Я вижу в себе его

— Дазай-сан, что я должен чувствовать? — Ацуши положил голову на плечо своему наставнику, ища у того поддержки. — Это уже вопрос к тебе, — детектив говорил размеренно, он не был строг к своему подопечному: — Что ты к нему чувствовал, когда тот был жив? Ацуши не на шутку задумался. Что он чувствовал по отношению к человеку, который запирал его, постоянно наказывая? — Он... — дыхание совсем сбилось, — Он был моим отцом? — неуверенность была спутником Накаджимы всю его жизнь, из-за этого и сейчас она чувствовалась в каждом его слове. Дазай откинул голову, тихо посмеиваясь, а после задал вопрос, который ставил его и самого в тупик годы назад: — А разве к отцу нельзя чувствовать ненависть или презрение? Глаза Ацуши раскрылись в удивлении, что с его умилительной мимикой смотрелось очень потешно. — Он мне делал больно, — юноша делал часто паузы, обдумывая, что сказать: — Я его должен ненавидеть? — А ты хочешь? — встречный вопрос наставника заставил Накаджиму разозлиться. В чем помощь Дазая, если он ничего не говорит толком? — Да вы ничего не знаете! Вы не знаете, что я чувствовал! — слезы из глаз, дрожание рук, резкий разворот корпуса — все это сопровождало гневную реплику эспера: — Вас ведь все боялись и уважали! Да так, что до сих пор просят вернуться в мафию! — и вновь истерические крики, которые порядком начали раздражать бывшего мафиози. Однако тот лишь вздыхал и старался унять дрожь в коленях. — Почему ты думаешь, что я мог делать все, что захочу? — Осаму смотрел в лицо Ацуши и понимал, что именно придется рассказать юноше из своего прошлого, чтобы тот ему полностью доверял, исполняя беспрекословно грядущий план. Ноздри Накаджимы раздулись. Это было объективно некрасиво, как и некрасивы люди, которые испытывают открытый гнев — думал бывший мафиози. — Вы были богаты! У вас была высокая должность! Жили с золотой ложкой во рту, когда люди испытывали боль от наказаний! — громкость голоса Ацуши постоянно изменялась. То откровенный крик, то громкий голос, то совсем неслышный шепот. — А кто тебе сказал, что и я не испытывал боль? — Осаму прикрыл глаза. Ему не нравился этот диалог. — Смешно! Это просто смешно, господин Дазай! Это наоборот вы били Акутагаву. Вы сами приносили боль, — ого, а отвращение в голосе откуда взялось? — Приносил. Иначе он бы не выжил в мафии, — голос Осаму не стал более жёстким, он все ещё сохранял спокойствие, хоть это состояние и давалось ему с трудом: — Там не ценят гордыню и чрезмерную уверенность в себе. Такое ведёт к промашкам, — смотря на лицо Накаджимы, детектив все ещё не видел понимания: — Его бы убили. А меня подвергли бы наказанию за непредусмотрительность и отсутствию лояльности к набору сотрудников мафии. Иными словами, наказание за предательство и неподчинение боссу, — голос спокойный, однако пальцы на ногах поджались. — И что бы было? Премию бы урезали, да, черт возьми? — Ацуши, в порыве ярости, схватил Осаму за воротник пальто. Нервный смех Дазая стал для того плевком в лицо. — Неужели ты всерьез думаешь, что я считаю отсутствие денег наказанием? Ох, Ацуши, — язвительность прорывалась, однако Дазай все ещё держал себя в руках: — Я ведь был подопечным босса. Наследники и богатые дети знают намного лучше о различных наказаниях, чем любой ребенок улицы, — ну вот, а ведь бывший мафиози не хотел ворошить прошлое. — Да что вы говорите! Так много у вас проблем было! Какую тачку купить сегодня: красную или синюю? — начал вновь распаляться эспер, однако увидев серьезный взгляд наставника, заткнулся. — Давай я тебе немного расскажу про себя и свое прошлое, раз тебе так интересно? Идёт? — Дазай смотрел тому в глаза, зацикливая все внимание Накаджимы на своих словах: — Однако я ожидаю от тебя молчания, Ацуши-кун. Не стоит меня перебивать, — сразу обозначил границы детектив. Всегда ведь больно вспоминать то, что тебя ломало, что ломало твои границы понимания мира. — За каждую промашку следовало наказание. Какое? Их было два вида, однако я не могу сказать, какое из них было более мягким, — Осаму будто впадал в некое пограничное состояние между медитацией и предобморочным состоянием. Он вспоминал прошлое. Тот момент, когда он открыл глаза в незнакомой комнате, где были инструменты для пыток. Как он узнал потом, он, оказывается, был наказан Мори за неподобающее поведение на переговорах. Однако в тот момент, когда он только увидел незнакомый интерьер, парень не думал ни о чем. Ему просто было больно. Его тело непроизвольно содрогалось, а мышцы сокращались. Тогда он вырубился. После же, очнувшись на том же самом месте, он вынужден был подняться. Ему было очень больно, тело не хотело слушаться, но разум был в панике, поэтому был адреналин. Осмотрев ту комнату, он увидел причину своего плохого состояния — ток. Всё симптомы указывали на то, что через его тело провели ток. Дальше парень вновь ничего не помнил. — Есть физические наказания. Я использовал пощёчины и удары в наказание Рюноске, однако есть ещё более мерзкие, которые заставляют испытывать страх. И если Акутагава ощущал только боль и несправедливость, то порка или любое наказание, где требуется раздеться, вызывает смущение и мерзость во всем теле. Люди чувствуют себя опозоренными или испорченными, — голос Дазая совсем сел. Осаму помнил. Он помнил то, что он не родился в этом мире, что тело не являлось его. Но только жизнь рядом с Огаем дала то, что парень считал это тело своим, хоть и помнил прошлое. Помнил, как попавши в этот мир, он не разбирался в устройстве мафии. Из стратегий он знал только пару страниц теории игр, которые разбирали ещё в школе с учителем истории. А тут требовалось многое. И ораторство, и острый ум, и понимание психологии. Юноша же ничем не обладал. Как только он попал в это тело, ему пришлось учиться каждую секунду. Шаг в лево, шаг в право, не следование алгоритму какой-то негласной стратегии — наказание от Мори. А тот не церемонился, он был слишком требовательным для пятнадцатилетнего подростка. Новому Дазаю приходилось несладко до тех пор, пока он не начал хоть что-то понимать и правильно делать. Кто бы мог подумать, что неправильная ложка, взятая на приеме, может привести к окровавленным икрам. — Я тоже иногда нарывался на наказания, — ложь, наказания были слишком частые. — Ощущения болезненные, да только на миссии все равно приходилось ходить. Никто не даст поблажку, если через пару часов важные переговоры, — бывшему мафиози и вовсе ничего не спускали с рук, хоть многим и казалось, что он был слишком избалованный. Огай терпел подростковые выходки Осаму, которые не наносили никому вред. Язвительные выкрики и капризы оставались безразличны Мори до тех пор, пока это не сказывалось на его авторитете. Дазай после огромного количества наказаний начал понимать то, где можно как-то уколоть человека, что-то не выполнить, а где это строго карается. — Как наказывают обычных детей, Ацуши? — задал вопрос Осаму. — На него кричат? Оставляют без сладкого, домашний арест, ремень? — тот отвечал неуверенно, да только что-то сказать нужно было, ведь от него ждали. Дазай помнил прошлый мир, где у него была обычная семья. У него могли отобрать телефон, накричать, но не более. Его любили, его понимали, у него было свое мнение и точка зрения. К нему относились не с пренебрежением. В его семье были самые обычные отношения, в которых не было перегибов. Всё было так, как и у многих других среднестатистических семей. Парень любил их, он принимал их заботу и отдавал теплоту взамен. Даже тогда, когда он закончил университет, он все равно приехал к ним, чтобы обнять каждого члена семьи. В мафии все иначе. Если прикосновения — то только по плечам, когда холодные глаза смотрят на тебя со строгостью. Если по голове, то наклони ее ниже, подставься под руку, принимая поощрение. — Никто в мафии не запирает никого, ведь каждый является важной деталью механизма. Нельзя ограничить человека в перемещениях, иначе вся его работа перейдет на других членов организации, у которых и своих заданий огромное количество. Они не справятся, в следствии мафия понесет убытки, — говорил Осаму прописную истину, которая известна всем мафиози: — Лишение премий или зарплаты есть, но это работает только со взрослыми и теми, у кого нет наставников. Я же был подростком с наставником в роли босса. Представь, насколько много от меня требовалось? — и вновь тяжёлый вздох. Дазай немного помолчал, переводя дыхание. — Ещё и Огай остался бы моим наставником до того момента, как не умрет. — Вы хотите сказать, что вас бы перестали наказывать только тогда, когда не стало бы Мори Огая? — Ацуши был удивлен. И теперь ему было страшно от того, что босс мафии предлагал вернуться Дазаю в преступную организацию, где тот бы имел над детективом огромную власть. — Все верно, — да, это действительно правда. Это была правда, которую бывший мафиози долго отказывался понимать. Многие порезы тому свидетели, многие попытки суицида, которые предполагались как возвращение в его прошлый мир, были тому свидетелями. Осаму не хотел быть рядом с Огаем, он хотел в свою семью, где мама спрашивает о том, как прошел день, а папа молча покупает сладкое, желая порадовать сына. — Есть ещё словесные наказания, — начал вновь говорить Дазай. — Они не являются более мягкими. Представь, что ты попал на прием к психотерапевту или психологу. Что ты ожидаешь? То, что он сделает тебе приятно на душе? — детектив это знал не по наслышке. Он долгое время пытался излечиться от методов влияния на него босса мафии: — Нет, тебе будет мерзко и тошно. Тошно от себя. Настолько будет плохо, что будешь чувствовать себя разбитым, как льдинки у Кая, — злость. Злость это то, что человек должен ощущать после того, как с ним сделали что-то плохое, да вот только методы Мори были слишком хороши. Настолько, что его бы в пору называть лучшим в психологии подростков: — От словесных наказаний очень плохо. Тебе перемывали бы все кости, читали лекции, а после ненавязчиво подводили к тому, что ты не являешься прав. Даже если ты правда был в верном направлении. Всем все равно. Тебя заставят думать, что ты был глупцом, который поступил неверно, — слишком часто Огай этим пользовался, слишком часто босс читал лекции с выводами, которые давили. В школах есть классные руководители. Парень помнил свою первую, которая ему дала любовь к учебе. Свою вторую, которая показала, что нужно думать о себе. Была третья, которая душила своей дотошностью. Ученики берут от классных намного больше, чем сами думают. Они перенимают некоторые действия и взгляды. От второй парню досталось понимание, что некоторым можно пренебречь, что твое мнение ценится и ты сам можешь решать то, что хочешь делать. С третьей он воевал. Не слушал ни одного упрека той, всячески противился ее наставлениям на "путь истинный". Он не видит смысла делать глупые вещи, не видел смысла быть слишком правильным, слишком душным. Так и с Мори. Иногда хочется отдать свою душу кому-то. Хочется, чтобы тебя изменили, чтобы тебя перекроили, сделали лучшим. Однако Мори хотелось лишь дерзить и ставить каждое его слово под сомнения. Новый Дазай противился Огаю, за что получал. Но слушать того было слишком омерзительно, оставался липкий осадок. — Ацуши, ты веришь в то, что трава фиолетовая? — Чего? — и правда, какой глупый вопрос. — А тебя заставят думать. Да так, что и сам не заметишь перемен, — этим были и плохи такие наказания. Если физические оставляли только боль, то вторые изменяли личность. Дазай держался только на воспоминаниях и прошлом. Он не сломался, не поддался Огаю, но только из-за этого. Из-за того, что был молодым специалистом с любящей семьёй, хоть и где-то в другом мире. Да, бывший мафиози часто замечал в себе черты бывшего наставника: те же движения, то же положение рук, те же взгляды, насмешки и слова. Он говорит теми же цитатами. Но Осаму всегда сопротивлялся. И будет. А ещё никогда не вернётся в руки к Мори, помня, насколько долго готовил свой побег. — Что скажешь? — бывший мафиози обратился к Ацуши. — Я и не знал, что в мафии наказывают так... Я думал, что там только смерть может быть наказанием! Горький смех вновь был слышен из уст детектива. — Это очень смешная шутка, Накаджима. Никто бы не стал так бездумно разбрасываться сотрудниками. Мафия является в первую очередь бизнесом, а уже во вторую чем-то нелегальным. Там все сложно, поверь — это было слишком сложно и для попаданца с его взглядами на мир. Раньше он думал, что все равны, что мнение каждого священно, что можно делать многое. Однако новое тело сломило в нем веру во что-то "правильное". — А Накахара-сан? А что у него было? — вопрос Ацуши рассмешил Дазая. Так интересно узнать что-то мерзкое? — Я не знаю. Никто не знает, ведь люди не говорят о том, как с чем-то не справились. Это стыдно, — ноги выстукивали ритм по асфальту из-за нервов. — Это и правда сложно... А я могу не знать, как относиться к директору приюта? Дазай встал со скамейки. — Конечно, Ацуши-кун. Я ведь тоже не знаю, что чувствую к бывшему наставнику. И это нормально, — волосы развевались по ветру, а глаза бывшего мафиози смотрели куда-то вдаль: — А ещё я очень хочу встретиться с ними. — С ними? — Накаджима был удивлен, ведь только что слышал про наказания, а тут его наставник захотел встречи с теми, кто приносил боль: — Вы про Мори-сана и мафию? — Ха-ха-ха, ну конечно нет, Ацуши-кун! — и вот вновь Дазай строит из себя шута, — Я про тех, кого я помню и люблю до сих пор. Осаму ведь не может сказать, что каждое утро он смотрит на нарисованные портреты своих родителей из другого мира.