Сладко-горький яд.

      Отношения Энжела и Валентино были аморальны и бесполезны. Пропитанные отчаяньем, скорбью, горечью, застывших на щеках слёз бесконечного несчастья. Валентино был не таким, он упивался властью, питался ей как паразит, урод, ублюдок— много слов описывавших ненавистную моль. Тот был со своими странностями, от того, что мог быть жесток и мягок одновременно.       Горечь чувствовалась во рту, когда глотку разрывал детородный орган, горечь пропитала спальню Энжела, вместе с запахом сигаретного дыма и смазки вперемешку, с лёгким зефирным парфюмом. Горечь ощущалась и в месте, где когда-то было сердце. Валентино его вырвал расчётливо, с наслаждением и без жалости, даже без слов. Тихо подал руку помощи, грел теплом своего плаща, а оказалось, что моль поймала паука в ловушку. Убила его смысл. Нет, нет. Не убила, а лишила смысла.       Он отобрал желание просыпаться по утрам. Нет больше любви к жизни и своему телу, только отвращение. Легко скрывать лицо под улыбкой. Если Аластор всегда лыбу таращит, то стоит подумать, что же скрывает он.       Да, Энжел был не одинок, есть Хаск, он не в самом лучшем положении. Чарли —добрая душа, которая хочет отдать ему тепло, но как страшно. Страшно сделать ошибку ещё раз.       Похоже, весь мир Ангела, куда не сунься, крутился вокруг Валентино. Как смешно, он же сам идёт к нему. Спешит испить сладкого яда, давится и пьёт, потому что нет у него больше смысла. Энжел рушит себя сам, а Валентино просто помогает. Возможно, Энтони питал к нему чувства, что-то кроме ненависти. Он мог понять его, он один знал, что Энжел в его ловушке. Когда тот лежал в объятьях, когда тот спал с ним, Валентине не был слишком жесток.       И вот, он опять тут, в чужих руках сам, по самовольной. Сидит и испивает тёплый яд, пока чувствует как аккуратно и нежно Валентино гладит его по волосам. Уже не противно, Энжел всё принял. Принял и больше не давился своим сладким ядом отчаянья, горечи и ходящий по пятам смерти. — Приятно? — Валентино почти воркует, легко улыбаясь, он наслаждался, понимая как ломает чужую душу. — Да. — Даст отозвался послушно, тихо и запуганно, впервые он не срывался на слёзы.       Было.Валентино добьётся его слёз, получит его крики и истерики, увидит всю подноготную. Энжел много раз спрашивал «зачем? почему?», спрашивал, захлёбываясь то собственной кровью, то слезами, то чужой, до скрежета зубов, омерзительной, спермой.       Валентино не отвечал. Наверно и не ответил бы, если не произошедшее. Он ведь не думал, что игрушка, даже поломанной, будет жива. Дышать, ощущая сломанные рёбра впивающиеся в лёгкие. — Зачем? — тихо, небольшие, чем лёгкое дуновение ветра, которое могло бы пронестись мимо чужих ушей.       Валентино остановился, убирая руку с чужой головы. Он накрыл ей чужое лицо, проверяя наличие сладких долгожданных слёз. Тех не было и Валентино, скучающе положил голову на чужое плечо, легко обнимая Энжела четырьмя руками. — Приятно? — так же тихо, стараясь не сорваться, шептал Энтони. Какая жалость, но туш уже медленно расплывалась. — Да. — Валентино улыбался, слыша пульсацию разбитого сердца своей собственности.       И Энжел хныкал долго, протяжно, горько. Валентино, как пригревшаяся кошка, слизывал его слёзы, не боясь туши. Та только прибавляла таким обречёнными слезам горечи. Горечи вкусной той, что пропитала их отношения давным давно и стала подобна такой желанной им смерти.