шелкопряд

      «Я приехал, если что», — только и может среди аэропортной суматохи напечатать Саша, едва успевая отойти в сторону, чтобы его не сбили с ног.       Он на пару мгновений чувствует себя совершенно растерянным: так много людей, и все они куда-то спешат — к своим близким или наоборот, уезжают куда-нибудь отсюда подальше. Саше тоже стоило бы поспешить к своему близкому человеку, только вот был ли смысл — в ближайшие пару часов Миша домой вряд ли вернется. Время близилось к двенадцати.       Саша проходит контроль, выходит на улицу — и наконец-то свежий воздух. Он всю дорогу нервно сжимал в руках телефон, то и дело заглядывая в чат с Мишей, надеясь, что он хотя бы зайдет в сеть. Ему, конечно, сейчас наверняка не до телефона — Саша ему даже не пытался звонить, понимая, что лучше не стоит его отвлекать, когда Миша и так на нервах с наверняка больной головой. Он всю неделю после выборов спал едва ли часов пять, если вообще ложился, и Саша еще утром пятницы думал о том, что Московский приедет, и он его и накормит, и спать уложит, и целый вечер будет обнимать, но этим же вечером уже наспех пришлось собирать сумку и в торопях искать билеты на ближайший рейс до Москвы. Выходные предвещают быть охуенными.       Саша лишь на мгновение прикрывает глаза, тяжело вздыхая, и выходит из чата, чтобы вызвать такси. Но не успевает он и пальцем двинуть, как телефон вдруг начинает вибрировать, а на экране высвечивается контакт, на звонки которого он только и отвечал в последнее время. Саша, даже не раздумывая, трубку моментально поднимает, на одном сорванном дыхании выдавая:       — Миш, все нормально?       Сашина грудь тяжело вздымается от внезапно накатившего напряжения. Он тонкими пальцами крепко сжимает телефон, попутно громкость прибавляя на максимум.       — Да, Сашуль, не нервничай… — его голос кажется таким тихим и уставшим, но, не смотря на это, Миша откуда-то находит в себе силы ласково к нему обратиться, и даже на расстоянии ощутить, как сильно Саша волновался. У Романова сердце в груди громко колотится — как бы Москва не услышал — и едва ли не замирает от щемящего чувства. — ты где?       — Пока в аэропорту, — проговаривает Саша, засунув озябшую ладонь в карман, но это совершенно его не согревает.       — Приедешь в больницу? — хриплым голосом спрашивает он, и на мгновение его голос становится совсем глухим, но Саша может разобрать: — тише-тише, Вань, я не ухожу… — и, обращаясь снова к любовнику, уточняет: — Склифосовского.       Саша шумно дышит, не в силах сказать ни слова. Он, честно, даже боится приезжать: видеть Мишу в таком состоянии, ощущать, что он едва-едва держится, чтобы не сдать позиции — больно, невыносимо больно. Из Москвы, казалось, намеревались выжать все до последнего. Но, раз ему удалось отбить время, чтобы приехать к сыну в больницу — значит, не все так плохо, с одной стороны. С другой, ему на работе наверняка чуть ли не убиться пришлось, чтобы во всеобщей суматохе такую возможность заполучить. Саше думается, что еще хоть год такого адского графика и конченных событий почти ежемесячно — и они вдвоем поедут под откос. Жаль, что своему начальнику вряд ли можно сказать чистосердечное «я заебался» и быть понятым. Поймут-то возможно и поймут, но ничего не сделают — а кому сейчас вообще легко?       — Саш, ты чего? — из мыслей Александра резко выуживает Мишин голос.       Саша машет головой, отгоняя мысли и выдыхая.       — Да, да… я еду, потерпи немного, — почти шепчет он, и когда Московский сказал ему в ответ что-то вроде «я жду» — сбросил звонок, сжимая губы в тонкую линию. Саша надеется, что действительно скоро приедет — пробки на дорогах наверняка.

***

      Миша откладывает телефон на тумбочку у больничной койки, потирая покрасневшие глаза. Спать хотелось невыносимо. С вечера голова трещала по швам, и ближе к ночи боли стали настолько сильные, что работать было просто невозможно. Миша смог закончить только самые важные дела — и уехал без всяких объяснений, как только Даня позвонил ему со словами, что узнал, в какой больнице лежит брат. Мише думалось, что он заснет прямо за рулем по дороге. Его кое-как утешала лишь мысль о том, что Саша, наверное, сам прилетит в Москву — все проблемы волшебным образом меркли в один момент, когда Романов оказывался рядом. Поскорее бы уже упасть в его объятия: станет во много раз легче — он просто моментально уснет.       Даня сидит по другую сторону от койки, уложив голову на невысокий бортик, и, кажется, уже даже перестал бороться с дремотой. Прикрыл глаза, и вроде бы даже успокоился, задремал — Миша пару мгновений вглядывается в его расслабленное, уставшее лицо, прежде чем взглянуть на Ваню и крепко сжать ладони в кулаки, насколько ему вообще хватило сил. Его полуприкрытые глаза рассеянно смотрели перед собой, но стоило Мише издать хоть малейший шорох, как его заплаканный взгляд метался к нему — боялся наверняка, что он возьмет и уйдет. Но Миша уходить не собирался. Он лишь протягивал руку, приглаживая растрепанные светлые волосы и кончиком пальца осторожно приклеивая краешек пластыря на щеке.       — Я пока тут. Поспи немного, — тихо шепчет Московский, чтобы ни ему слух не тревожить, ни будить Даню.       Ваня сжимает покусанные губы в тонкую линию, слегка напрягаясь, и хрипло отвечает:       — Ты уйдешь?..       — Сейчас никуда не уйду, — покачал Миша головой, отвечая спокойным, ровным голосом, чтобы сына не пугать.       — Не уходи… — снова шепчет юноша.       Москва смотрит на него — на мелко подрагивающие губы, на раскрасневшиеся от повышенной температуры щеки и блестящие глаза, — и вина захлестывает его с головой от осознания того, что после всех ужасов какого-нибудь такого же юного, перепуганного ребенка поддержать совершенно некому. Он лишь недавно видел примерные, неокончательные списки, пробегался взглядам по именам и фамилиям — и кто-то ведь лишился там целой семьи. Краем глаза, листая новостные каналы, видел эти ужасающие кадры, и думал — а ради чего это все?       Мише ведь почти девятьсот лет уже, пора бы привыкнуть к тому, как бывает. Он вспоминал про Дубровку, перегон между Автозаводской и Павелецкой, Лубянку и Парк Культуры… и это ведь только Москва.       «Столице не пристало бояться. Поправимы абсолютно все проблемы», — он ляпнул как-то невзначай эту фразу еще совсем юному Саше пару веков назад, и только сейчас понял, что, оказывается, нагло напиздел. Смерть никак нельзя поправить. Города, конечно, не умирают (хотя Миша, по ощущениям, умер уже не единожды) — умирают ни в чем неповинные люди. И к этому тоже стоило бы привыкнуть — люди и должны умирать, они не проживут и части жизни, которую проживет город. Но умирать они должны не так внезапно, когда, собравшись на концерт или даже просто прогуляться, они вдруг не приходят домой. И в этом нет ведь ничьей из них вины — кто мог знать, что поблизости ходят такие твари? А Мише кажется, он должен был. Столица ведь должна защищать свой народ, а если столица своей обязанности не выполняет — столица безответственная.       В последнее время навалилось разом так много на его плечи — Москва чувствовал, что скоро начнет прогибаться. В прошлые выходные он даже не смог съездить к Саше, удрученный выборами — да в целом и не только ими. Миша уже не знал, за что ему браться, чтобы хоть немного передохнуть. Надеялся, что хотя бы эти выходные ему не сорвут, и у него останется чуточку времени, чтобы провести его с Сашей, с которым он за сегодня едва ли пообщался; и ничего совершенно не сказал про то, как ему уже на самом деле хуево становится от всей этой свистопляски — Александр просто взял и приехал, и Миша невероятно благодарен за это безмолвное понимание.       Саша, Саша… а если бы он тоже оказался там? Что бы Московский тогда делал?       Но эти мысли он спешно гонит. Саша — последний человек, которому он позволит причинить даже малейший вред.       Мишу в чувство приводит глухой шорох. Даня на своем месте слегка завозился, уткнувшись лицом в сложенные на бортики предплечья, и продолжил дремать. Таким сонным и уставшим он казался: за целый день работы уморился, и даже домой поехать не захотел — попросился у Миши переночевать. Но новости заснуть ему так и не дали. И Даня ведь молодец, не растерялся — сам узнал, в какой больнице лежит брат, пока отца дергали со всех сторон. Московский его потом обязательно похвалит, как проснется.       Миша с желанием тоже поспать усердно боролся — хотелось сперва дождаться Сашу. Вроде бы хотелось и позвонить, поговорить с ним немного — Сашин голос так успокаивал всегда, — но сил на какие-либо разговоры не оставалось совсем. Миша едва ли мог заставить себя держать глаза открытыми.       Ваня на вид заснул, но только поверхностно. Он сквозь сон слегка хмурит брови, поворачивая голову в сторону отца, и Московский невольно тянет руку, чтобы убрать с его лица растрепанные светлые волосы. Лицо юноши сразу же приобретает более расслабленное выражение — теплые Мишины руки самопроизвольно еще какое-то время поглаживали его по макушке, и Ваня явно почувствовал себя от этого намного спокойнее.

***

      Дверная ручка вдруг осторожно, ненавязчиво тянется вниз с характерным звуком, и Миша быстро поднимает голову, наблюдая за тем, как дверь слегка приоткрывается. Кудрявая Сашина макушка сперва просто заглядывает внутрь, словно проверяя, не ошибся ли палатой; но, столкнувшись с Мишиным взглядом, Романов без лишних вопросов заходит внутрь, тихо прикрывая дверь и шагая совсем невесомо, чтобы не разбудить спящих. Москва безмолвно тянет к нему руки в немой, но очевидной просьбе о хоть какой-нибудь поддержке. Саша сразу смекает: не давая Мише подняться с места, он подходит близко-близко, кладя тонкую ладонь на затылок и мягко прижимает голову Московского к своей груди, второй рукой обвивая его поникшие плечи, нежно поглаживая. Миша устало льнет к нему, и может ощутить, как быстро бьется Сашино сердце, и как тяжело он дышит.       — Ты бежал? — полушепотом спрашивает Михаил, приподнимая голову, чтобы взглянуть на любовника.       — Торопился просто, — столь же тихо выдыхает Саша, пальцами зарываясь в светлые волосы, слегка почесывая кожу головы.       Действительно ведь становится легче. Миша позволяет себе прикрыть глаза, разомлев в тепле Сашиных объятий не смотря на то, что Романов только-только пришел с холодной улицы. Он совсем ничего пока не говорит, и Москве от этого даже лучше, если честно — ему это сейчас не нужно. Саша такой мягкий, такой ласковый и теплый — поспать бы прямо у него на груди… желательно, конечно, не здесь.       Александр Мишу гладит выверенными движениями почти на автомате, нежно перебирая прядки и слегка укачивая, пока глазами пробегается по лицам спящих детей. Засматривается на мелкие ссадинки на лице Вани, на выглядывающие из-под больничной рубашки бинты и тяжело вздыхает. И сам вспоминает, как всего-то год назад приезжал в Москву проведать Даню после масштабного пожара.       У Саши голова отчего-то пустая. Он не может думать совершенно ни о чем, как будто у него эту способность разом отобрали. Перегруженный после работы мозг просто не может переварить информацию о том, насколько все на самом деле плохо. Отдаленно Саша, конечно, понимает — но задумывается глубже лишь мимолетом. Сейчас для него важнее было другое.       — Тебе нужно поспать, — Романов говорит вроде бы очевидную вещь, опуская голову и пальцами невесомо проводя по Мишиной щеке.       Московский вздыхает. Смысла ложиться спать он не видел, собственно говоря: вставать ему нужно будет примерно уже часов через пять, и даже если все эти пять часов он добросовестно проспит — все равно вряд ли выспится не смотря на то, что о таком количестве времени на сон в некоторые дни он даже не мечтал. Но поспать все равно придется — только потому, что не хочется заставлять Сашу переживать еще больше. Миша чувствует, как мелко дрожат его руки, и от осознания того, что Саша волнуется из-за него в частности, становится как-то стыдно.       — Поехали домой, — тихо, едва слышно шепчет Москва, медленно моргая.       Александр без лишних слов кивает, и почему-то слегка отстраняется — Мише сразу же начинает казаться, как будто он потерял какую-то опору. Но Саша отходит лишь для того, чтобы взять с верхней полки шкафа тонкое покрывало и аккуратно накрыть им Данины плечи — ему так будет хоть немного уютнее.       — А Даня?       — Он хотел побыть с Ваней, — негромко проговаривает Миша, и поднимается с места — Саша летящим шагом сразу же подходит к нему, беря под руку. — я заберу его, если что…       Романов последний раз оглядывает младших, прикидывая, может ли он сейчас сделать для них что-то еще; но, поняв, что лучше всего для них сейчас отдохнуть, коротко выдыхает и вместе с Мишей за руку идет на выход из палаты. И совершенно этого не стесняется — ему вообще, кажется, никогда еще не было все равно на то, как они смотрятся со стороны.       На улице все еще прохладно, и Саша плотнее закутывается в пальто. Московский его по привычке притягивает поближе, и Александр все же не сопротивляется, но поднимает на Мишу внимательный взгляд, замечая, что он уже носом клюет.       — Может, я за руль сяду? — вдруг предлагает Саша, когда они почти подошли к машине.       Миша удивленно вскидывает брови, бросая на него удивленный взгляд, который Саше показался забавным из-за того, что Москва был сонный.       — Ты же не любишь водить, — устало усмехается он, доставая из кармана ключи, которые Романов сразу же забирает.       — А ты спишь уже на ходу, — бурчит Саша, открывая дверцы кнопкой.       Он-то действительно водить не любил и за руль последний раз садился когда сдавал экзамен на права. И Мишу, во-первых, не хочется напрягать, а во-вторых с ним они скорее впишутся в ближайший столб, чем доедут до дома, поэтому Саша наотрез отказался его пускать на водительское сиденье. Может быть, если повезет, Миша по дороге еще и чуть-чуть поспит.

***

      Но не повезло, конечно: Московский всю поездку глаз не смыкал, расфокусированно глядя куда-то перед собой, так что Саша даже побоялся его тревожить. Лишь когда они приехали, Миша, резко вздрогнув, пришел в себя, как будто бы действительно спал. Александр понимал прекрасно, в чем дело, и понадеялся, что за то небольшое время, что у них осталось, Миша сможет хоть немного нормально отдохнуть, не подскакивая среди ночи от кошмара за кошмаром. Хорошо, все-таки, что Саша был рядом — может, ему так малость полегче будет.       Молча они зашли в квартиру, и Романов даже свет особо включать нигде не стал, чтобы не раздражать глаза; помог Мише раздеться, получив в ответ на это беззлобное «Саш, ну я не беспомощный», которое благополучно проигнорировал. И, пока Москва отошел в ванную, расстелил им кровать, переоделся, немного даже в спальне прибрался, чтобы было комфортнее спать… а из ванной, дверь в которую оказалась открыта, никаких звуков так и не услышал. Немного напрягшись, смекнув, что на Мишу вполне могла напасть хандра, Саша чуть больше приоткрыл дверь, заглядывая внутрь.       Московский застыл на месте, бездумно пялясь на раковину, и дышал с виду как-то тяжело. Много ума не надо, чтобы понять о чем он в сотый раз за вечер задумался. Саша тихо вздыхает, аккуратно подходя к нему сзади, но не слишком тихо, чтобы не напугать своим внезапным появлением. Подходит совсем близко, кладет ладони ему на плечи, нежно поглаживая и склоняя голову, глядя в зеркало на их отражение — и замечает, что у Миши глаза такие… пустые. Словно бы он даже ни о чем не думал, а просто стоял так, посреди ванной, как будто так и надо. Сердце болезненно покалывает в который раз: жаль, конечно, что он не какая-нибудь Панакея и за раз ничего не излечит, и ничем не может помочь кроме как поцеловать, утешить и уложить рядом с собой спать.       А хотя… в целом, может еще кое-чем.       — Саш, — хриплым голосом зовет Миша. Романов сразу же глаза поднимает, чувствуя, как слегка подрагивающая ладонь Миши касается его руки, безнадежно сжимая ее. — Саш, я правда настолько плохая столица?       Саша пару мгновений даже двинуться, кажется, не сможет, врасплох застигнутый таким заявлением. Миша вслух никогда ему такие вопросы не задавал, и Александр потому так удивился, когда услышал. Он слегка хмурит тонкие брови, мягко, но решительно стискивая его плечи, разворачивая к себе лицом и заглядывая прямо в глаза.       — Нет. Прекрати так думать, — этим своим серьезным голосом отвечает Саша, так что напряжение в Мишином лице немного сглаживается. — ты лично ни в чем не виноват, не вини себя так беспочвенно. За девятьсот лет ты прекрасно понял, что люди просто бывают больные.       Да, да, да. Это он прекрасно понял. Люди больные. Но разве лично он в этом не виноват?       Миша смотрит на него как-то потерянно, не может отделаться от чувства, что в какой-то момент тотально проебался, раз этим больным людям все сошло с рук. Но с Сашей спорить не хочется — он еще тысячу причин найдет доказать, что Москва думает немного не головой, и будет совершенно прав. А Миша все последние силы, предназначенные на разговоры, истратил на пару бессмысленных слов.       Он все-таки капитулирует, безмолвно кладя голову Саше на плечо и обнимая его, борясь с желанием прямо сейчас уснуть. Александр бережно обнимает в ответ, невесомо поглаживая по спине, и тихо шепчет на ухо, опаляя кожу горячим дыханием:       — Пойдем в постель.       Миша кивает, идет с трудом — Саша сейчас его опора во всех смыслах. Облегченно опускается на кровать, прямо к Романову в руки: Саша помогает ему улечься, укладывая голову к себе на грудь и накрывая сверху одеялом, а сам думает о том, что кто-то, наверное, хотел провести этот вечер так же — в объятиях любимого человека, наконец расслабиться после тяжелой рабочей недели, но не вернулся домой. Саша прикрывает глаза, запуская пальцы в светлые волосы Миши, прижимая к себе ближе. Он кажется ему таким беззащитным, таким уязвимым сейчас, и желание позаботиться и оставить рядом с собой подольше, чем на еще пару часов, возрастает многократно. Александр от внезапного порыва нежности не сдерживается: опускает голову, целуя в макушку и зарываясь носом в мягкие прядки, вдыхая родной, совсем привычный запах.       Спать не хочется, а Москва через пару минут уже отключается, обвив его тело руками.       Саша не знает, сколько еще он так сидит. Тянет руку, чтобы взять телефон Миши — время почти пять утра. Он отключает будильник, который должен был скоро прозвенеть, и медленно, очень осторожно выбирается из постели, чтобы Мишу не тревожить, тихим, невесомым шагом направляясь к нему в кабинет.