Я вновь измеряю свободу в запретах, Не помня вопросов, я ищу ответы.
— Придурок, — цедит Дилюк. — Какой же придурок. Он спешно наматывает бинт вокруг чужого тела, с ужасом наблюдая, как тот пропитывается кровью. Рана вроде справа, что там? Печень? Считается же везением, когда повреждена только печень, да? Она же восстанавливается. А если не только? А если не печень? Что там вообще справа? Дилюк отрывает бинт, фиксируя под слоями. Вроде тот больше не краснеет уродливым пятном. Какие там органы находятся? Точно нельзя ранить лёгкие... нет, они вообще в другом месте. — Хэй, — подаёт слабый голос Кэйа. — А ты за меня волнуешься... Дилюк усилием воли заставляет себя поднять взгляд с перебинтованного живота выше, по блестящей от пота шее, к смуглому лицу. На лбу тоже испарина и уже начинающая подсыхать кровь, волосы мерзко прилипли к коже. — После всего ты всё ещё за меня волнуешься. Каждое слово звучит тише предыдущего, и губы растягиваются в режущей улыбке. Грустной, шальной. Глаза у него тоже всегда были шальные, вот и сейчас сияют: один синий, второй — звёздная бесконечность. — Придурок, — снова повторяет Дилюк, оглядывая сидящего, привалившись к дереву, Кэйю. Бинты пока чистые. В волосах не его кровь — он проверял. Небо нежно розовеет на востоке. Надо же, уже рассвет. Ответа долго нет, и Дилюк встревоженно отвлекается от созерцания неба. Кэйа прикрыл глаза. Нет. — Нет, — вслух повторяет он. — Не отключайся. Давай, помогу тебе встать, и пойдём. Тут недалеко есть деревенька.А ты снова кричишь раненым зверем. Удача любит тех, кто в неё не верит. Но каждый удар, что не избежал, тянет на дно.
Он помнил главное правило: хочешь остаться в живых — двигайся. И он шёл, не разбирая дороги и уже даже не слишком надеясь на благополучный исход. Прижимая ладонь к кровоточащему боку, думал, что надо как-то дотерпеть до восхода, тогда хотя бы прибавится понимания, где он. А пока вокруг была одинаковая тьма, и выбор направления был игрой в рулетку, где ты ставишь на 0, противник на красное, а ставка — твоя жизнь. Чёрное! Никто не выиграл, следующий шаг оказывается в овраг, и Кэйа, не удержав равновесие, падает. Под коленями и ладонями холодеет вода, даже боль отступает. Ручей — это скорее хорошая новость. Кэйа плещет ледяную воду себе в лицо, протирает шею, торопливо пьёт, сложив ладони лодочкой. Кожа содрана, и вода имеет ярко выраженный железный вкус. Плохая же новость заключается в том, что он буквально кожей чувствует накатывающий туман. Надежда, и так слабая, рассыпается о реальность, в которой тьма сменится туманом, и нужная дорога не будет найдена. Протяжный вой выдёргивает Кэйю из задумчивости, больше похожей на забытье. Значит, идём в противоположную сторону.Я столько сделал, только всё не в счёт. Как жаль, что время не течёт наоборот. Я собираю по кускам обрывки чувств, А бездна смотрит на меня, а я молчу.
Сознание возвращается вместе с болью, сухостью и першением в горле. Кэйа делает попытку привстать на локтях, обрывается кашлем, и чужая рука поддерживают его под спину. Ко рту подносят чашку с душистым содержимым. Не лекарство, скорее сбор трав. Ромашка, календула, кислит что-то... Горло после питья не саднит, Кэйа откидывается обратно на подушку и устало смотрит на Дилюка. На спину Дилюка, потому что тот, отвернувшись, очень сосредоточенно наливает в чашку ещё настоя. Спина выглядит угрюмой. Наконец он поворачивается. Хмурится, привычно руки в бока упирает. Только одежда отличается от того, что Кэйа видел последние несколько лет: нет ни сюртука, ни жилетки, только свободная рубаха. — У тебя лицо такое кислое, словно кто-то умер, — хрипло замечает Кэйа и всё-таки прокашливается. И едва успевает заметить, как вспыхивает Дилюк: как сверкают его глаза и будто даже волосы полыхают кроваво-красным. Он быстро берёт себя в руки. — Нет, но кто-то очень старался, — цедит. — Всё... было не настолько плохо. — Ну да, конечно. И свалился ты сначала на меня, а потом и в обморок именно потому, что всё было не настолько плохо. — Я решил отдохнуть? — продолжает слабо шутить Кэйа. — Навсегда?! Ух, как полыхает. Волнуется. Красиво и приятно до рези в глазах. Нет, всё же разрыдаться от того, что любви всей твоей жизни на тебя не всё равно, будет отвратительным финалом разговора. — У тебя такое глупое выражение лица сейчас, — практически выплёвывает Дилюк, неловко дёргается и наконец присаживается на край кровати, прекращая маячить недовольным разгорячённым солнышком посреди комнаты. Кэйа смеётся, тихо и осторожно — движения отдают болью. А потом бережно дотрагивается до чужой руки, мягко ведёт по мозолям на ладони и подушечках пальцев. У него такие же. Но эти хочется зацеловать все до единой. Кэйа сжимает чужие пальцы и расслабленно откидывается на подушку. Взгляд ласково скользит по пылающим волосам, таким же мягко опущенным ресницам. — Зачем ты это сделал? — тихо и обречённо спрашивает Дилюк, не спуская глаз с их переплетённых рук. — Кто-то должен был, — пожимает плечами Кэйа. Кажется, Дилюк вздрагивает. Но движение такое слабое, что Кэйа не уверен. — У тебя получилось? — Не знаю, — усталый вздох. — Надо вернуться и проверить. Он прикрывает глаза. Сил, честно говоря, нет. — Сейчас тебе надо отдохнуть, — после паузы говорит Дилюк. — А потом вместе пойдём. Кэйа улыбается и всё-таки подносит его пальцы к губам. Когда-нибудь он зацелует его всего.