Восток-1

Идущий по коридорам небольшого здания космодрома, Александр всё никак не мог решить где хуже: в серой холодной больнице, в которой ему не посчастливилось пролежать на реабилитации после блокады, или здесь, на лысом полигоне, утыканном кучей сложных механизмов и страшных заборов, которые не казались даже безопасными, не то что эстетически приятными. И вот на это Московский своего обожаемого Бога променял? Для чего вообще Невский тут, в другой части страны? Его не то чтобы очень сильно интересовали ракеты, космос был Александру чужд, бездушен и холоден. Для чего люди пытаются покорить иное пространство, другие планеты, когда сами ещё не разобрались с проблемами на Земле? Если вся причина была только в бессмысленной политической гонке, то Ленинград ещё больше не понимал зачем его сюда пригласили. Выйдя на открытое уличное пространство, Шура с каждым шагом приближался к человеку стоящему на смотровой площадке. Москва со спины, казался гораздо крупнее, а может Ленинград просто на его фоне сильно схуднул, благо уже выглядел чуть лучше чем после блокады. В какой-то момент, Невский остановился в нескольких метрах, прожигая уставшим взглядом затылок столицы. Подходить ближе не хотелось — он здесь лишний, и на космодроме, и рядом с товарищем Московским. Бежать назад он бы сейчас конечно не стал. Михаил обернулся и уставился на истощённое тело, которое отчего-то напоминало тонкую тростинку: стоит только промозглому ветру дунуть сильнее, как она сразу улетит в неизвестном направлении. Возможно даже, в свою чёртову Европу. Хрупкий, словно стеклянный — на него было жалко смотреть. Разве так должен выглядеть советский человек, тем более бывшая столица? Шуре хотелось то ли хорошенько вмазать, чтобы пришёл в себя и выглядел подобающе, то ли укрыть его мягким одеялом и прижать к себе, дабы тот хоть на ногах не так шатко держался. Московский подошёл к Ленинграду, так и не сделав ни того, ни другого: — Наконец-то прибыл, — несмотря на какую-то вечную безжизненность алых глаз, Александр очень надеялся, что Михаил прибывает в добром расположении духа. В этом холодном, стальном выражении лица трудно было разглядеть и намёк и на улыбку, и на то, что Московский хотя-бы рад видеть Ленинград тут, на космодроме. Саша ловил себя на осознании: он ещё не привык к такому Москве, наверное, никогда не привыкнет. Он помнит мудрую Первопрестольную столицу, которая сначала одним своим видом вызывала наинежнейшие чувства, а затем и поцелуями — мурашки по всему телу. Невский скучает. Всё надеется увидеть место злого оскала, мягкую улыбку, и видимо поэтому приезжает ради этой надежды аж блять в Казахстан. — Зачем я здесь? — Шура поëжился от промозглого ветра. Пальто почему-то совсем перестало греть. — Полагаю, это лучше чем продолжать валяться у себя полумёртвым, как думаешь? — ответа Михаил не ждал и проявив чудеса заботы, предложил Александру зайти в более тёплое место. Учёные и профессора в области ракетно-космической техники жили в небольших комнатах, похожих на общажные. Для временного пребывания вполне неплохо, но новая квартира на Невском была куда уютней и привлекательней. А ведь у Ленинграда была возможность отказаться… Спальня освещалась лишь одной натриевой лампой, из-за чего комнату окутывал лёгкий полумрак. В таком освещении глаза Московского будто засветились неприятным красным светом, навевающим тревожность. Александр смотрел на документ, который положили прямо перед его носом вместе с пером и чернилами. «А ведь в Америке давно ручки используют» — кажется поэтому в Союзе вместо них всё ещё писали пером. Ребячество, ей богу. Было даже интересно подписывать документ о неразглашении государственной тайны — доверие столицы нынче роскошь для Невского. Почерк Ленинграда сквозь года оставался всё таким же искусным, изящным. Ему бы детям в школах каллиграфию преподавать, а не сидеть в изоляции, продолжая лелеять свою измученность. Москве казалось, что Шура просто не хочет вставать на ноги, даже не пытается. И это не смотря на все старания Михаила сделать как лучше. А Шуре кажется, что Москва сам своими действиями делает только хуже: тянет на дно, сбивает с ног, лишает какой-никакой стабильности, после каждой встречи оставляя опустошëнным. Тогда почему Ленинград снова с ним? — Я так и не получил ответа на свой вопрос, — Саша решил, что ему вполне позволено прилечь на койку — отдохнуть от долгой поездки. Как только голова коснулась подушки, по телу растеклось долгожданное расслабление. Ещё бы этот красноглазый не смотрел так пристально… Михаил наблюдал довольно занимательную картину: отросшие волосы красиво лежали на смятой наволочке, в полуприкрытых серебрянных глазах отражались блики от лампы, Сашины руки были при согнуты в локтях и расслабленно закинуты чуть выше головы. Он действительно выглядел уставшим и умилительно сонным — с одной стороны, с другой — вылитым тунеядцем. — У нас, Александр Петрович, через день состоится первый полёт человека в космос, — Московский присел на край кровати и непроницаемым взглядом уставился на стену напротив. — …И причём здесь я? — амбиции Союза Сашу уже не удивляли. Спутник запустили и человека запустят. — Ты мне пригодишься, — это прозвучало настолько сухо, что складывалось ощущение будто Москва в космос запустит самого Шуру. Причём без скафандра и космического корабля, найдёт способ. Уже в полудрёме Саша слушал о том насколько гениален Королёв, как долго они тестировали космонавтов, сколько времени понадобилось, чтобы приготовить всё к запуску, и в конце концов о том, как товарищ Московский рассчитывает на успех. «Нет права на ошибку», «они не должны нас опередить», «все газеты мира будут забиты этим полётом» — в рассказе сквозило маниакальностью, но ещё не настолько, чтобы бояться столь воодушевляющих речей. А потом Саше приснилось, как чьи-то руки бережно укрывают его пледом, как эти же руки приглаживают заснувшую голову и выключают свет. Именно, что приснилось — в реальность происходящего Невский поверить не мог. Легче было уверовать в то, что прямо сейчас, они лежат на мягкой траве с Михаилом Юрьевичем, наблюдая за самыми причудливыми процессами в небе: — Как думаете, Александр, люди когда-нибудь построят железную дорогу вверх? — голубые глаза были расслабленно прикрыты, а на губах Первопрестольной играла лёгкая улыбка. — В небо? — Романов подумал что поза в которой его голова лежит параллельно голове Михаила его не устраивала, поэтому он переместил её чуть выше, прижавшись к тёплой груди, — К облакам? Лёгкий смешок вызвал небольшую вибрацию и на миг прервал ритмичное биение сердца, которое так нравилось слушать Петербургу. Чем дольше они тут лежали, тем больше хотелось говорить о каких-то глупостях и заниматься бессмысленными вещами. В этом они друг другу не отказывали. — Выше, к звёздам, — Александр немного лениво задумался: с одной стороны, люди до того невероятные существа, что никогда не переставали удивлять своими творениями, с другой, даже у их возможностей наверняка есть пределы. — Как Бог решит, — такой вариант Московскому понравился и он умиротворенно прикрыл глаза. В 18 веке Питер любил смотреть на звёзды и делиться их красотой с учителем. Михаилу как-то не до них было, возможно потому, что юная столица предпочитала в небо смотреть да книжки читать, нежели изучать арифметику и подписывать мирные договора. Теперь у Москвы тоже есть время полюбоваться красотой звёздного неба, как когда-то в далёком прошлом, когда подцепив на одежду всех жучков и клещей, он засыпал в траве под светом миллионов светлячков в небе. Сейчас, самая сияющая северная звезда лежала у него прямо под боком. — Если люди когда-нибудь покорят вселенную…– Александр резко замолчал что-то обдумывая, — …то первыми это сделают русские. Миша зашевелился и Саше пришлось снова перелечь головой на плед. Приподнявшись на локте, Москва немного навис над Питером, умилëнно улыбаясь: — Ты правда так считаешь? — Полагаю, мы об этом позаботимся, — теперь с реакции Михаила усмехнулся уже Романов. Это было похоже на их первый урок, когда Питер сказал, что Россия станет Империей. Вот только тогда Москва, видимо от не затухающей обиды, посчитал это за самонадеянность и излишнее самодовольство. Теперь же, он понимает, насколько их цели и взгляды едины. Одна столица — хорошо, а две и вовсе способны сделать из государства мощнейшую державу. Как Москва и мечтал. Идти бок о бок, проходить вместе войны и революции, быть опорой друг другу в важнейших событиях страны — именно это так хотел, но по какой-то причине не мог донести Москва до Ленинграда. Изменилось многое, но отчаянно не хотелось верить в то, что именно эти изменения повлекли за собой такую широкую пропасть между ними, оставив Москву и Санкт-Петербург по разным сторонам. Не без помощи Михаила, Ленинград проснулся рано. Весь следующий день заняла подготовка к старту и Шура, пусть и неохотно, согласился помочь с мелкими делами. Не то чтобы очень хотелось, но раз уж он здесь… К тому же, Московский выглядел, мягко говоря, не очень. Он нервничал, порой срывался на рабочих и часто пропадал в собственных мыслях. Саша подходил, хлопал по плечу, приводя в чувство, и Москву отпускало. Ленинград знал: нервозность командующего может обернуться плохими последствиями для всего полёта. Шуре вообще-то как-то всё равно, но раз уж он здесь… Посчастливилось Невскому и с самим Гагариным поговорить. Воодушевление космонавта как ни странно восхищало. На его плечах лежала огромная ответственность не только перед своими товарищами, но и всей страной. А он чувствовал себя таким счастливым, улыбался так ярко, что не мог не вызывать уважение. Пожалуй, Александр поделится парой личных способов сохранения спокойствия в стрессовых ситуациях. Ему так-то всё равно, но раз уж он здесь… — Михаил Юрьевич, ложитесь спать, — Московский смотрел в окно, снова задумавшись. В его голове творилось что-то совершенно страшное, отравляющее. Это «что-то» причиняло им обоим боль уже на протяжении многих лет. Шура подошёл сзади и положил Москве руку на плечо, не хлопая, просто прикасаясь, делясь последними остатками тепла к этому человеку, который впрочем его не заслужил — оставил слишком много увечий и незаживающих ран. Не было ни сил, ни желания что-то говорить. Они так и стояли молча пока Михаил не развернулся лицом к Шуре и не… …обнял его. Обида протестовала изнутри, топилась в нежности, захлёбываясь чувствами. Ленинград не давал ей вырваться — не время, нельзя, завтра важный день. Поэтому он просто обнял Москву в ответ, наконец понимая, для чего он прибыл сюда, на Байконур. Им снова снится прошлое: долгие тихие разговоры, нежный флирт перерастающий в жаркие прикосновения и страстные поцелуи. Место красных глаз только нежные голубые, место опустошённого взгляда — полный чувств. А ведь Саша говорил, что к звёздам первыми русские полетят… Солнечное утро, ясное небо, взволнованные, но счастливые лица — всё предвещало хороший исход. Александр видел шлем, который был выдан космонавту, на нём ярко и отчётливо красным шрифтом написано «СССР». Всего на миг представилось, будто на шлеме черный двуглавый орёл под тремя императорскими коронами — малый герб Российской империи. Достигли бы они тех же вершин, что и Советский Союз? Да. Определённо. Всё получилось бы, стоило только двум столицам однажды встать плечом к плечу, как они встали сейчас. Как только они вернутся домой, всё снова станет как прежде: новые, распускающиеся кроваво-красным бутоны обид, шрамы, сожжённые письма, нервы, обиды, их личные войны, в которых оба всегда проигрывают. А пока можно просто молчать, наблюдая за тем как огромный космический корабль отталкивается от земли, разрезая воздух, набирает скорость, взлетая всё выше и выше к звёздам.