***
— Я так ничего о нем и не выяснил, — тянет Кейго, с усталым вздохом роняя подбородок ей на плечо. — Даби? Кейго мхыкает. Руми не должна знать о том, что он кто-то вроде двойного агента, это вообще вскрылось случайно, да и Комиссия ни слухом ни духом о том, что Номер Пять теперь тоже в курсе настолько конфиденциальной информации, но, что ещё хуже, она знала даже то, о чем никто больше и не догадывался. Чувства всегда мешают. Шрамы, складывающиеся в имя, неприятно жгутся, напоминая о себе: причуда соулмейтов — не какая-то сказочная панацея от всего на свете, тем более, как оказалось, это больше похоже на болезнь, потому что Руми физически не способна любить никого, кроме человека, заклеймившего её собой. Этот Тенко не делал ничего осознанно — и всё же. Метка сломала её жизнь, разрушила по кирпичику, и Руми самой пришлось строить каркас если не чувствами, то хотя бы работой. — С Шигараки тоже пусто, — стонет Кейго, будто только сейчас вспомнил о том, что свет клином не сходится на этом Даби, — но он хотя бы не проявляет открытого недоверия. Думаю, ему просто плевать. Шигараки Томура. Шимура Тенко. Ромадзи начинаются одинаково, но иероглифы слишком разные, так уж кого угодно можно приплести, а у Руми просто паранойя из-за переживаний о Кейго. Руми осторожно гладит его по макушке, несмотря на то, что нежность — не совсем её конёк; Кейго её единственный по-настоящему близкий друг, единственный, к кому она испытывала чувства настолько сильные. Они не были романтическими, но Руми этого и не хотелось: если бы ей пришлось выбирать, наверное, она бы предпочла кого-то… кого-то… В голове всплывает интервью детей семейства Тодороки. Уверенная, но мягкая Фуюми, её осанка и отточенный жест, с которым она поправляла очки, — да, это именно то, чего бы хотелось видеть Руми каждый день, но сердце, вопреки всему, так и оставалось безжизненной пустышкой, которая оживала лишь время от времени: судя по всему, иногда они с Тенко пересекались — и тогда внутри всё сворачивалось клубочком, но Руми намеренно не выискивала его. Да и он её — тоже. Болью кольнула мысль: может, он давно нашёл свою любовь — и плевать на протиснувшиеся сквозь кожу линии. — Ты не можешь контролировать чувства, — шепчет Руми и сама не знает, для Кейго или для себя. — Но я должен. Руми бы поспорила, да вот только… она же понимает. Пятая среди про — лучшее неё поймёт разве что Старатель или тот, кого раньше называли Символом мира. — Я убью его, Руми, — обещает Кейго изломанным голосом, — убью Даби. И плевать на чувства. Внутри что-то отзывается пониманием, но Руми не может понять, что это: она не влюблялась в своих врагов, она вообще не влюблялась.***
«Что-то не так» — эта мысль бьёт набатом в голове. Что-то не так, дура, обернись. Что-то не… До боя — двое суток, и Мируко должна половину потратить на сон, а другую — на тренировки, но Руми, в отличие от Мируко, чуть более подвержена нервам, поэтому стискивает в пальцах подоконник на кухне своей одинокой квартиры; виски пульсируют от боли, и Руми дёргается, когда её отчаянный стон прерывает звонок в дверь. Какого чёрта. Время от времени Руми заказывала доставку на дом: ходить по магазинам оказалось довольно проблематично с учётом её популярности, так что, если обычную покупку продуктов вдруг не хотелось превратить в автограф-сессию, куда проще было воспользоваться ОниГоу, но сейчас три часа ночи, а холодильник снизу доверху забит всем чем можно, потому что кроличий метаболизм — такая же её часть, как и уши. Район, в котором живёт Руми, слишком элитный, чтобы кто-то случайно мог войти в дом, не говоря уже о том, чтобы пробраться мимо пугающей консьержки с причудой силового типа, так что сразу закрадываются худшие подозрения. — Это я! Ру! Открой! Голос… Кейго. Руми всё равно подходит к двери и с несколько минут пялится в глазок, а затем, когда не обнаруживает никаких признаков врага, открывает замок, но всё равно принимает боевую стойку: раньше Кейго всегда писал и спрашивал перед тем, как прийти, а уж тем более — в такое время. Он дышит чуть чаще обычного, что можно сравнить с состоянием запыхавшегося от длительного бега человека, а значит, он торопился, и это тоже больно уж подозрительно, так что Руми пока не собирается впускать его внутрь. Забавно, наверное: Мируко — пятая в топе про — стоит перед Ястребом — вторым в топе про — в пижаме с символикой из Гарри Поттера, стискивая кулаки. — Даби, — шепчет Кейго одними губами, сразу белея лицом, из-за чего Руми делает вывод: вряд ли это какая-нибудь копия Твайса или ещё что, а вот разговор действительно не для лишних ушей. Руми позволяет зайти в квартиру, а сама отходит, скрестив руки на груди. — Что случилось, — требует она без намёка на вопрос в… вопросе. — Даби. Я узнал, кто он. И узнал, кто такой Шигараки Томура. — Тогда тебе стоило бежать в Комиссию, а не… — Руми, — обычно собранный и холодный внутри, но позитивный снаружи Кейго сейчас на грани безумия, это заметно по дёргающейся нижней губе и частым выдохам, слишком похожим на приближающуюся паническую атаку, которая в мире новичков не редкость, но чтобы кто-то из ведущей десятки сходил с ума… — Руми, пообещай, что будешь держать меня, ладно? Что не дашь сделать глупостей. Что проследишь за тем, как я убью этого сукиного сына, а с Шигараки делай что хочешь. — Что я должна… — Тенко Шимура. Его настоящее имя. Не Даби, если что, эм. Это настоящее имя Шигараки. Мир встряхивает. Или это Руми трясёт? Может, у неё слуховые галлюцинации? На фоне стресса и не такое бывает. Ещё как вариант: всё-таки Лига обвела её вокруг пальца, а рядом стоит вовсе не Кейго, а один из клонов, потому что Лига каким-то образом не только раскусила план Комиссии, но и узнала о том, насколько Руми погружена в детали, и теперь, вот… — Не лучшее время для шуток, — отвечает Руми, хотя всё естество вопит, что Кейго не шутит. Он, конечно, тот ещё повеса, но такие идиотские розыгрыши были стилем младшеклассников, а слишком выразительные и живые эмоции на лице Кейго как бы намекали: прости, сестрёнка, сегодня не наш день. Сегодня не наша жизнь. — Хотел бы я, чтобы это была шутка, — усмехается Кейго, опираясь спиной о шкаф Руми, и теперь становится видно, что вместо привычного геройского костюма, который прилип к нему в силу удобства, были какие-то… красивые, что ли, шмотки. Джинсы в облипку, выставляющие напоказ худые бёдра, простая чёрная зипка, под которой спрятана футболка с логотипом одной из рок-групп, и Руми смутно вспоминает, что Кейго как-то проболтался, будто уверен, что Даби обожает такой мерч. — Это, ха. Мне показалось хорошей идеей прошвырнуться по клубу в гражданской одежде, там всё равно темно и тесно, никто не должен был заметить, а крылья были хорошо спрятаны. Так-то в клубе меня и не узнали, но вот на выходе. Кейго снова улыбается, но уже как-то более отчаянно. — Так уж получилось, что мы подрались, потрахались, разговорились по душам, а потом я сбежал, ну, когда Даби… Тойя… неважно. Когда он уснул. — Он ведь подумает, что ты побежал Комиссии рассказывать, — сводит брови домиком Руми, — но ты, кажется, наоборот не хочешь подрывать его доверие. — Я не знаю! Не знаю, Руми, я не знаю, что делать, я ведь действительно должен рассказать всё Комиссии, он ведь психопат, и это… — Дыши, пташка, — раздаётся хриплый голос позади, и, ну конечно, теперь это не квартира, а проходной двор, спасибо, Кейго, спасибо, Даби, — гипервентиляция для Ястреба… это как-то позорно, тебе не кажется? Руми начинает понимать немую истерику в глазах Кейго. — За психопата тут скорее я, — встревает ещё один. Неудачно подвернувшийся под руку обувной стеллаж трещит, когда Руми со всей злостью хлопает по нему рукой и разбрасывает любимые кеды и ботинки.***
— Вот оно как, — хмыкает Руми, делая глоток из кружки. Остывший чай уже и не жжёт. Всё как в анекдоте: собрались как-то Даби, Шигараки и Ястреб в квартире Мируко, чтобы попить чаю и поболтать о жизни. Наверное, так это всё и выглядело бы в глазах общественности, и лишь они вчетвером понимают, что нет тут никаких Даби, Шигараки, Ястребов или Мируко — есть только Тойя, брошенный мальчик, чей отец был мудаком, Тенко, которому не повезло оказаться под опекой не самого надёжного человека, Кейго, воспитанный не людьми, а настоящими зверями в лице Комиссии, обесчеловечивающей героев, и Руми с её дурацкими иероглифами на рёбрах. — Получается, ты отказался от силы Все За Одного, чтобы прийти сюда? — уточняет Руми. — Сначала я думал убить Даби… Тойю за то, что он насильно меня вытащил оттуда, — в глазах злодея Шигараки сейчас видно только мальчика Тенко, — но он успел рассказать всё быстрее, чем рассыпаться. Кейго пытается незаметно коситься на Тойю, но незаметно не получается, так что всем сидящим здесь очевидно, что он убеждается в чужой сохранности, будто после слов Тенко Тойя мог всё-таки передумать и пойти крошками пыли от чужой причуды. Ничего такого, конечно, не происходит. Тойя лишь ловит чужой взгляд и косо ухмыляется; сгоревшая плоть натягивается на скобах, и Руми невольно вздрагивает, когда снова вспоминает, что произошло с Тойей Тодороки, а затем она снова поворачивает голову к Тенко — и вот тогда случается коллапс. И медицински, и физически. Такого Руми не испытывала ни-ко-гда. Они ведь лишь мельком коснулись темы меток, даже не смотрели друг на друга, хотя очевидно, что Тенко неспроста бросил к чёрту свою многолетнюю обсессию и оказался рядом как только всё узнал, — для него это было важно, по-настоящему важно, ведь иначе… Руми ненавидела метку, мечтала избавиться от неё, но никогда не пытался, а вот Тенко — нет, тогда уже Шигараки — с лёгкостью мог бы вырезать кусок кожи, только бы стереть с тела напоминание, Руми слышала о подобных историях. Но не вырезал. За столько-то лет. Ощущение, будто из лёгких разом выкачали кислород и вместо него залили бензин, а затем бросили спичку: внутри Руми всё сгорает, даже пепла не остаётся, как будто действует причуда Тенко, но другая, куда более извращённая её форма, потому что, несмотря на боль, Руми понимает, что ей это нравится. Ей нравится чувствовать себя живой, ей нравится, что Тенко Шимура, человек, с которым она связана на каком-то совершенно ином уровне, чем обычно связаны люди, сидит совсем рядом — только руку протяни. Такого не было ни в тот раз, когда Руми впервые услышала о Лиге и её главе, ни в тот раз, когда впервые увидела болезненное лицо Шигараки на фото в геройском отчёте, ни в тот раз, когда услышала его записанный на диктофон Кейго голос. Квирки — это ведь та же мутация. Наверное, поэтому всё происходит при непосредственном физическом контакте и поэтому все чувства — просто ошибка, сбой программы, но Руми отчётливо осознаёт, что уже не сможет жить как раньше, не сможет не видеть Тенко Шимуру. Ком в горле не желает пропадать. Должна ли она говорить о том, что планируется в ближайшие сорок восемь часов? Или молчать? Что вообще делать? Если Шигараки… блин, Тенко отказался от своего плана, значит ли это, что в тщательно продуманной операции нет никакого смысла? Хочется, чтобы так и было: Руми знает, что участие принимают в том числе и школьники, а рисковать жизнями детей — это уж точно не по-геройски, даже если дети учатся в Юэй. — И что дальше? — озвучивает за неё вопрос Кейго. Тойя пожимает плечами, печально глядя в кружку с эспрессо. Без сахара. Без молока. У Кейго странный вкус на мужчин: Руми-то обречена меткой, вот и страдает рядом с зашуганным пугающим Тенко, а этот подписался на психопата по доброй воле. — Я думал, — голос Тойи спокойный, ровный, но в глазах столько льда, что почти невыносимо, зато, едва стоит Кейго оказаться рядом, даже взгляд теплеет, и, может, Руми ошибается. Может, никакой доброй воли не было, а чувства сыграли злую шутку. — Пустить в эфир видео со своей историей и анализом ДНК. Перед отцом смыть краску. Похохотать от души над тем, что сын Номера Один оказался злодеем Номер Два, но. Он замирает так, будто изначально планировал это, впрочем, Руми полагает, что так оно было, потому что Тойя похож на человека, который обдумывает каждый шаг, каждое движение, каждое слово. — Но вот мы здесь, — продолжает за него Тенко, — у меня тоже были свои планы. В голову молнией бьёт безумная идея. — Может, сбежим? Три пары взглядов — горящий алый, ледяной голубой и блестящий золотистый — впивается в неё; Руми почти физически чувствует, как в воздухе повисает сначала недоумение, затем — напряжение, а после… — Как? Ох. Руми и не сразу узнаёт — это Тенко: его голос обычно не то чтобы громкий, нет, просто властный и уверенный, но при этом ленивый, будто ему плевать на всё, но сейчас вопрос звучит почти со страхом, которого не ожидала Руми почувствовать от Шигараки Томуры, — и вот оно. Два человека сходятся в одного. Правда в том, что Тенко и Томура — один человек, пора бы уже принять. Разве что. Руми прокашливается. — Одна просьба. Где у тебя метка? Посветлевшие — пускай и не до конца — волосы Томуры скрывают лицо практически полностью, однако Руми удаётся разглядеть за прядями то, как неестественно начинают краснеть щёки, и она почему-то улыбается. Томура как-то неловко ведёт плечом и приподнимает помятую, местами рваную толстовку, медленно оголяя сначала бледный впалый живот, на котором появившийся явно из-за постороннего вмешательства со стороны одного небезызвестного доктора пресс выглядит как снег в мае. Совсем неуместно. Но по-своему привлекательно: например, как пересохшие и треснувшие губы, рассечённые шрамом, или заметные тёмные круги под глазами. Просто… что-то в Тенко манит Руми. Наконец можно увидеть иероглифы, витиеватыми линиями так похожие на подпись, что ставит героиня Мируко, когда раздаёт автографы. — Это причуда моей матери, — тихо говорит Тенко, опуская тёмную ткань обратно, а ведь Руми хотелось посмотреть ещё. И, может, потрогать. Или не только потрогать. Она сама не знает, чего хотела от собственного имени на теле Томуры, но всё её естество будто тянулось к нему. — Но имя, которое было у неё… Это была её одноклассница из средней школы, она умерла через год после того, как они познакомились, и мама ещё долго не хотела подпускать к себе никого, а затем встретила отца. Вот и всё. Но это не всё: Руми видит, как Шигараки кривится и пытается использовать минимум слов с какой-либо эмоциональной окраской, чтобы не выдать своего отношения к произошедшему. Кейго вдруг поднимается и потягивает спину с долгим зевком. — В общем, — начинает он, красноречиво уставившись на Тойю, — время на то, чтобы подумать, ещё есть, а сейчас лучше отдохнуть. Верно? Тойя закатывает глаза, но встаёт следом. — Можете занять вторую спальню, лучше бы нам не высовываться до окончательного решения, — из вежливости говорит Руми, потому что и без того очевидно, что Кейго собирался потянуть Тойю к дальней двери квартиры. Кейго салютует двумя пальцами. Они с Тенко остаются одни. — А твоя метка?.. Подаёт голос будто нехотя. — Расскажешь полную историю — и я покажу. — Но я и… — Не ври мне, Тенко Шимура, — пресекает Руми, сощурив глаза; что-то ей подсказывает, что с Тенко только так и надо, иначе он навеки закроется в себе. — Я просто случайно подслушал ссору родителей, — Томура весь как-то сжимается, становится ещё худощавее, и Руми через стол протягивает свою руку, чтобы взяться за чужую ладонь. Кожа у Тенко оказывается очень уж сухой, но от этого не менее приятной, по крайней мере, для Руми, которая последние несколько минут только и думала о том, как коснётся Тенко. Реальность лучше любых фантазий. — Что ты… — Продолжай, — подталкивает Руми и принимается лёгкими движениями поглаживать запястья Тенко, — просто продолжай. — Я ведь тебя убить могу, — но он не пытается одёрнуть руку, что можно считать хорошим знаком, — не боишься? Руми фыркает. — Кто кого, Тенко, кто кого, — улыбка выходит какая-то не совсем искренняя, но это не потому, что Руми лжёт, а потому, что всё свалилось слишком неожиданно, чтобы эмоции успели формироваться в полной мере, — ссора. Что дальше? — Нет, ничего такого, мама просто плакала и говорила, что не может полюбить отца так же сильно, как любила свою… Ты понимаешь. Она всё шептала, как хочет испытывать то же самое к отцу, а он её успокаивал. Наверное, неправильно называть это ссорой. Хана, моя сестра, увела меня от двери и ещё долго пыталась уверять в том, что всё в порядке, но я знал, что это не так. Практически сразу после этого я заметил метку, пытался скрывать так долго, как мог, но мама поняла через месяц. Она была в ужасе. Это всё. — А потом уже проявился распад… — Да. Сложно подбирать слова. Забавно вышло: те же люди, которые твердили ей о том, насколько повезло Руми оказаться чей-то соулмейткой, зачастую ненавидели злодеев, не могли понять, как таких можно любить. С детства всем вдалбливают эту мысль: злодеи страшные, злодеи жестокие, злодеи нелюди, и Руми привыкла к такому раскладу, она и на Кейго едва не набросилась с кулаками, когда узнала о том, как сильно он влип в чувства к Даби, так диссонанс в голове очевиден. Руми не может контролировать реакцию собственного тела на Тенко, не может пресечь желание обнять Тенко и никогда-никогда не отпускать. — Разочарована, что это оказался я? — горечь от вопроса оседает где-то между рёбрами, наверное, рядом с меткой. — Могло быть хуже, — уклончиво отвечает Руми, но не перестаёт держать руку Тенко в своей. Не может. — Метка, — напоминает Тенко. Руми кивает и выпрямляет спину, а затем задирает спальную футболку. Приходится приподнять грудь, прикрытую тканью, чтобы точно можно было различить имя, и краем глаза Руми улавливает то, как Тенко вспыхивает ещё больше. Среди всей рассказанной им истории не было и намёка на любовь, то есть, ну, настоящую, не считая его нежных чувств к семье, но романтика, кажется, обошла Тенко стороной, и до Руми неожиданно доходит: главный злодей страны восходящего солнца… девственник. Кажется, по её лицу можно прочитать эту мысль, и Тенко, переведя взгляд с метки, говорит: — Меня не волнует секс, я не хочу им заниматься. Руми опускает футболку и кивает. — Это нормально, просто ты забавно реагируешь. Ничего такого. — Не могла бы ты… ещё раз показать?.. — Только если взамен ты дашь коснуться своей. — Опять торгуешься. Руми ухмыляется. — А как иначе?***
Как там говорил Кейго? «Так уж получилось, что мы подрались, потрахались, разговорились по душам…» — что-то такое. Ну, у них с Тенко выходит очень похоже: они решают уйти в спальню Руми, потому что оба почти засыпаюсь на кухне, и там, на светлых постельных простынях, Руми полностью сбрасывает футболку, как и Тенко — худи. Они просто изучают метки, водят пальцами по голой коже, и Руми может поклясться, что ей приходит откровение: любовь — это нечто большее, чем просто чувства, особенно их любовь. Понятно, почему мама Тенко её смогла испытать подобное снова, это просто невозможно — не после того, как вкусишь запретный плод; причуда соулметов похожа и на дар, и на наказание. Пока они медленно проваливаются в сон, Руми понимает, что оказалась в постели с парнем, который, прижимаясь спиной к её голой груди, не хочет тело — он хочет душу, потому что чувствует то же самое, и вряд ли они когда-нибудь смогут отцепиться друг от друга теперь. Руми просовывает бедро между худых ног Томуры, а руками обвивает его живот — так и засыпает.***
Глаза разлипаются с трудом, но благодаря мельтешащему Кейго проснуться оказывается легче, чем могло бы быть, и Руми замечает, что он носится по её спальне, пока они с Тенко спят практически полностью голые, что смущало бы при любых других обстоятельствах, но сейчас? Боже, дайте ей поспать. — Надо бежать, — поясняет Кейго, запихивая в сумку… что это? Ах, похоже на документы. Как он только нашёл их… — Уже полдень, времени всё меньше и меньше, а нам как можно скорее надо оказаться в другой части планеты. Мы с Тойей уже взяли четыре билета до Стокгольма. — Как насчёт для начала спросить у меня или Руми? — голос Тенко даже не звучит сонно, и… О. Руми. Она не помнит, называл ли Тенко её имя прежде, но в любом случае это так приятно — до мурашек по коже. — А что, хотите остаться? — Почему Стокгольм? — уточняет Руми. — Далеко, — поясняет Кейго, оглядывая комнату, — и были билеты на сегодня. Вроде, всё взял. Лучше бы вам накинуть что-то, такси будет через пятнадцать минут. Нас ждёт незабываемое путешествие. — А ещё новые документы, но это уже в Стокгольме, — открытые двери показывают Тойю, закутавшегося так, чтобы было невозможно узнать, — тебе надо что-то придумать с ушами. Руми стонет. — Злодеи приносят столько мороки, — мычит она в подушку.***
Они снимают дуплекс, переделывают документы и даже не пытаются следить за новостями Японии. А ещё Руми выясняет, что поцелуи с Тенко приносят в два раза больше удовольствия, чем оргазмы.***