Демонам смерти нет

— Жнецы не умирают. Слова, словно остроконечные булаты, шепчущиеся мягким звуком одних лишь уст, украшенных чем-то притягательно алым, достигали объекта своего назначения, но старательно игнорировались, как будто бы здесь вообще не было неестественно скромно стоящей Грелль, мнущейся чересчур недоверчиво для своей рутинной распущенности. — Демоны тоже. Не скорым ответом служит томный баритон, скачущий своим певческим нутром по бронзовым ниточкам, замирающим каждый раз при мелькнувшей тени Себастьяна внутри. — Тогда от чего твоё выражение выглядит так печально? Решаешь покинуть бренный мир вместе со своим хозяином? Какая верность. В конце обыденное сопрано натурно затихает, не давая простым смертным и шанса хоть краем ушка уловить продолжение диалога, но вот Михаэлис до сих пор всё отлично понимал. Оскорбительно. Даже Сатклифф, известная в узких кругах своими яркими недисциплинированными чертами, считает его всего-навсего псом на поводке графа, когда и тот сгинул подавно в гнетущем небытие, поглощённый собственным дворецким. Для Себастьяна, да и в принципе для любого объекта, не являющегося человеком, черезвычайно несвойственно горевать по чьему-то исчезновению из потока событий. Наверняка бессмысленных сожалений о том, что зря отдал свой и без того короткий человеческий век на растерзание заточенным когтям, не последовало, и если то на самом деле правда — Себастьян в этот миг предвкушал своё внеочередное счастье, коего в жизни неземного существа не дождаться. — Не твоё дело. Жнецам не положено лезть в житие демонов, а уж тем более судить. Грелль лишь манерно пожала плечиками под пёстрой накидкой, вульгарно распахнутой порывами ледяных позывов ветра в мраке полуночной Англии. Она, конечно, ожидала хмурости чужих бровей, ринувшихся к белоснежной переносице, но была готова не наигранно удивиться тому, сколь долго Михаэлис предпочитает оставаться в привычной людской форме. Запросто ведь мог обличиться дьяволом, но до сих пор хранит кровавость в глазных яблоках, не парит над землёю неведомой силой и не перевоплощается, хотя и понимает то, что более задерживаться в мерзкой столице не обязательно. А ведь она невыносимо прекрасна в те редкие моменты, когда обнажается пред родом простым, охватываемая разгорячёнными всполохами. Наводит ужас. — Я не пыталась сказать ничего такого. Припудренный кончик носа траурно сморщился в немом извинении. Уж точно не ей щебетать здесь о верности, не присущей кому-либо, кроме особи человека. Но для особи демонической, не божественной или ангельской — странно. Странно пытать привязанность. Естественно Михаэлис отрицал свою стадию непринятия, смешанную с апатией и одновременно заправленную чем-то скрытым ранее. Чем-то горьким, будто дрожащая волна северного моря у берегов Англии, но при этом и приятным, как незабываемое ощущение при выполнении долга пред ждущим. Как договор, утерявший былую силу. — Нам с тобой, нелюдям, незнакомо это бремя, но ты самостоятельно постигаешь его. Ты милый, когда совершаешь глупости, знал это? Чуть любовный тон жнеца окутал сгущающуюся смрадную атмосферу вокруг, добавляя типичного фарса и какого-то страстного шарма. Это, должно быть, новый неоднозначный путь демона, идя по которому тот пытается безуспешно скрасить ситуацию после потери? Поголовно каждый в поместье Фантомхайв знал, что рано или поздно с Сиэлем придётся проситься. И Себастьян осознавал это чётче кого бы то ни было, но всё равно прогадал. Осведомлен ведь с самого начала, что таковой участи не избежать. Разумел обо всём. Вертел вечно на краешке сознания мысль, что успеет подготовиться, правда то неведомое понимание отошло в итоге на задний план, погибая под дымчато-серым туманным временем, пролетавшим куда более кротко, чем до встречи с Сиэлем. Так и не успел, в чём сам виноват. Некого обличить в деянии. — Твои сочувствия не стоят и гроша ломаного, жнец. Как всегда грубый нрав распаляет в Сатклифф нечто жаркое, пылающее и желанное до некой похоти в своих рамках. Грелль не хочет питать этой не природной слабости к нему, но никогда не выходит абстрагироваться. Ти Спирс никогда и ни при каких обстоятельствах не простит ей этого грешка, а она и не против. Иногда единственный косой проблеск изумрудного стержня может всколыхнуть нечто большее в грузных думах жнеца. — А я и не сочувствую тебе, Себас-тян. Я не понимаю этой твоей привязанности к маленькому бывшему графу. Да и вообще, нам ведь обоим чужды человеческие эмоции, не так ли? Ты забрал его душу так, как и планировал, разве нет? Тогда почему недоволен сложившийся ситуацией? Даже после смерти жалкого человека, не значащего абсолютно ничего в жизни демона длинною в вечность, ты остаёшься предан так же, как и до этого. И вправду пёсик. Ты, конечно, до невозможности очарователен, когда строишь столь грустное личико, но лучше тебе избавить меня от этого поскорее, Себас-тян. На тебя это совсем не похоже, но знаешь, мне даже нравится эта твоя новая непривычная сторона. Она ни чуть не уступает в привлекательности твоей будничной. И пусть никакой реакции на длительный монолог не последовало, пусть её весьма неординарная личность всего лишь способ отвлечься, пусть ей ещё далеко до идеала Себастьяна — Грелль влюблена. Никакие перемены не изменят её тяги к Михаэлису. Сатклифф сжала в загребущих ладонях излюбленную косу смерти, опередившую будущее и появившуюся в своей форме намного первее той, что изобретет Эмиль Лерп в двадцатом веке. Ей полюбилась эта коса, которую далеко не сразу одобрили в комитете жнецов. Ей нравилось моментами мечтать о том, что когда-нибудь, когда Михаэлис придёт в себя и наконец отпустит несуществующего более господина, они вновь скрестят оружия и сойдутся в жгучей схватке не на жизнь, а на смерть. Какая жалость, что демоны не умирают.