенными локтями на маленький подоконничек возле окна, желая выцепить паренька хотябы глазами из этого полу-мрака, который совершенно не играет ему на руку: — вот только болтаешь не о том, — Чонгук не привык получать отказ в предоставлении информации, а увиливание уж тем более. Кровь в его жилах начинает закипать от гнева, а сам голос священника, что действует на него гипнотически, пытаясь забрать во власть своего плена, только больше подливает масла в огонь. Злость, приправленная еще чем-то другим, идущая рака об руку с этим не известным чувством, заставляющие Чонгука ощутить весь спектр эмоций, на уровне животных инстинктов, вызывая настоящую бурю в стакане. И скоро этот стакан будет переполнен и ураган будет обрушен на этого блондина. — Мы, как святые отцы, обучены на выслушивание и проповеди, нести истину божью, — поучительно звучат слова священника, но на этот раз издевка не прикрыта изливается в его славах, будто кого-то коверкая. Слышится шорок от святого отца, и крупицы видимости через эти проклятые ромбики, дают понять Чонгуку, что тот явно принял более вальяжное положение, развалившись на небольшом внутренней мягкой скамейке. Что голосом, что позой, этот пастер кидает вызов Чонгуку. Говорит-то тот все правильно, но вот поведение…! Где его вообще обучали? Где привычное повиновение и смирение, которое привык видеть Чонгук в лице представителей церкви? Эта дерзать поджигает сухие ветки огнем гнева в Чонгуке, что предварительно облили бензином. Еще чуть-чуть и он выломает эту деревянную перепонку в окошке и преподнесет пару уроков этикета этому глупцу. Чонгук сжимает кулаки до побеления костяшек, борясь со своим желанием вмазать по этой самодовольной морде юнца и Чонгуку было бы плевать, но только если бы это не было в священных стенах. Чон хоть и не живет по законам божьим, но набить морду священнику, так еще и в соборе, это верх цинизма. Поэтому делает лишь глубокий вдох и шумно медленно выдыхает, то сжимая, то разжимая кулаки затекшими пальцами от длительного сдавления и неудержимого желания дать затрещину. — Черт с тобой! — яростно шипит Чонгук, брызгая слюной, видел бы лицо этого падре, точно бы плюнул в лицо: — Я это все равно узнаю, хоть и не от тебя! — рычит Чонгук, шумно вставая со своего места, давая понять собеседнику, на сколько он его выбесил, собирается уходить. — Выбьешь информацию, как всегда это делаешь, Чон Чонгук? — на этот раз интонация пастера звучит не только с издевкой и с вызовом, но с приторной сладостью игривости. Озвучивание его имени заставляет Чонгука прирасти к земле. Его собственное имя слышится как гром среди ясного неба и режет ушные перепонки расходящимся эхом по пустому помещению. Да, его здесь все знают в лицо и называют «многоуважаемый господин». Еще бы, он пожертвовал не мало бабла этому собору в знак уважения и доверительных отноений с Пабло. Некий обмен и плата за сохранение тайн, помимо прямых обязанностей самого святого отца, хранить в секрете исповедь человека. Но вот имени ни кто не знал, кроме самого Пабло. Чонгука всего трясет, от страха и злости, что разорвались гранатой подкинутой этим святым отцом. Если этот падре знает его имя, черт знает, что этот наглец еще может знать! Кто он? Засланец? Разведчик? Подосланный конкурентами? — Что такое, Чонгук-и? — голос звучит слишком бархатно и соблазнительно, приправленный еще этим тихим утробным смешком, что срывает с тормозов Чонгука. Чонгука словно подожгли изнутри, разбив у ног коктейль «Молотова». Плевать он уже хочет на то, что это священник и что находится в стенах собора. Это была последняя, но весомая капля в терпение Чонгука. Он словно, разъяренный бык, перед которым тореодор махнул красной тряпкой перед лицом, заблаговременно разозлив подначивающими колкими ударами перед выходом на корриду. Чонгук срывается с места, и буквально материализуется перед священником, громко хлопнув за собой дверью, а рукой интуитивно нащупать кобуру и наставиляет дуло пистолета на дерзкого мужчину. Но тот даже не дернулся. Он будто этого и добивался. Он будто этого и ждал. Большие темные глаза из-под спадающей волнистой челки смотрят на Чонгука снизу вверх, заставляют того подовится собственным воздухом. Так широко раскрыты, но даже и в таком тусклом свете, Чонгук видит как в этих самых глазах играют лучи победы. Он спровоцировал Чонгука, а тот как мальчишка на нее повелся. Растерянность в стенах собора не пошла на руку Чону. Но Чонгук оторопел и от того, кому принадлежат эти глаза. Перед ним тот самый парнишка, ученик Пабло, что с самого начала привлек своей неземной красотой и такими глубокими глазами. Заметил он его с самого начала, как он появился в стенах собора, но гнал от себя мысли о внешней привлекательности этого парня, которые так и норовила заграбастать этого блондина в свои руки. Такие мысли не допустимы в отношении священнослужителя в совокупности с их клятвой безбрачия и отказа от всех благ и удовольствий земных. — Привет Чон Чонгук, — тянет слога в слащавой улыбке блондин, подставляясь лицом ближе к вошедшему господину. Он ладонями упирается на скамейку, меж раздвинутых ног, что скрыты под широким подолом его рясы: — Я Тэхен. «Тэхен…» — проскакивает трепетно в голове Чонгука, которое отпечатывается в воспаленном мозгу Чона, жадно впитывая каждую черту лица священника. — От куда, черт подери, ты знаешь как меня зовут?! — требует ответа Чонгук, опомнившись от своих мыслей, продолжая наставлять пистолет в район лба Тэхена, стараясь сопротивляться выпускающим чарам блондина, которые окутывают его не только завораживающим голосом, но и соблазнительную внешностью. Их уже поздно игнорировать, они плавно, но стремительно просочились в его кровь, смешались с ней, как яд, который несется к его сердцу и одурманивает его мозг. Чонгук зол, зол на себя, что оказался так падок на привлекательность Тэхена, зол на самого Тэхена, что пробуждает то, что казалось спало и что так старательно закапывал и хоронил Чонгук глубоко в своей душе, от чего казалось, во все избавился, зол, что Тэхен намеренно будит и распаляет в нем ураган эмоций. Зол, что его имя не осталось неизвестным для Тэхена, и так сладко сорвано с них этим ласкающем слух баритоном, что мягче самого теплого пледа в студеную зиму. Еще чуть-чуть и он сорвет на этом блондине всю свою злость… И не только. — А это так важно? — голос Тэхена становится томным, завораживающим и он соблазнительно прикусывает нижнюю губу, похотливо косясь на вставленное дуло пистолета, покачивая медленно плечами. — Еще раз повторяю…! — Чонгук щелкает предохранителем, давая понять блондину, что он во все не шутит и находится в полной готовности нажать на курок и пустить пулю в эту золотистую головушку с правильными чертами лица, что украшено мелкими родинками, словно поцелуи ангела. Нет, он сейчас сам ангел, что ведет себя совсем не праведно и с явно не божественными помыслами в этом самом блондинистом мозгу. Мысли все улетучиваются, а способность воспроизводить слова исчезает, когда эти глаза белокурого ангела, жадно скользят по стволу пистолета, переходят на кисть, потом на предплечье, задерживается на плечах и томно скользят вниз. Чонгуку кажется, что он физически ощущает откровенное прикосновение этих темных глаз, что оставляют после себя горящие следы на коже. Шальная, но такая явная мысль проскакивает в воспаленном и напряженном мозгу Чонгука, что хотел бы ощущать на себе не только этот взгляд, но и его руки с этими аристократично длинными изящными пальцами, что так вожделенно сжимают рясу на краю скамейки. Жаркой волной обдало пах, когда, взгляд Тэхена задержался на его ширинке и так вкусно закусывает губу облизнувшись. В низу живота зашевелился клубок змей, приводящие движение в штанах Чонгука, чувствуя этот опаляющий похотью взгляд. Карий взгляд напротив резко поднимается на Чонгука устремляя свою бездну прямо ему в глаза, смотрящий из-под черных ресниц, что едва прикрывают вьющиеся пряди. Глаза священника, что смотрят со всей страстью и желанием, играя на свету развратными огнями, совсем не с божьими проповедями. Был бы Чон Чонгук обычным человеком, пал без боя перед этим обворожительным парнем, желая ощутить тепло его теля в своих объятиях. Но Чонгук лишь жестче охватывает рукоять пистолета, унимая дрожь в руке, наставляя дуло прямо на середину лба Тэхена, громко сглатывает. Слишком непозволительно громко, стараясь выровнять перехватившее дыхание: — От куда ты знаешь мое имя? — На все воля Божья, — с придыханием отвечает Тэхен, расплываясь еще шире в своей квадратной улыбке, заигрывая с ним глазами, от которой у Чонгука подкашивает ноги: — такой ответ тебя устроит, сын мой? Тэхен открывает рот и касается кончиком языка дуло пистолета, оставляя на нем едва заметный след своей слюны. Чонгука простреливает с головы до пят, он замирает оторопев от не обычной реакции парня на выставленный пистолет. В штанах снова почувствовалось шевеление, в предвкушении ожидающей картины, которую воображение автоматом дорисовывает. Голова Чонгука кричит, что это все не правильно, а член в штанах жаждет соблазнительного шоу, которое разворачивается перед округленными глазами Чонгука. Тэхен чувственно касается губами дула пистолета, совершенно игнорируя тот факт, что оружие снято с предохранителя. Мажет блестящими губами по концу ствола, то приоткрывая, то смыкая уста в изображаемом поцелуе. Чонгуку следовало бы прекратить это бесстыдство, резко одернуть парня, но так заманчиво увидеть дальнейшее представление, заставляющее ощутимо почувствовать назревающий стояк в собственных штанах. Тэхен обводит языком круглое отверстие и на сколько это позволительно, погружает внутрь кончик языка, оглаживает металлические стенки, на которых остались следы пороха от недавней перестрелки и того совершенно не смущает горьковатый привкус, а затем погружает в свой рот часть ствола. Мягко обхватывает губами, оставляя смачные следы своей слюны, то высвобождает, то снова скрывает в своем рту смертоносное оружие в таком нежном прикосновение, будто одаривает ласками любимого человека. Соблазнительное зрелище сопровождается не громким чмоканьем, призывающее возбуждению Чонгуку разыграться в полной силе. Белокурый похотливый ангел, что так самозабвенно совершает свои действия, прикрывает глаза, откровенно плюнув в лицо опасности и вероятности получить спущенную пулю прямо себе в рот. Но Чонгуку хочется спустить в рот Тэхену явно не пулю. А приглушенный стон наслаждения сомкнутых губ напротив, выбивают землю из-под ног Чонгука и он себя еле сдерживает, дабы ненароком не нажать на курок. Какое разочарование, если данное представление будет так грубо прервано. Чонгуку уже не поддается власть над собственным телом, частое дыхание сквозь приоткрытый рот и давящее чувство возбуждения в штанах, больно упирается налитым кровью членом, страдальчески ноющий о том, как он хочет оказаться на месте его пистолета. Но Тэхен, словно забывшись, продолжает свою ласку, явно адресованную не тому, делая мазки языком от основания дула до его конца, смыкает губы и смачно их разлепляет пропуская в приоткрытый рот пистолет, оглаживая слюнявым языком нижний свод ствола высунув вперед. Поднимает томный затуманенный взгляд на обладателя оружия и издает тихий смешок, радостно растягивая улыбку. Тэхен вытягивает губы трубочкой плотно обхватывая ствол и насаживается на пистолет полным ртом, ритмично совершая поступательные движение, не сводя пристального взгляда из полу-прикрытых глаз под вьющимися локонами светлых волос, наблюдая, как Чонгука уже трясет от накопившегося желания и не понимания происходящего и того, почему это его так чертовски возбуждает, поднимая с глубины такие потаенные фантазии, о которых Чонгук и не подозревал. И их это обоих заводит. Чонгук глава их местной мафии, что любит огнестрельное оружие, не меньше качественно сделанного миньета, получает сейчас два в одном, вот только ласка вся отдана именно пистолету, а желание уже тоскливо изнывает в промежности, пытаясь вырваться сквозь тесные брюки, а Тэхена лишь еще больше вдохновляет эта игра со смертью. От частых насаждений ртом Тэхена на пистолет, Чонгук теряет какое либо свое обладание, если этот ангел, не возьмет в рот его член, он возьмет его сейчас силой. Злость сменила власть на всепоглощающую страсть и желание обладать этим белокурым созданием, что так смело берет в рот у самой смерти, не опасаясь быть застреленным от неверного движения. — Ты… Ты совсем больной? — такой глупый вопрос от Чонгука с очевидным ответом, что скорее звучит риторически. Тэхен безумен, либо отчаянно смел. Но в глазах блондина нет ни намека на здравый смысл. Он звонка раскрепляет губы, ведя ниточку слюны от кончика ствола, что сладко слизывает и запрокидывает забвенно голову, предоставляя взору Чонгука длинную шею с выступающим и так трепетно подрагивающим острием кадыка. — Сын мой, ты знаешь, в чем суть исповеди? — блаженно протягивает Тэхен, будто сам отходит от нахлынувшего оргазма, гладит длинными пальцами свою шею, спускаясь от подбородка к груди, на живот, а затем на скрытый под одеждой возбужденный член. Он шире расставляет ноги, раскрывает в немом вздохе губы, ощущая мягкость прикосновения собственной ладони в паху и ласок длинных пальцев на шее. — В чем же? — Чонгук пытался говорить твердо и уверенно, но ни чего не вышло, когда перед его глазами такой же возбужденный ангел, что заставляет сходит с ума от дразнящих собственных ласок, укореняя в голове Чонгука самые развратные фантазии. Его голос предательски перешел на дрожащий и прерывистый шепот, в котором Тэхен слышит явный призыв к действию. Он не собирался озвучивать свой вопрос, но магия Тэхена так сильна в своем воздействии на него, что не отдает себе здравого отчета, позволяя окунаться и варится в нарисованных картинках в воображении. — А в том, мой милый Гук-и, — Тэхен становится перед Чонгуком на колени, а вкупе с этим соблазнительным «мой милый Гук-и», Чонгук готов позволит Тэ ублажать его раз за разом всеми доступными ласками в мире. Но не может себе дать слабину и вольность расслабиться, не может себе позволить рассыпаться перед этим ангелом на куски, он должен внешне сохранить какую ни какую стойкость, хоть внутри уже плавится маслом на раскаленной сковородке: — Что при исповеди, священник перенимает на себя грехи исповедуемого, — глаза Тэхена скользят вдоль выпирающих очертаний стоящего колом члена Чонгука и буквально взглядом пожирает его: — По этому, — теплая ладонь касается торчащей части брюк Чонгука, от чего того заметно дергает, разливаясь по телу болючим, но таким приятным желанием: — позволь, — лицо Тэхена приближается в плотную к ширике Чонгука, ощущая горячее его дыхание даже через плотную ткань штанов: — принять, — Тэхен касается губами брюки и трется носом о ширинку: — твой грех, — Тэхен поднимает лицо снизу вверх на Чонгука, проведя нижней губой по прикрытому стволу члена. -Ты больной! — разум Чонгука еще борется за возможность править балом, но бунтующая страсть в его груди, уже прорывается в замок обители рассудка, готовясь того свергнуть с престола: — Ты больной на голову ублюдок! — Чонгук только сейчас понимает, что так и продолжал стоять с вытянутой перед рукой с пистолетом, пока Тэхен, словно кошка, подобрался так вплотную к нему и снова наставляет дуло к виску Тэхена. — И что с того? — приглушенно вырывается похотливый смешок у Тэхена, заставляя Чонгука облокотиться на стену тесной кабинки, расстегивая попутно ширинку брюк Чонгука. Высвободив из тесного плена налитый кровью и разбухший от зудящего желания член Чонгука, тот облегченно издал сдавленный стон сквозь приоткрытый рот. Тэхен, как нарочно, в момент стягивания нижнего белья приблизил лицо так, чтобы член Чонгука легонько мазнул его по губам. Глаза священника загораются адским огнем прожигающей страсти, видя перед собой открывшуюся картину, с наслаждением рассматривая, как напряженный орган призывно подрагивает, как наполнились кровью выбухающие извитые вены, добавляя рельефности стволу, как головка покраснела и блестит в тусклом свете от напряжения, сверкая на створках уретры выступившим преэкулятом. Мягкие ладони ложатся на бедра Чонгука, заставляя опереться на твердую стену, и не рухнуть на пол в предвкушении сладких ласок. Легкое прикосновение кончика языка к головке, слизывая показавшуюся влагу, отдается электрическим разрядом в теле Чонгука, заставляя шире открыть рот в сдавленном и сдержанном стоне, подаваясь вперед бедрами. — Какой не терпеливый, — издевательски хохочет Тэхен, обхватив основание члена длинными пальцами и Чонгук готов заскулить, когда теплая ладонь скользит вдоль, но предательски не касается головки. Внутри живота все стягивает у Чонгука тугими канатами, мошонку начинает неприятно томительно сводить, особенно когда вторая рука ангела стала оглаживать подтянувшиеся яички, то мягко сжимая, то разжимая. А когда горячий влажный язык стал рисовать узоры на головке, Чонгук был готов издать самый развязный и пошлый стон, но мысль, что нельзя шуметь и привлекать внимание, душит приятным томлением от осознания. Чужой язык скользить вдоль то с одной стороны, то с другой, задерживается на головке обводя ту спиралевидными движениями, начиная от шейки, задевая уздечку и поднимаясь к самой ее верхушке, где Тэхен кончиком языка, раздвигает створки, вылизывая стенки слизистой. Член Чонгука одобрительно дергается, мажа головкой по языку и губам Тэхена, на что тот довольно с придыханием улыбается и ласково обхватывает губами лишь часть головки, постепенно углубляя захват, добавляя приятные щекотливые ласкания языком от уретры до уздечки, а потом по стволу. От столь головокружительных умелых ласок Чонгука ведет, упираясь в угол кабинки взмокшей спиной и затуманенной головой. — Учти, — сквозь наслаждение выдавливает слова Чонгук, приставляя плотнее дуло оружия к виску Тэхена: — твоя голова под моим пистолетом. — Как и твой член у меня под зубами, — словно между делом бросает фразу Тэхен, снова принимаясь за свое влажное дело, сладостно причмокивая и издавая приглушенные стоны. — В твоих интересах, чтобы не случилось недоразумение, — на частом дыхание выдает Чонгук, наслаждаясь раскрывшимся видом внизу, но Тэхен будто его не слышит, с не прикрытым удовольствием насаживаясь ртом до упора позволяя в расслабившуюся глотку пустить «ствол» Чонгука и замирает, слегка сдавливая мышцы гортани. Чонгук рычит от наслаждения, укладывая свою ладонь на светловолосую макушку, пропуская волосы меж пальцев. Но Тэхен не из робких и не из не умелых парней оказался, с полностью погруженным членом в свой рот, еще умудряется высунуть язык, совершая мелкие движениями, которыми ласкает основание. Как столь прекрасное создание, может быть настолько порочным, Чонгука от этой мысли разрывает на части и отдается во власть прожигающей изнутри страсти. Пальцы на светлом затылке сжимают волосы в кулак и принудительно не позволяют Тэхену отстраниться, когда у того, начал заканчиваться воздух в легких и нажимает еще сильнее, заставляя Тэхена взять еще глубже на заканчивающемся кислороде, заставляя упереться носом себе в лобок. Совершает мелкие поступающие движения, ощущая, как приятно сжимается кольцом глотка Тэхена в конвульсиях на его головке, а надгортанник упирается прямо в уздечку. Тэхен мучительно и сладко издает невнятные звуки, роняя капли выступающих слез на глазах и вязкую слюну на спущенные брюки Чонгука. Лишь когда Тэхен откровенно начал биться и рваться из удушающих мук, тогда лишь Чонгук позволил Тэхену наполниться кислородом. Блондин жадно глотает воздух широко распахнутыми устами, уголки которых радостно ползут вверх. И Чонгук не может себе отказать в удовольствии, чтобы не слиться с этими блестящими губами. Чонгук остервенело впивается в распухшие губы, жадно кусает, беспардонно врываясь в чужой рот своим языком, который гостеприимно принимают ответными действиями. Поцелуй смыкается и голодно размыкается, будто Чонгук желает проглотить Тэхена целиком. Языки змеями переплетаются смазывая друг друга чужой слюной, сражаются кончиками за право вести в этой дикой схватке. Тэхен не стесняясь, то ли в отместку, то ли чтобы сильнее позлить Чонгука, прикусывает ему нижнюю губу в кровь, вырывая у Чонгука злостное шипение. Жесткой хваткой и резким движением, принуждает Тэхена снова принять в себя возбужденное естество. Чонгук поддается вперед бедрами при каждом погружении в рот Тэхеа, давая возможность тому дышать, пока того позволяет Чонгук. Он чередует быстрые движения, с полным погружением, словно желая, чтобы Тэхен раз за разом принимал в себя еще больше и больше. Слезящиеся приоткрытые глаза, с приятным страдаем смотрят на него снизу вверх, полностью отдаваясь ему во власть и позволяет им управлять так, как-то нравится Чонгуку. Чон просто сходит с ума, сгораемый страстью и от мысли, что этот белокурый ангел, в чьем взгляде читается откровенная похоть, получает искренне удовольствие от происходящего, этот белокурый ангел, святой отец, что берет не стесняясь его член прямо в стенах собора, в этой душной, тесной и темной исповедовательной кабинке, где прямо в священных стенах сотворятся такой откровенный и не прикрытый, совершенно безбожный поступок. Тэхен безумен, а Чонгук впадает в это безумие вместе с ним. От этого осознание, все нутро Чонгука стягивает так, будто его внутренности сейчас раздавит, он старается сдерживать стоны, но это почти не возможно, лишь стараясь сделать их не такими громкими. Но они царапают горло, распирают грудную клетку, желая выходить наружу, иначе они попросту разорвут Чонгука на части. Дыхание ускоряется, как и темп Чонгука с которым он насаживает на себя рот Тэхена. Чонгук чувствует, что до разрядки остались считанные секунды, если не меньше. Чон упирается рукой, что держит рукоятку ствола пистолета, в затылок Тэхена, заставляя того махать головой в его заданном ритме, а скользящий по стволу язык Тэхена, в обилие слюны, возводит его на высшую точку наслаждения, которая выливается прямо в ритмично смыкающуюся и расслабляющуюся глотку пастера. После череды мелких, содрогающихся движений, когда Чонгук полностью излился в горло Тэхена расслаблено отпускает белокурый затылок из плена своих рук, откинув голову на стену. Краем глаза поглядывает на внизу стоящего Тэхена, который так старательно слизывает остатки семени с головки, отдавая в теле Чонгука разряды бьющего тока от каждого соприкосновения, что приносят не только наслаждение, но и боль, и от этого этот коктейль становится только еще более слаще. -Не беспокойся, сын мой, — отзывается голос снизу, делая паузы между слов, сладко причмокивая, продолжая свою приятно-мучительную пытку: — твой грех останется во мне? — коламбурит Тэхен, касаясь члена шевелящими губами при разговоре — Кто ты вообще такой? — морщит лицо Чонгук, дергаясь всем телом от соприкосновения, чувствуя, как возбуждение снова приливает к нижней части тела, еще не успев расслабиться от предыдущего оргазма. — Разве ты не видишь? — изумленно звучат слова Тэхена, покрывая поцелуями низ живота Чонгука, наглаживая пальцами его член, каждый раз мягко сжимая головку, прокручивает в ладони, при этом сумев нащупать двумя пальцами второй руки чувствительную точку где-то за корнем мошонки: — перед тобой, на коленях стоит святой отец, готовый принять на себя любой твой смертный грех. — Вот только вижу я в тебе смертный грех. И это похоть, — этот светловолосый гаденыш даже и не думает отлипать от его члена, будто наконец дорвался до того, к чему так долго стремился и о чем так долго мечтал. — Это наш с тобой грех на двоих, — обводит узоры языком на подрагивающем животе: — не будь он и твоим, понравилась бы тебе твоя исповедь? — Чонгук шипит, когда два пальца Тэхена сильнее нажимает на точку через тонкую кожу: — Понравилось ли бы тебе то, как я принимал без остатка твой грех? И хотел ли бы ты сейчас снова им сейчас со мной поделиться? — Скажи, -облизывает пересохшие губы, стараясь смочить пересохшее горло, чувствуя, как напрягается его член ощущая жар прилившейся крови: — на кого ты работаешь? Это такой метод добывания информации? — Я обычная церковная мышь, — прикусывает складку на животе, а затем зализывает старательно оставленные следы от зубов: — простой посланник божий, готовый наставить прихожан на путь истинный. — Мне твои игры надоели?! — рычит Чонгук, хватая Тэхена за грудки и впечатывает спиной в стенку кабинки. Тэхен кривит лицо от боли, но затем сменяет гримасу на самодовольную улыбку: — Шалости закончились?! — и снова приставляет заведенный пистолет к виску блондина: — Кто ты, черт возьми, такой?! — Боже! — стонет сладко слова Тэхен, потираясь своим возбужденным пахом об оголенную плоть Чонгука: — Чонгук, не будь таким агрессивным, это меня чертовски заводит. Тэхен снова плюет в лицо опасности, продолжая совершать извивания телом, каждый раз стараясь прижаться как можно плотнее к Чонгуку и стонет в сомкнутые уста, чувствуя, как ткань его штанов плотно сдерживает возбужденный орган, играя свободным струящимся подолом рясы на опухшей головке. Чонгук не может оторвать глаз, наблюдая, как этот белокурый ангел просяще трется о него и извивается ужом от собственного желания. Плоть Чонгука одобрительно подрагивает, когда их члены соприкасаются, разделенные лишь парой слоев одежды. На просящего, как говорится, дают. Чонгук заставляет Тэхена облокотится локтями на маленькую скамейку и опустить с грохотом колени снова на пол. Сейчас нагло брали его, теперь он возьмет его. — Сейчас ты мне все расскажешь! — пистолет отлетает в угол кабинке, Тэхену он не угроза и только руки занимает. Чонгук торопливо задирает рясу, одаривая задницу Тэхена звонкими шлепками, а он лишь удовлетворенно стонет, наконец получая то, к чему все и вел. Чонгук сдирая спускает штаны Тэхена до колен, оглаживает мягкие ягодицы, отпустив не сдержанные звонкие шлепки по оголенной коже и снова сминает пальцами мягкие ткани, сжимает и разглаживает маленькую округлую задницу, оценивающе бросая взгляд на сжатые складки. — Надеюсь, ты не будешь нежен, — с тихим томным хохотом комментирует Тэхен, прогибая дугой поясницу и вздрагивая от оглушающих шлепков в тишине. — Ты не только больной, но и извращенец? — шипит над его ухом Чонгук, начиная оглаживать упруго сомкнутые мышцы. — Когда твоя мать владелица борделя, трудно оставаться нормальным, — начинает подмахивать бедрами он, чувствуя, как пальцы Чонгука уже погрузились в него. Член сводит тугой веревкой, предвкушая получить наслаждение от этого разгоряченного страстью и злобой парня, который так быстро поддался его магии. Скрывать о себе информацию Тэхен и не собирался, лишь ждал подходящего момента, когда его поставят раком задрав задницу и поместят в уязвленное положение. Такому властному человеку, как Чонгук, должно такое понравится и польстить. Пусть думает, что тот сдался под гнетом его харизмы и авторитета. — Ты что несешь? — изумился Чонгук, приподняв за волосы на затылке Тэхена, но удивляется еще больше тому, что продолжая старательно насаживать его тело на свои пальцы, пытаясь достать до нужного бугорка, ощущает под подушечками маслянистую жидкость. Этот придурок умудрился нашпиговать какой-то смазкой свою задницу изнутри! Старательно готовился, говнюк! — Тот самый бордель, — продолжает Тэхен сквозь частое дыхание, облизывая кончиком языка острую резьбу своих зубов, сжимая и разжимая мышцы на скользящих внутри пальцах: — «Розовый Фламинго». Ты был у нас частым гостем, пока у тебя не случился конфликт с моей матерью и вы разосрались в пух и прах. — Так вот от куда ты знаешь мое имя! — гневно процеживает слова Чонгук, надавив уже тремя пальцами на тот самый выпирающий сгусток, от соприкосновения с которым, Тэхен издает протяжный стон наслаждения: — Тебя подослала мне твоя мать?! — нажимает еще сильнее на чувствительную точку, от которой из глаз Тэхена посыпались звезды: — Чтобы что? Что ей нужно?! — Чонгук плотно обхватывает тремя пальцами простату, заставляя Тэхена задыхаться от ощущений, чтобы все остатки здравого смысла вышиблись из его прекрасной белокурой головушки и он выдал ему все как на духу. — Она упекла меня сюда, — скрепит напряженными связками Тэхен, насаживаясь мягко на руку Чонгука, стараясь сбавить давление, которое уже откровенно причиняет боль: — Потому что я сам, стал брать клиентов. — Сын шлюхи, стал сам шлюхой? — эти слова Чонгук произносит с надменной насмешкой, с желанием задеть самолюбие блондина, но говорит уже мягче, почему-то сейчас он ему верит. С чего бы Тэхену не говорить правду? Если его не напугала пуля у виска, то сейчас в прямом и переносном смысле, его соблазнительно отклянченная задница в руках Чонгука. — Да-а-а, — протягивает сладко Тэхен, чувствуя, как давление пальцев внутри ослабло и снова доставляет приятные ощущения, начинает активнее двигаться. — Соскучился по старой жизни? — язвит Чонгук, усмехаясь ему над ухом и вынимает из тела Тэхена свои пальцы, под сопровождение его разочарованного стона, полагая, что Чонгук сейчас оставит его в этой кабинке не доведенным до пика, получив интересующую его информацию. Но через пару секунд чувствует на себе тяжесть чужого тела с обжигающим дыханием над щекой: — Молись, святой отец, чтобы я не порвал твою аппетитную задницу по швам. Хотя я вижу, ты уже подготовился. — Все для тебя, мой грозный малыш, — сладко произносит Тэхен, разводя свои ягодицы в стороны с широко расставленными ногами, готовясь к беспардонному проникновению. — Не думал, что священники хранят у себя в тумбочке смазку, — огрызается Чонгук, подставляя головку своего члена к поигрывающим сомкнутым мышцам. Фамильярность блондина раздражает и заводит одновременно. Чон обводит круговыми движениями радиальные сладки, давая им немного привыкнуть к таким горячим прикосновениям. — Ни у кого не возникнет вопросов к глицериновым свечам, -восторженно хохочет Тэхен прикрывая глаза, когда головка плотно уперлась ко входу. — Ты… ты…- усмехается Чонгук, делая выжидательную паузу, поражаясь сообразительности этого парня. — Безумен? Ты уже говорил, — отмахивается от заикиваний Чонгука Тэхен, потираясь виляя задницей, чувствуя, как разбухшая головка, едва раздвинула складки. — Потрясающий! — с восторгом произносит Чонгук, медленно, но стремительно погружаясь в плоть Тэхена, вызывая у того, многострадальческий стон боли и долгожданного наслаждения до появления сверкающих звезд в глазах и плотного обхвата сжатыми кольцевыдными мышцами Движения сперва не торопливые, то ли Чонгук хочет, чтобы анус Тэхена привык к его размерам, то ли старается смазать свой член о предварительно обработанные стенки маслянистым веществом. Тэхен пробивает дрожь, от этих мучительно-приятных ощущений, которые он так жаждал получит, ощущая, как головка члена скользит по чувствительному холмику, и как медленные колебания не приятно отдаются по собственному стояку, от которого точно сейчас лопнет. Ни одна душа на свете не в курсе, как долго этого хотел Тэхен, когда каждая клеточка его тела то принимает, то выпускает член Чонгука в своем теле. От одной мысли, что Чонгук прямо в этот момент находится в нем, возносит к облакам Тэхена в своем падшем поступке. Чонгук не торопится, а Тэхену только в радость, запомнить каждую секунду их соития, когда они словно подошедший ключик к замку. Длинные пальцы тянутся к возбужденной плоти, желая облегчить свои страдания, которые столько времени копятся не находя разрядки. Он уже привык тихо удовлетворять себя темными ночами, думая о тои самом брюнете, который сейчас весьма бережно растягивает его на себе, но тут же получает грубый шлепок по руке. — Не смей! — грозно приказывает Чонгук, а Тэхен отвечает лишь расстроенным стоном на грани рыдания: — Я сам! — и Тэхен растекается карамелью от этих сладких слов. Он мог только представлять, какая на ощупь ладонь Чонгука, но воображение не идет ни в какое сравнение. Облегченный стон наслаждения откровенно издают связки Тэхена, когда чужая рука касается его очага страсти, и его член одобрительно принимает пальцы Чонгука, явно уставший от своих собственных. Движения становятся более резкими, как и скольжение горячей ладони, что плотно сжимает основание и ослабляет хватку на головке, больше пригоняя к ней кровь, а почти не весомое прикосновение складок рясы, только еще больше дразнят. Тэхену кажется, что все нервы тела сосредоточились лишь в двух точках, что обе сейчас стимулирует Чонгук. Но Чонгук как специально, доводит его до грани, не позволяя получит оргазм от чужих ласок и его разрывает на пополам, от горящих огнем его ануса и члена. — И как ты узнал… что в этот собор… я прихожу? — сквозь стонущее прерывистое дыхание продолжает свой допрос Чонгук, ему бы хотелось полностью отключить голову и отдаться этим низменным плотским утехам, которые приобретают особый магический шарм в сложившихся обстоятельствах. — Я не знал, — хнычет Тэхен, извиваясь всем телом, которое хочет разрядки, но которой так нагло лишают. Это пытка, очередная, способ получения информации, который Чонгуку не свойственен, но новый вариант, который показал ему Тэхен: — Мамаша не хотела такой участи своему единственному сынишке, а когда узнала, что ее чадо завожделело к теперь уже своему врагу, привело в бешенство. По этому отправила на перевоспитание, наивно полагая, что меня это исправит. — Что? — Чонгук слышит слова Тэхена, но не верит им., Тэхен сейчас говорил о нем? — Прости, Чонгук, — Тэхен сейчас говорит без тени похоти и уже привычной безумной сладости, его слова звучат так искренне, раскаивающе и почти отчаянно: — Я все ждал, — извивается Тэхен, сам уже насаживаясь на руку и член Чонгука, кончить уже кажется сейчас жизненно необходимо: — когда ты наконец выберешь меня, я ждал и ждал очередного твоего прихода, но раз за разом ты выбирал любого другого мальчишку, но не меня. Ты меня словно не замечал. — Так хотел прыгнуть ко мне в койку? — Чонгук злится на такое упорство юнца, которое в итоге принесло ему ожидаемые плоды. Он входит до упора и сжимает пальцами плотно набухшую головку Тэхена. — Это был лишь способ с тобой познакомиться…- Тэхен морщится от разрывающих нутро ощущений, оголенные нервы стягивают тугой проволокой, по которой пускают ток: — Пожалуйста…- судорожно хнычет Тэхен, который не знает куда деть руки и мацает ладонями по скользким лакированным стенам: — Я больше не могу-у-у! — и до боли прикусывает нижнюю губу. — Так хочешь кончить? — насмехается Чонгук, ослабляя давлении руки и начиная снова медленный темп погружения. — И это тоже! Хочу! Очень хочу, Чонгук-а! — отчаянно стонет Тэхен, но просит он не только об этом: — И забери меня от сюда! Умоляю! — Зачем мне отродыш моего врага? — злобно ухмыляется Чонгук, набирая амплитуду своих колебаний, сдерживаться при виде такого скулящего Тэхена невыносимо. Будь другие обстоятельства, не задумываясь бы выполнил просьбу этого падшего белокурого ангела. — Мать Меня предала, я хочу отомстить, — затараторил Тэхен как может сквозь прерывающее дыхание и сладкие стоны, когда ускоренный темп стал вколачивать к него напряженный ствол по самые яйца: — я выложу тебе все грязные и потаенные секреты своей матери, ты сможешь разрушить ее жизнь и подмять под себя ее бордель. Ай! — пищит Тэхен, когда чужая головка стала стремительно тереться о возбужденный бугорок внутри: -… Я буду ложиться под каждого на кого укажешь, для добывания информации. Лягу под кого угодно, с кем скажешь! Я сделаю все, что хочешь, только забери меня из этих стен! Умоляю?! — кричит Тэхен от отчаяния. Он отчаялся. Отчаялся получить оргазм и избавится от ненавистной жизни, куда его насильно засунули лишив всех благ и денег на существование. — Ну уж нет?! — огрызает Чонгук протягивая слога, делая движения более жесткими, вколачивающими, выбивая режущие слух стоны из Тэхена: — С этого момента, — мольба Тэхена наконец была услышана и головка, как один комок скрученных нервов наконец получает долгожданную ласку от которой разрядка быстро маячит на горизонте: — ты будешь ложиться только под меня! Чонгук придавливает Тэхена своим телом, сильнее наваливаясь, совершая размашистые движения тазом, стараясь не забыть о том, что член Тэхена так же просится быть излитым. Дыхания сбиваетсяются становится хаотичными, тишина ночного здания нарушается лишь глухими шлепками тело о тело и развязными стонами с обеих сторон, совершенно позабыв где они находятся. Они уже осквернили исповедальню и сделают это еще раз. Ритм движений Чонгука сбивается становится рваным, грубым, стараясь теретсся пульсирующим членом о выпирающую точку внутри Тэхена, который еще сильнее извивается под его телом откровенно роняя слезы в желании получить затянувшицся оргазм. Чонгук входит в Тэхена на всю длину, судорожно поддавая бедрами вперед, желая как можно глубже погрузится, чувствует пульсирующие мышцы Тэхена на своем члене, что с силой сжимаются и разжимаются, подгоняют пик удовольствие взорвавшись яркой вспышкой, изливет свой оргазм внутрь его тела до последней капли. Член Тэхена в руке Чонгука запульсировал, обильно выстреливая скопившейся от нагнетающего удовольствия спермой пачкая внутренний подол рясы. Тэхен трется об огрубевшую кожу ладони, желая выплеснуть все накопившееся напряжение, но месть Чонгука не заставляет долго ждать, оглаживая изнеможденную головку пальцами в круговых движениях, заставляя Тэхена громко вскрикивать надрывными связками и биться в конвульсиях под его руками. Он уже хочет отстраниться, вырываясь из плена, но деваться ему не куда, еще не опавший член Чонгука продолжает находится в нем, надавливая на простату и мягко вибрируя на ней содрогающейся плотью, а его рука безжалостно мучает его измученную головку своими прикосновениями, который вызывать боль, что отступая переходит в наслаждение. И раз за разом повторяет этот аттракцион ощущений до тех пор, пока Тэхен уже не в силах на них реагировать. Чонгук нехотя покидает стиснутый на его члене горячий плен и заваливается на пол откидваясь на стену, устремляя усталый взгляд на темный деревянный потолок кабинки. Тэхен бессильно заваливается на бок, сотрясаясь всем телом, которое прошибает временами сильными конвульсиями, пытаясь удерживать себя руками за мягкую обивку скамейки. Отсроченно наступивший оргазм, как волны шторма, что окатывают и отступают от Тэхена, чтобы снова окатить с ног до головы отзывающейся дрожью. За спиной Тэхена слышится звук чирканья зажигалки, а внос резко ударяет запах табака. — В церкви нельзя курить, — сквозь блаженную улыбку прерывистым голосом произносит Тэхен. — Как и безбожно трахаться! — на этот раз тишину разрезает смех двух голосов, оба понимают, нелепость замечания Тэхена, но в сложившейся ситуации все выглядит удачной шуткой. — Кстати, — Тэхен подползает к Чонгуку, забирая из его рук сигарету трясущимися пальцами и делает смачную затяжку, наслаждаясь так давно не чувствовавшего никотина и выпускает обильный клубы дыма задранной вверх головой: — мое предложение в силе, — и возвращает сигарету Чонгуку, позволив взять ее губами из его рук. — Как и мое, — косит выжидающий взгляд на Тэхена, пуская клубы дыма через нос, наблюдая, как Тэхен старательно прячет его достоинство в его же трусы и аккуратно застегивает ширинку. — На такой карт-бланш я даже не расчитывал, — поднимает счастливые глаза на Чонгука, как на своего единственного спасителя. В эту ночь Чонгук покинул стены собора не один, как обычно после исповеди, прихватив с собой Тэхена, что на бегу скидывал с себя рясу. Но и исповедь была не обычной в этот раз.