Сюэ Ян задаёт Цзян Чэну вопросы о Темном Пути

На самом деле во всем был виноват Вэй Усянь. Вот точно. Потому что, если бы он не умер год назад, то Цзян Чэн не нажрался бы сегодня «Улыбки Императора», специально выделив себе трое суток в невероятно-плотном расписании на горе по тому, о ком горевать не стоило. А если бы Вэй Усянь не умер, Цзян Чэн не напился бы и не сидел бы сейчас, связанным веревкой божественного плетения и с талисманом блокирующем ци на всякий случай. Ну. Они так с Вэй Усянем лет в тринадцать играли в «похищение», а потому даже всех шиди натренировали, как из этого всего вывернуться нормально и без потерь. Но мальчишке, что связал Цзян Чэна, было лет пятнадцать, он двигался в характерной для внезапно-вытянувшихся подростков манере, держал перед лицом маску из тьмы и тумана и… нервничал. Пожалуй, Цзян Чэну было любопытно. Так что он спросил: — Чего тебе? — А ты че такой борзый, если связанный тут сидишь? — хмыкнул мальчишка чуть нервно. Всё ж не дурак. Понимает, к кому сунулся. А чего сунулся? Не, допросами можно и выяснить, но допросы — долго, а вот в таком отчаянье счет может на часы идти, если не на дни, так что Цзян Чэн честно сказал: — Ну а нахера мне тебя бояться, если у меня Старейшина Илина в шисюнах был? — Именно!.. — почти с облегчением выдыхает мальчишка, и от него фонит темной ци. Отомстить, что ли, пришел? Ну так чего не убил? Хотя, эти темные заклинатели все на голову ебанутые. Вэй Усянь среди них самым нормальным был. А это уже показатель, потому что где Вэй Усянь и где нормальность. — Это значит, что я тебя не боюсь, — уточнил Цзян Чэн, решив говорить с мальчишкой как с недалеким ребенком. — Это значит, что ты знаешь, нужно ли быть обрезанным рукавом, чтобы идти по темному пути!.. — довольно отозвался мальчишка. Цзян Чэн вообще не понял, как одно с другим связано. Он даже весь разговор с самого начала припомнил, но ничего всё равно не понял. Поэтому уточнил: — Чё? — Надо ли быть обрезанным рукавом, чтобы быть темным заклинателем!.. — охотно сказал мальчишка, призадумался и уточнил: — На баб у меня не встает. На мужиков, правда, тоже не встает. И вообще встает только тогда, когда я дрочу. — А мне-то это нахера знать?! — искренне возмутился Цзян Чэн. — Ты ебанутый или да?! Спросил я у темного заклинателя… Лучше развяжи меня и съебись в закат, пока я не решил потренироваться на тебе в искусстве управления кнутом. — Да че ты разорался?! — возмутился искренне мальчишка. — Я простой вопрос задал!.. Может, это вообще совпадение, что обрезанные рукава в темном заклинательстве преуспевают?! Хотя я даже не уверен, что я обрезанный рукав. Вэй Усянь-то, конечно, был, но меня в прошлый раз из борделя выперли и сказали приходить, когда подрасту. Чё ты таращишься так?! — Вэй Усянь не обрезанный рукав, — сказал очень спокойно Цзян Чэн. — И то, что ты не понял, на кого у тебя встает и почему, вообще не причина говорить так о моем шисюне. Под конец у него в голосе ярость появилась — особая такая, холодная, когда его враги почему-то решают, что проще сдохнуть самим, без участия Цзян Чэна. Пару раз у них даже получалось. Мальчишка не убился, не испугался даже, фыркнул насмешливо: — У меня есть дневник Вэй Усяня. О. Он был обрезанным рукавом. И однолюбом. Цзян Чэн уставился перед собой, а потом потребовал с возмущением: — А ну показывай!.. Мальчишка пофыркал, похмыкал, но из рукава дневник достал, раскрыл на произвольной странице, перелистнул, потом ткнул пальцем в корявые иероглифы и под нос Цзян Чэну сунул, мол, сам смотри. Почерк у шисюна был преотвратнейший, так что не сразу удалось прочитать: «Лань Чжань снился мне сегодня. Будто прошлое и нам пятнадцать, мы сражаемся в Облачных Глубинах, а потом он вдруг выбивает у меня меч, перехватывает руки, держит за запястья и смотрит в глаза. И мне не страшно, что он убьет меня или приведет на суд, где болеть будет только от того, что на этот суд меня привел он. Мне сладко от его взгляда. Я знаю, что всё хорошо, что будет еще лучше. А потом он отчего-то пытается отпустить меня, но уже я не пускаю, я держу его, держусь за него. И он снова вцепляется в меня. И мы стоим так вечность. И это хороший сон, сон, где всё еще будет. Но мне нравится тот, другой, где мы ушли на покой и жили мирно вдвоем.» — Я могу найти и тот сон, — захмыкал мальчишка, поняв, что Цзян Чэн дочитал и сейчас тупо таращится в корявые иероглифы. — Вэй Усянь так мило описывает повседневную крестьянскую жизнь вдвоем с Лань Ванцзи!.. Но он всегда перестает писать на моменте, когда вода нагревается, и они решают… омыться перед сном. Цзян Чэн всё еще молчал, таращась перед собой и вспоминая, вспоминая, вспоминая, потом сказал: — Не. Это не от темного пути. Он и до темного пути, кажется… Лань Ванцзи за ленточку дергал и в Пристань Лотоса зазывал. А как… как я не заметил-то?.. Это же так… так явно было!.. — Как и потеря Вэй Усянем золотого ядра? — уточнил рассеянно мальчишка, перелистывая страницы чужого дневника. У Цзян Чэна сердце удар пропустило. Он взгляд поднял на мальчишку и через силу выдавил: — Когда? — Судя по записям, вскоре после сожжения Пристани Лотоса, — пожал плечами мальчишка. — Ну. На Могильные Холмы его скинули уже без ядра. Он писал, как Вэнь Цин ему кости заново ломала и сращивала, чтобы облегчить постоянную боль. Там еще было такое «…если бы у меня было золотое ядро, когда меня скинули умирать, может, поломался меньше бы, но что уж есть». — Мальчишка хмыкнул и заметил: — Он был фаталистом или никогда не жалел о прошлом?.. — Он, — сглотнул тяжело Цзян Чэн, — он считал, что прошлое уже не изменить, потому бесполезно извиняться за него и думать, как его исправить. Но на будущее учитывал, чтобы… чтобы не повторить те же ошибки. — Гениальный был человек, пока светлые заклинатели не решили его прибить ни за что, — философски выдал мальчишка. — Ладно. Выходит, у обрезанных рукавов склонность к темному пути больше. Раз уж Вэй Усянь уже был обрезанным рукавом. Запомню и проверю. А то я уж подумал, что иньская ци обабливает. Но Вэй Усянь же считался главным распутником Поднебесной, говорили, гарем держал, а в записях такое о Лань Ванцзи!.. — Да он целовался за всю жизнь один раз — и то случайно!.. — фыркнул Цзян Чэн, собираясь более или менее. — Записи его у тебя откуда?.. — От его убийц, конечно, — хмыкнул мальчишка. — Сам развяжешься. А я не самоубица тебя развязывать. Прощай, глава Цзян. Пошел я. Буду думать, нужен ли мне темный путь, если я в итоге в мужика влюбиться могу. И мальчишка просто взял… и ушел. Цзян Чэн остался сидеть, глядя перед собой. У него теперь тоже появились поводы для размышлений. И еще больше желания напиться. И два свободных дня и неплохой винный погреб, ага. С этими мыслями Цзян Чэн взял и порвал веревку божественного плетения.