Конец света по-кэртиански

      Дикон уныло слонялся по дому и скучал. Друзья разъехались. Эстебан уехал «поправлять здоровье» во владения Колиньяров, откуда раз в несколько дней слал письма «пражызнь» с кучей орфографических ошибок и дурацкими картинками. Письма веселили, но быстро заканчивались. Валентина отец увез в одно из своих имений по какой-то секретной приддовской надобности. Валентин писал коротко, сухо и любезно — не столько из-за типичной приддовской холодности, сколько по вбитой намертво привычке не доверять письмам того, что может быть перехвачено и использовано против тебя. Для хитроумных футляров с потайными иглами оруженосцы были еще чересчур молоды: чем внушать шпионам подозрение, будто тебе есть что скрывать, проще сделать вид, будто скрывать тебе нечего.       По правде говоря, все дело было в том, что Дик провалился в обычную яму между двумя романами: когда один текст закончен, вычитан, вылизан и отправлен в издательство, а новый пока даже не задуман; и по уму-то надо бы отдохнуть, а на самом деле даже книги читать не получается, потому что чего-то не хватает. Вот когда работа над книгой в самом разгаре, жизнь обретает полноту и хочется всего и сразу. А тут... словно бы стержень выдернули. То-то Дик и завис в воздухе, ни Создателю свечка, ни Леворукому кошкин хвост. И, как всегда, его скитания по особняку завершились все в той же неизбежной точке: у дверей кабинета эра Рокэ. Тем более, дверь была приоткрыта, и внутри горел свет и слышались гитарные переборы, а значит, можно было зайти.       Войдя, Дик с ревнивым изумлением обнаружил у своего эра гостя. И добро бы кого-то из Савиньяков! А то этого... как его... Марселя Валме, вот. Про которого Дикон, по правде говоря, помнил только, что он был официальным ухажером прекрасной Марианны и проиграл ее в карты эру Килеану.       В свое время, когда Дик только выбрался из надорской глуши, ему казалось, будто эр Рокэ одевается по последней столичной моде. Теперь, когда Дик худо-бедно научился разбираться в таких вещах, он понимал, что эр Рокэ одевается как его душе угодно. Потому что он так красив и так богат, что может себе это позволить. А вот виконт Валме... Тщательно завитой локон, падающий на плечо с небрежной продуманностью. Мушка над бровью, придающая лицу иронично-удивленное выражение. Отполированные ногти. Выверенная ширина кружев на рингравах: ни на палец короче, но и ни на палец длинней, чем следует! Будь Валме хоть капельку элегантней — он сделался бы смешон; но смешон он не был, он был безукоризненно моден и изящен. Дик поневоле сравнил с ним себя: в рубахе по-домашнему, с воротом нараспашку, в затрапезном колете, в стоптанных мягких туфлях... Впрочем, додумать и устыдиться окончательно ему не дали.       — Что ж, Окделл, входите, коли пришли. Будете у нас виночерпием. Как там было у древних: «Мальчик, налей эту чашу скорей неразбавленным соком: горько густое вино, сладки же губы твои...»       — Архилох? — со знанием дела поинтересовался Валме, пока Дикон переваривал красоты древнегальтарской поэзии и медленно наливался краской.       — Кажется... Я, по правде говоря, так давно все это учил, что уже и забыл.       — А перевод чей, Меерона?       — А перевод графини Савиньяк, она любит иногда на досуге побаловаться древнегальтарским.       — То-то я его и не читал... она же не печатается?       — Нет, что вы, как можно! Не к лицу благородной даме из старинного рода... а зря! Ну, а вы, герцог, чем заняты на досуге? Надеюсь, прожигаете жизнь, как и подобает знатному юноше вашего возраста?       — Прожигаю, — мрачно буркнул Дик, плюхнувшись в кресло подальше от эра и его гостя. Монсеньор явно пребывал в энергичном настроении и намеревался вносить сладость и свет куда ни попадя. Дик заранее понял, что добром это не кончится. Лучше б не приходил, право слово.       — Прожигайте, прожигайте! Чтобы в старости было что вспомнить. Если вы до нее, конечно, доживете.       — Ну что вы такое говорите, герцог! — напоказ возмутился Валме. — Вот так скажете кошке под хвост, а оно возьми и сбудься...       — О, не волнуйтесь, виконт, — насмешливо заметил Алва, разливая на три бокала остатки вина из кувшина. — Вряд ли судьбы мира столь легки, что их можно перенаправить случайно брошенной фразой. Разумней предположить, что случайно брошенная фраза может оказаться знаком судьбы, которую человек предрек, сам того не ведая. А впрочем, Окделлу вряд ли что-то грозит. Как, собственно, и мне. Полагаю, что как раз мы с ним вынуждены будем досмотреть этот спектакль до конца.       — Почему именно мы? — помимо своей воли спросил Дикон.       — Потому что, насколько я помню всяческие пророчества о конце света, в них говорится, что перед Великим Изломом ни у кого из глав Великих Домов не останется наследника.       — Если исходить из строгой логики, — заметил Валме, — это не означает, что сами главы Великих Домов останутся в живых.       — Вы, безусловно, правы, — Алва пригубил вино и отчего-то поморщился. — Окделл, будьте так добры, откупорьте еще пару бутылок и перелейте сюда! Если дать этому вину подышать, может статься, оно не столь безнадежно, как кажется... Вы, безусловно, правы, любезнейший Валме, но беда в том, что законы истории не придерживаются строгой логики. Если взглянуть непредвзято, можно предположить, что Создателю, Леворукому, или кто там пишет этот сюжет, больше по вкусу дурная трагедия, наподобие Дидериха. Горящие дворцы, море крови, непогребенные трупы на улицах, восставшие мертвецы... Но главных действующих лиц на сцене станут держать до последнего, чтобы потом умертвить с особенным вкусом. Так что не волнуйтесь, герцог, нам с вами ничто не угрожает. Пока. А вот о вашем приятеле, графе Васспарде, я бы побеспокоился. Как и о его братьях. Кто знает, какая случайность не даст им дожить до грядущего Излома?       Дикон побледнел. Монсеньор, казалось, говорил шутя — но ему тотчас же вспомнилось, что старшего брата Валентина, предыдущего графа Васспарда, уже нет в живых. А что, если и Валентин?.. Нет, Леворукий, нет! Эр Рокэ просто шутит...       — Что касается герцогов Эпинэ, — продолжал эр Рокэ, — тут бы я не особо беспокоился. Нынешний герцог уже в тех летах, когда кончина называется «естественной смертью». А из младших Эпинэ в живых остался один Робер. Но вот Придды...       — Хорошо, что нам, «навозникам», опасаться нечего, — язвительно заметил Валме и единым духом опорожнил свой бокал. — Мы так ничтожны, что о нас и в пророчествах ничего не говорится...       — В самом деле? — переспросил Алва. — Дикон, что говорится в пророчествах... допустим, об Олларах?       — Олларам отпущен один круг! — выпалил Дик прежде, чем сообразил, что, может, при навознике-то этого говорить и не стоило. Хотя... можно ли назвать «навозником» человека, который сам себя называет «навозником»?       — Да-да. И Люди Чести почему-то делают из этого вывод, будто после Олларов на престоле Талига воцарится кто-то более достойный.       — Талигойи... — вполголоса поправил Дик.       — О, вот это как раз совершенно неважно, Талига или Талигойи. Важно другое.       — Что? — спросил Дик, когда пауза из долгой сделалась невыносимой.       — Важно то, будет ли на этом месте страна, заслуживающая такого названия, и будет ли у этой страны престол, который захочет занять хоть кто-то.       — А как же нет-то?.. — начал было Дик.       — Но вы уж, право, герцог... — одновременно с ним сказал Валме.       — Вот видите, господа, вам и в голову не приходит, что такой страны может не быть. А вы представьте на минуточку, что никакого Талига просто не будет, и все. Будет пыльная пустошь, потом придут какие-нибудь бакраны, станут коз пасти... это в лучшем случае. А может, и бакранов не будет. Бесплодная пыльная пустошь с колючими кустами, где кишат ызарги. Что, не можете себе такого представить? Вам просто недостает воображения. Подумайте о том, как на самом деле хрупка империя и все вот это, что мы с вами называем «цивилизацией». Как много всего необходимо, чтобы она возникла — и как мало нужно, чтобы ее уничтожить. Эпидемия... землетрясение... потоп... в разных историях рассказывается по-разному, но в целом они едины: вот была великая страна — и вот ее не стало. Отчего с Талигом должно быть иначе? Чем мы лучше других земель? Только оттого, что нам дольше везло? Значит, вероятность, что все кончится именно теперь, только выше...       За окном стемнело; лицо монсеньора освещалось лишь пламенем догорающего камина, который он по привычке велел растопить, хотя на улице и без того было не холодно. Темные глаза казались дырами в маске, и в целом его лицо походило скорее на икону какого-нибудь гальтарского мученика. Дикон смотрел на него и не мог оторваться. Он понимал, что стоит хорошенько тряхнуть головой — и чары развеются, и он снова вернется в обыденный мир столичной Олларии, кипящей жизнью; но шевельнуться почему-то не получалось.       — Право, герцог, вы... — просипел севшим голосом виконт Валме, и Дикон понял, что не ему одному не по себе: виконт, взрослый, лощеный и циничный, подпал под те же самые чары наравне с ним, восемнадцатилетним оруженосцем. — Вы, право... если вам верить, так хоть ложись да помирай!       — Зачем же так сразу, виконт? — черно-белая маска великомученика усмехнулась одними губами. — Если терять нечего — разве вам не интересно досмотреть, что будет дальше? Раз уж изменить ничего не выйдет? Окделл, вы забыли о своих обязанностях! Налейте вина, какое уж ни на есть.       Дикон, как во сне, потянулся к кувшину. Но тут в коридоре загремели шаги, забряцали шпоры, дверь распахнулась и на пороге появился Эмиль Савиньяк.       — Сумерничаете? — весело спросил он. — А мне нальете? Здравствуй, Дикон! Привет, Валме, давно не виделись. А что это вы такие сидите, как жабу съели?       И Дикон кое-как, слово за словом, принялся объяснять про грядущий Излом и конец света. Когда он дошел до пыльной пустоши на месте Талига, граф Лэкдеми хлопнул его по плечу.       — Ладно, спасибо, я все понял, дальше можешь не рассказывать! Росио, говори толком: что случилось?       Маска великомученика скорбно сверкнула очами.       — Вино кончилось.       — В смысле — вино кончилось?       — В прямом смысле, Эмиль: у меня все вино кончилось! Последние времена, по всем приметам последние!       — Ага. Я понял. Море пересохло, в Торку не подвезли снега, в Надоре в камнях недостача, у соберано Кэналлоа кончилось вино. А вот это вы что сейчас пьете, позволь узнать?       — Попробуй! — трагически возгласил эр Рокэ и протянул Эмилю свой початый бокал.       Эр Эмиль пригубил и пожал плечами.       — Как по мне, это «Черная кровь», а что?       — Ах, «что»? А какого урожая?!       — Это уж мне не разобрать. Вроде как водянистая малость, а что?       — Это девяносто третий год, Эмиль! Ужасный был год, ты помнишь?       Дикон поежился. Год и в самом деле был ужасный — это был год восстания Эгмонта Окделла, год, когда погиб его отец... Но эр Рокэ явно имел в виду другое.       — Лето выдалось дождливое, урожай был никакой. Многие виноделы даже и вино ставить не стали, а кто поставил... вышло то, что вышло. Вот, полюбуйся! — эр Рокэ брезгливо взмахнул бокалом.       — Ну, может, по вашим, кэналлийским меркам это и не вино, — фыркнул эр Эмиль, беря со стола пустой бокал и наполняя его из кувшина, — а как по мне, нормальное винцо, пусть и не из лучших. Ваше здоровье, господа! Запомни на будущее, Дикон, — продолжал он, ополовинив бокал, — тем более, тебе с ним еще больше года дело иметь. Если вдруг на самом деле случится конец света, ты об этом и не узнаешь. Потому что твой драгоценный монсеньор стиснет зубы и бросится его предотвращать. А потом уж расскажет, как все было, если сочтет нужным. А если Рокэ Алва пустился рассказывать о том, что конец света на носу и мир вот-вот рухнет, — продолжал он, с видимым удовольствием прихлебывая из бокала неправильную «Черную Кровь», — значит, случилось нечто Воистину Ужасное. Шнурок порвался, любимый кувшин разбился, подкова потерялась... Мы с Лионелем еще в детстве на это напоролись. Рокэ нам тоже что-то такое поведал, я уж и не помню, что именно... но мы поняли, что все. Жизнь кончена, и мир вот-вот рухнет. По счастью, мой братец Ли уже в свои двенадцать лет был не годам трезв и рассудителен. И догадался спросить, что же такое приключилось. Оказалось, что у маркиза Алвасете, видите ли, его любимый мориск — Пинто его звали, редкая масть, никогда больше таких не видел, — потерял подкову, охромел, и в ближайшие три недели его можно только шагать в поводу. И вот отсюда-то и конец света...       — На самом деле, — негромко заметил герцог Алва, — мне тогда еще батюшка изволил сообщить, что в этом году я в Лаик не поеду, потому что у него на меня другие планы. И я был... немного расстроен. Но не рассказывать же об этом было вам, соплякам? Поэтому я и сказал про Пинто.       — Ах да, разумеется! — улыбнулся граф Лэкдеми. — Совсем забыл. Я ведь по делу приехал, а не просто так. Ты знаешь, что Бордон двинул свои галеры на Фельп, и Фельп буквально умоляет о помощи?       Герцог Алва подался вперед.       — Война?       — Война, Росио! И без тебя не обойтись!       — Молчи, сам знаю! Что ж, герцог Окделл! Вы уже написали завещание? Будьте готовы выехать в любой момент!       — А мне можно с вами? — робко осведомился виконт Валме.       — Можно, пригодитесь... если вы готовы бросить все и ехать налегке! Дикон, почему вы еще здесь? Ступайте собираться!       Дик подхватился и вылетел из кабинета. Граф Лэкдеми вышел следом, слегка усмехаясь.       — А сознайся, Дик, — спросил он, — ты ведь поверил, когда он принялся рассуждать... про все вот это?       — Поверил! — выдохнул Дик. — Он был... так убедителен, вы себе просто не представляете!       — Отчего ж не представляю? Очень даже представляю. Ты не поверишь, Дикон: двадцать с лишним лет его знаю, и до сих пор ведусь как щенок! Если бы не Ли...