Зимородок

Темно-синий атлас мелькает между деревьями — Джейн Сеймур идет по садовой дорожке Вулфхолла, отводя непрошеные яблоневые ветви рукавом. Он наблюдает за ней из окна третьего этажа, как тогда, в сентябре тысяча пятьсот тридцать пятого: стекло по-прежнему кривое и мутное, и дает искажение: голова Джейн кажется несоразмерно большой. Движение ее руки напоминает взмах крыла, и Кромвель думает: зимородок, а после смеется над собой. Нет, нелепость, юная мистрис с крохотными розовыми ногтями похожа скорее на мышку: бледная, худенькая, неслышная. Оставить бы ее в Вулфхолле скользить призрачной тенью за спинами своих отца и братьев, лишь изредка выводя на первый план ради редкого «да, монсеньор». Если бы не Генрих… Кромвель вздыхает — удивительно, как быстро король предпочел зеленый цвет синему, попробуй, уследи за его пристрастиями. И вновь одергивает себя: не он ли, Кромвель, наставлял собственного сына — можно планировать все на полгода, но в том нет смысла, если ты не в силах спланировать завтрашний день? К поясу платья Джейн привязана тоненькая книжка — подарок короля — буквы на первой странице все же заменили, он лично за этим проследил. Мистрис Сеймур сказала однажды, что ей никто не писал сонетов, как хорошо, что он тогда сдержался и не бросил в ответ: за сонетами обратитесь к Томасу Уайетту, у него наверняка найдется лишняя пригоршня нужных каждой юной деве слов. Но Уайетт бы его не понял — сердце поэта околдовала иная, та, что носила зеленые рукава. Джейн для него, как и для многих — неверный мазок художника на картине придворной жизни, другой бы взял тряпку и тут же стер с полотна, и лишь он, Кромвель, еще гуще замешивает краски, обводя бледный силуэт по контуру несколько раз. Я знаю, кому вы отдали свое сердце. Ехидная улыбка леди Рочфор сочилась желчью, когда она это произносила. Кромвель помнит, как смотрел на ее шею — такую тонкую, хрупкую. Одно движение и сломается под пальцами яблоневой веткой. Старые стены Вулхолла протяжно стонут под порывами ветра. Кромвель знает, что если сейчас обернется, то увидит жену. Лиз в своем неизменном чепце стоит посреди комнаты, в руке ее молитвенник. — Отпусти меня, — безнадежно просит он в который раз, — отпусти ради этой некрасивой девочки с бледным овалом лица. Это последний день Джейн в Вулфхолле, уже завтра она прибудет в Лондон. Ей, а не Анне теперь держать в маленьких ладонях сердце короля. Он надеется, что в отличие от предшественницы Джейн не будет подкидывать его, играя в жё де пом. — Мастер Кромвель! — в голубых глазах Джейн Сеймур рыбкой вспыхивает радость, стучит золотым хвостом по радужке. Рукава ее платья сшиты из той ткани, что он прислал в подарок вместе с книгой для вышивки. В памяти возникает дом архивов на Чентери-лейн: крохотные окошки с тусклыми стеклами в каменной толще. Нет, не Джейн ходить по сырым комнатам, за штукатуркой которых лежат мышиные скелеты. Он думает о Джейн, но и не только, мысли-птицы хлопочут в голове крыльями: давно нет вестей от Стивена Воэна из Антверпена, нужно приказать Терстону приготовить к обеду куропаток, стоимость зерна из Фландрии снова подскочила, леди Лайл обещала прислать щенка. — Это мой вам подарок, — застенчиво говорит Джейн, вручая ему сверток. На миг их взгляды пересекаются, а потом он, Кромвель, устремляет взор в сторону дождливого туманного острова с волглой землей, где, если верить слухам, у мужчин на животе есть рот, а женщины умеют летать, острова имя которому Англия. Джейн тушуется, тает в лимонном рассеянном свете утра, сливается с каменными стенами Вулхолла. Он разворачивает ее подарок уже в Остин-фрайарз, заранее зная что увидит. Вышитый зимородок цепляется когтями за тонкую ветку, если смотреть долго, то можно заметить, как та раскачивается, грозясь подломиться. — В конце концов, она всегда может улететь, — обманывает он себя и прячет вышивку в ящик стола.