Курьер

Мне верить хочется, что сердце не игрушка, Сломать его едва ли можно вдруг! Мне верить хочется, что чистый этот пламень, Который в глубине её горит, Всю боль свою один переболит И перетопит самый тяжкий камень!

      Курьер ехала по выжженной земле. Ну, точнее, земля была не такая уж и выжженная, а даже наоборот — мокрая и противная, как серо-бурый кисель. Да и не ехала она, а утомлённо болталась в седле, пока Гаврош преданно нёс её тщедушное тело, топтал всеми четырьмя копытами нестабильный грунт. Чавк-шлёп, чавк-шлёп, чавк-шлёп. Долго же им ещё так чавкать и шлёпать — перейти бы в галоп, да хоть в расхлябанную рысь, но ей не хотелось уронить их двоих на землю, расплескав по грязи все пожитки. Безответственно как-то, да и больно, пожалуй. Гаврош устало опустил голову к шишковатым коленям и шумно выдохнул своими бархатными, огромными ноздрями, отчего в холодный вечерний воздух вылетело тёплое облачко лошадиного дыхания. Она рефлекторно подобрала поводья — потерпи, милый, скоро будем дома. Вряд ли разбитую хатку на углу Деревни можно так назвать, но другого дома ни у кого из них больше не было.       Курьер… Она так привыкла к этому прозвищу, что паспортное имя вдруг начало казаться каким-то чуждым, несуразным. Так вообще она Катя, и в закордонную бытность её звали именно так. Не Катюша, не Катька и не Екатерина — все почему-то обращались к ней сдержанно и до безобразия нейтрально. А здесь, кажется, этого имени никто и не знал – Курьер и Курьер, и какая разница, какого она рода, как её склонять по падежам и какие формы глагола лепить дальше. Курьер приехала, Курьер доставила, Курьер привезла, что бы мы делали без Курьера… Ну и слава богу.       В этот раз она даже не знала, что везёт – Бармен выдал ей металлическую коробочку, перемотанную синей изолентой, и настрого запретил открывать, отчего ей даже стало обидно. Ну знает ведь, что Курьер – человек честный, в чужие дела нос не суёт, особенно когда платят хорошо. Она бережно взяла в руки ценную передачу. Внутри коробки что-то перекатывалось, глухо ударяясь о стенки при малейшем движении – значит, это что-то круглое, юркое, твёрдое. Артефакт? Как будто слишком маленький, да кто ж его знает — Курьер уже полгода как забила на поиск артефактов после одной стыдной истории с аномалией, и потому была не особенно в курсе, что там нынче подают.       Задача была простая, как пареная репа — в целости и сохранности доставить загадочный груз Сидоровичу, как водится, в кратчайшие сроки. Как объяснил Бармен, нести пешком было долго, заказчик весь изведётся, машиной – дорого, да и увязнет она наглухо в такую погоду, а вот они с Гаврошем управятся быстро. Курьер ощутила прилив гордости —такая вот она важная и нужная персона. Её никогда не ценили за красоту и ум, но вот ответственности и упёртости ей точно не занимать, и она однажды поняла, что именно эти качества ей следует сделать своей главной сильной стороной, чтоб уж совсем не пропасть в этом мире. Выгрызть себе путь наверх, пусть не на самый верхний верх, так хоть до крепкой серединки.       Да, Курьер не была красоткой – ни по меркам всяких там моднограмов, на даже по меркам пацанов со двора. Не низкая, но и не высокая; чуть сутулая, на узком черепе — серые тонкие прядки, собранные в неловкий хвостик с кучей петухов, угловатые черты, тонкие нервные губы, болотные глазки, оттопыренные уши. Мышь. Никакая. Ни кожи, ни рожи. Под пиво сойдёт. Мешок на голову. Я б не вдул. Страшнее ядерной войны. Кажется, Курьер могла бесконечно перечислять всё то, что она услышала за свои двадцать два. За спиной, в лицо, в комментариях под фотками. То насмешливо-презрительно, то с лицемерным сочувствием, от которого хотелось тошнить. Больно? Уже нет. То ли потому, что она сильная, как ей когда-то пытался втемяшить шаблонный школьный психолог, то ли она просто устала. Смирилась, приняла, отпустила — как там ещё говорят, когда на самом деле внутри всё воет от несправедливости этого мира. Ну не лично она ведь выбирала, как именно ткани лица лягут на кости черепа, и в каком теле придётся до самой кончины таскать свою душу.       Курьер привычно чмокнула языком, потянув приятный вакуум на месте дырки от зуба. На верхней челюсти не хватало левого клыка, и она поставила себе цель – заработать денег, вернуться к цивильной жизни, вставить новый красивый зуб. Любой ценой и именно в таком порядке, никак иначе, потому что это будет как-то не взаправду, не интересно. А пока что она старалась поменьше улыбаться, хотя жизнь и вовсе не баловала её поводами для улыбок, поэтому какого-то веского дискомфорта она не чувствовала. Только бы сейчас в голову не полезли мысли и воспоминания о том, что и как с ней приключилось в тот день, и тогда всё будет хорошо. Курьер уронила поводья, вцепившись в гриву, и болезненно заныла от внутреннего напряжения, потянув на себя жёсткие чёрные волосы. Не думать, не думать, не пускать в голову мысли, нет-нет-нет. Гаврош удивлённо мотнул головой – мол, ты чего, двуногая? Она разом вытолкнула из лёгких весь оставшийся воздух и разжала кулаки — к грязным ладоням прилип целый клок косматой гривы.       — Ой… Прости, Гаврик, — виновато пробормотала она. Хорошо, что у лошадей в гриве нет нервных окончаний, так что Гаврик едва ли что-то почувствовал. Курьер отряхнула взмокшие ладошки и собрала себя в кучу — не время раскисать. В Зоне, в общем-то, никогда не стоит раскисать, если хоть сколько дорожишь своей жизнью.       Темнело. Ранней весной вечера особенно тоскливы, и она с радостью заприметила на горизонте жёлтые огоньки. Они играли на контрасте с бескрайним серо-синим пространством, вселяя надежду на лучшее. И пусть этим «лучшим» был всего лишь пропахший невесть чем матрас и скудный ужин, Курьер мечтательно заулыбалась. Кто ж виноват, что она бездарно проебала прежнюю жизнь и очутилась здесь? Правильно – только она сама. С самого детства она пыталась доказать, что она не просто «жалкая дурнушка», а вполне себе глубокая и необычная личность. Сначала — родителям и воспитательнице Алле Даниловне, которая почему-то обзывала её «гадиной», потом — учителям и одноклассникам, но получалось как-то кисло. В итоге, отчаявшись и потеряв всякую веру в себя, Катя подписалась на крайне сомнительное задание — ей позвонил уже бывший одногруппник и загадочным голосом предложил сказочные суммы денег за совсем плёвую работу. Закончилось всё практически мгновенным приводом в полицию и уголовкой, которая дамокловым мечом повисла над её шеей, несущую такую глупую, беспечную голову. Лошара, тупица, дура! Почему она вообще решила, что у такой неуклюжей курицы, как она, получится не спалиться? Курьер-Катя не знала ответа на этот вопрос.       Так, терзаясь кнутами самобичевания, они добрались до Деревни Новичков. Ну, то есть, Гаврош не терзался, конечно, терзалась только Курьер, беспокойно ёрзая в седле то ли от нервов, то ли просто от того, что натёрла некоторые интересные части тела. Уже через пару минут она «припарковала» коня у входа в бункер, из которого лился тусклый, но приятный свет. Задача почти выполнена, осталось отдать торговцу загадочную коробочку, да и дело с концом.       — Эге-гей, курьерская доставка прибыла! — гнусаво-звонко оповестила она хозяина бункера, отчего он то ли улыбнулся, то ли неловко скривился — она так и не научилась считывать эмоции. Сидевший на стуле у решётки Шустрый напряжённо замолк и поднялся, и, улыбнувшись ей одной стороной рта, поспешно ретировался. Курьер не знала, какая она на самом деле, какой у неё характер и темперамент, а потому отчаянно пыталась перенять кусочки личностей других людей, прилепить их на себя и стать «своей» в любой компании, но паззл никак не складывался, распадался на разноцветные ошмётки, и все её старания вести себя, как «нормальные» люди, — то есть легко непринуждённо — заканчивались неловким молчанием.       Сидорович благоговейно принял с её рук коробочку, ещё не остывшую от тепла лошадиного тела, и поспешно унёс в свои закрома, навсегда оставив нераскрытой тайну — что же такого ценного Бармен в ней припрятал, и почему нельзя посмотреть на содержимое хоть одним глазком. В качестве поощрения торговец накинул ещё пару тысяч к обещанной оплате, и Курьер, хоть и возразила из вежливости, почувствовала тёплую благодарность. Почему-то этот пожилой скряга относился к ней куда более лояльно, чем к остальным «подопечным». Она, в общем-то, не возражала, хотя порой задавалась вопросами о том, чем же она заслужила такую благосклонность. Выкинув из головы неприятные догадки, Курьер аккуратно сложила в карман шелестящие купюры и направилась в сторону выхода — дело сделано, и можно отправляться на боковую.