***
Кафе заказчик выбрал хоть и в центре, но не самое дорогое. Не зная, чем себя занять, Мегуми решил дойти пешком — успел уже три раза пожалеть об этом решении, но стоило зайти внутрь, как кондиционер забрал собой всё раздражение. Экономить было привычно, на что постоянно бесился Сукуна. Они не обеднеют от поездки на такси — и Мегуми об этом знал, но привычка жить на не столь большие деньги от заказов всё ещё была. Хоть американцы и платили многим больше — то, что Мегуми продал бы за гроши у себя, тут ценилось в круглую сумму. Особенно ему повезло, что однажды ему написал какой-то блогер-миллионник, и впоследствии замолвил о Мегуми словечко — так началась некая популярность, из-за чего пришлось повышать цены, иначе банально не удалось бы всё это нарисовать. — Вы кого-то ждёте? — спросила девушка у входа. К английскому — тем более американскому английскому — пришлось привыкать дольше всего. Сукуна помогал. И про японский не забывал — общался дома только на нём; и Мегуми был за это благодарен, страх, что однажды он забудет родной язык присутствовал. — У меня встреча… — начал Мегуми, оглядывая зал, но никого похожего на того, чей портрет рисовал не увидел. — Встреча с Фрэнком Янгом. — Давайте я провожу вас, — девушка мило улыбнулась и повела за собой. Огибая немногочисленные столики, они дошли до самого дальнего угла, где за столиком, откинувшись на небольшой диванчик, сидел молодой человек. Короткие белые волосы — единственное за что удалось зацепиться. Голова его была повёрнута в сторону окна, и разглядеть черты не удавалось. Но внутри Мегуми всё замерло — он и сам замер, оставаясь позади девушки, так и не сделав последний шаг к столику. — Фушигуро Мегуми? — знакомый голос раздался, как гром среди ясного неба. Он повернулся, всматриваясь в фигуру перед собой — девушка уже успела уйти, вернулась к своей стойке у входа, — и эти пронзительные голубые глаза… Мегуми захотелось убежать. Но, сам не понимая почему, он всё же сделал шаг, садясь на стул напротив Годжо Сатору. Это было опасным решением — может и правда стоило убежать, но Мегуми понимал, что его это не спасёт. Сатору уже знает всё, что нужно. Эта встреча… Как возвращение в прошлое. — Так странно пропал три года назад, — Сатору покачал головой, и как же непривычно было слышать японский не из уст Сукуны. — И так глупо нашёлся сейчас. Всё, что оставалось Мегуми, прижать картину в руках ближе к себе, будто та могла его защитить. — Ты ведь понимаешь, что бежать глупо? — Поэтому я и сел за этот стол, — Мегуми поджал губы, опустил взгляд. Как нашкодивший щенок — будто он в чём-то виноват, будто он сам всё это затеял. — Я просто… — голос сорвался. Захотелось разреветься. — Я просто хотел выжить… Правда. Просто истина, которую наконец-то получилось произнести вслух. Пусть и оправдание, но по-другому… по-другому было просто невозможно. И это аксиома.***
В этот раз Мегуми открывает глаза, просыпаясь, многим позже обычного. Долгий спокойный сон был для него столь редок в последнее время, что такие моменты хотелось растягивать на вечность. Но всё ещё существовали обыденные дела: нужно было сходить в магазин, потому что запасы с прошлого раза исчезали слишком, казалось, быстро; ещё вечером встреча с заказчиком, а сразу после Маки позвала со всеми посидеть в баре. Идти не хотелось, но он уже пообещал. Многие из участка всё ещё не хотели Мегуми воспринимать как единицу человечества после того, как он сбежал — остальные лишь узнав о подарке на день рождения быстро переменили своё отношение. Ни то, ни другое не было приятным. Ни один полицейский не любил становиться жертвой — быть тем, кого положено защищать. Это просто раздражало. Но несмотря на всё это, Мегуми позволил Сатору завести дело. Позволил приставить к его дому патруль. И стал всё чаще и чаще заглядывать сам и вытаскивать из дома в компанию бывших сослуживцев. Оставалось на это лишь кивать — иначе с Сатору было просто невозможно. Поднимаясь с кровати, Мегуми накидывает сверху халат и поворачивается к тумбочке, взять телефон. Но того в поле зрения не оказалось. Тревога пробежала мурашками по спине — в эту же секунду Мегуми услышал тихий скрип на кухне. Могло ведь просто показаться — ему много чего казалось в последние два месяца, после того подарка. Если бы не всё тот же Сатору, Мегуми давно заперся за железной дверью и не выходил на улицу вообще. И всё и правда могло показаться. Скрип мог быть простой игрой расшатанных нервов. И Мегуми поверил бы сам себе. Но вчера он точно помнит, как оставлял телефон на тумбочке, ставя на зарядку, перед тем, как уснуть. В такие моменты Мегуми начинал жалеть, что больше не на службе, что под подушкой больше не лежит табельное, что у него нет больше нормированного графика и никто не тревожится от того, что вечно пунктуальный Мегуми опаздывает на работу. Сейчас у Мегуми есть только он, расположенный сам себе. Тихий, аккуратный шаг, бесшумно открывающаяся дверь. Мегуми задерживает дыхание — по пути даже схватить нечего, — ступает на кухню. А скрип и шум по пути лишь усиливаются. Оказываясь у арки, ведущей на кухню, Мегуми прислоняется к стене, чтобы его не заметили. Сглатывает. А руки предательски трясутся. На кухне точно кто-то есть. И лучше бы это был Сатору, окончательно сошедший с ума и ставший его личным телохранителем. Мегуми хотя бы поорёт на него, выпустит пар, ударит даже. А потом Сатору пошутит тупую шутку, и останется на это лишь облегчённо выдохнуть. Взгляд косит, голову чуть поворачивает, чтобы разглядеть незваного гостя, но в поле зрения попадается лишь кусок тёмной футболки. Лишь сейчас Мегуми думает о том, что стоило в начале дойти до прихожей — по обуви и куртке можно было понять пожаловал к нему кто-то из знакомых или нет. А лучше всего нужно было просто выйти из квартиры — под ним милая девчонка-студентка, что постоянно просыпает первые пары, можно было зайти к ней, попросить телефон. Или просто сбегать сразу к участку, к Сатору или Нанами. Они не стали бы смеяться, наоборот — обострившаяся паранойя Мегуми их слишком сильно беспокоила. Она ведь не могла быть беспричинной. Желание всё же сбежать из квартиры на всякий случай пересиливает. Мегуми уже хочет от стены оттолкнуться и бесшумно, но быстро добраться до прихожей, как чужой голос припечатывает к этой же самой стене. — Долго ты ещё там будешь стоять? Ноги дрожат. Руки тоже. Мегуми своего тела в принципе не чувствует — голова начинает кружиться, и кажется, что он сейчас просто грохнется на пол. Голос преследовавший в кошмарах, теперь слышен на яву. Дыхание сбивается, а на глазах скапливается влага. Мегуми всё же не выдерживает, сползает по стенке, больно ударяясь копчиком. Но даже не чувствует. Жмурит глаза, хватается пальцами за волосы, ногтями в кожу головы впивается — сильная боль ведь способна разбудить от кошмара. Только Мегуми не просыпается. А чужие шаги ощущаются всё ближе и ближе. По щекам предательские слёзы, а перед глазами ночной кошмар. Сукуна оглядывает беспокойным взглядом Мегуми, приседает на корточки, но тот лишь поддаётся назад, хотя уже некуда убегать. Дыхание сбивается окончательно, и кажется Мегуми, что он начинает задыхаться. Когда пальцы Сукуны касаются щеки, он действует почти рефлекторно — чужое запястье сковывает, впивается в кожу ногтями, от себя отталкивает. На удивление, Сукуна легко поддаётся и руку убирает. Но не поднимается и не уходит. Чем больше секунд проходит, чем больше Мегуми на него смотрит, тем меньше всё походит на дурной сон, становясь не менее дурной реальностью. — Успокоился? — Сукуна вздыхает. Но руки больше не тянет. И за это Мегуми ему благодарен. — Что… — голос тихий, хриплый. На щеках всё ещё дорожки слёз. А в груди больно. — Что ты тут делаешь? Сукуна переводит взгляд на вход на кухню, вновь смотрит на Мегуми, и на его лице появляется улыбка. Такая лёгкая улыбка — она сбивает с толку. Мегуми лишь хмурится сильнее на это, взгляд тоже к кухне кидает, и возвращает его Сукуне. Тот улыбаться не перестаёт. И это начинает пугать. — Так что? — голосу возвращается сила, дрожь в руках утихает. Паника, тревога и страх сменяются гневом. — Готовлю тебе завтрак, — пожимает плечами Сукуна, поднимаясь. Свою руку предлагает, чтобы помочь подняться и Мегуми. Но тот её игнорирует, встаёт, упираясь ладонью о стену. И быстрым шагом заходит на кухню. Сукуна следует за ним. На плите сковорода, на которой жарятся яйца. Тут и правда просто готовили. Вот только это ни разу не успокаивает. Сукуна пробрался в его квартиру, патруль его не заметил — если они вообще живы; скорее всего живы, иначе давно забили бы тревогу. Собственный телефон Мегуми видит на подоконнике, в два шага оказывается рядом, но схватить его так и не удаётся. Сукуна обвивает талию сзади, утягивая назад. Мегуми цепляется за его руки, ногтями оставляет лунки, до крови давит, но тот не реагирует. Так просто позвонить ему не дадут. Это и дураку было ясно — Сукуна же не просто так стащил телефон. Осознание, что он был в его комнате, пока Мегуми спал, ударяет под дых, заставляя в чужих руках замереть каменной статуей. На душе… мерзко. Так мерзко не было даже когда Мегуми так и не смог позвонить Сатору, рассказать о трупе Ёшино Наги — вот только тогда было мерзко от себя, сейчас же — мерзко о простого нахождения Сукуны в его квартире. Или всё же от себя? Проснулись ли в груди те чувства, которые Мегуми с такой силой запихивал на дно? Проснулись ли боль и страх? Проснулась ли та убогая влюблённость?.. — Почему ты здесь? — успокоиться не получается. Наоборот, становится лишь тревожней, когда руки Сукуны начинают мягко оглаживать бока, успокаивая, располагая к себе — от этого Мегуми то и мерзко, то и тошно. Он дёргается, но не столько потому, что хочет из объятий вырваться, сколько просто проверить — возможно ли это. Но Сукуна стискивает Мегуми лишь сильнее, отвечая на немой вопрос легко — нет, нельзя ему уйти, нельзя вновь сбежать. Больше Сукуна просто не позволит так просто его покинуть. Не того, кто спустя столько времени возродил в нём интерес — убил в нём скуку. — Потому что я скучал, — так легко и просто отвечает он. — Так долго тебя искал… А теперь даже понять не могу, что из всего, что я о тебе знал, правда… Мегуми душно. Он хочет окно нараспашку открыть и дышать, дышать, дышать… Руки его сковывают, тепло чужого тела душит. И очень сильно хочется просто разрыдаться. Он так просто не может. Не может, и всё. То, что пряталось в глубине столько месяцев, в одночасье всплыло наружу. — Знаешь, каково мне было, стоило узнать, что стонал я даже не твоё имя, — и Сукуна шепчет на ухо Мегуми, обдавая кожу горячим дыханием. Тот реагирует так, как отреагировал бы и летом — вздрагивает, руками цепляется за руки Сукуны, всё ещё сжимающие талию, не отпускающие, к себе привязывающие. — Теперь ты его знаешь, — голос Мегуми холодом обнимает, но Сукуна на то внимание даже не обращает. — И что делать будешь? Носом Сукуна проводит линию от уха до сгиба плеча, вдыхает столь сладкий для него запах Мегуми, столь желанный, которого так сильно не хватало. От этого Мегуми вновь вздрагивает, но уже не пытается из объятий выскользнуть — понимает, что это ничего просто не даст, что от Сукуны не сбежишь. Не сейчас. — Ты про то, что у твоего дома караулит патруль? — смеётся Сукуна, оставляя на плече лёгкий поцелуй. И ведёт себя так, будто всё это здесь добровольно. Руки его задирают футболку Мегуми, холодными пальцами проходясь по коже. — Или ты про то, что я в розыске? — и вновь Сукуна поднимается к уху, шепчет. — Они хоть знают причину, почему ты тогда сбежал? Мегуми откидывает голову ему на плечо, дышит с трудом, кажется, что ноги совсем ватные и он сейчас просто упадёт на пол, не в состоянии просто держать своё тело. Мир вокруг чуть кружится, и становится совсем не хорошо. Слова, что Сукуна ему говорит почти проходят мимо разума, но Мегуми пытается за них цепляться, и выудить из глубин себя злость, чтобы та затмила эту тревогу и страх. Сукуна чувствует состояние Мегуми, дёргает на себя сильнее, силой сажает на стул. Открывает окно. И Мегуми наконец-то дышит — всё ещё тяжело, но прохладный воздух успокаивает, остужает больную голову. На стол перед ним приземляется тарелка с омлетом и чашка с кофе. Сукуна садится напротив. У него порции нет. Когда Мегуми поднимает на него взгляд, силой заставляет себя взять палочки. Потому что то, как на него смотрят… Страшно не подчиниться этому взгляду. И раз Сукуна хочет его накормить, придётся слушаться. Нужно слушаться. Нужно. Чтобы бдительность Сукуны хоть на чуть-чуть расслабить, чтобы выхватить телефон, позвонить Сатору или отправить сообщение. Или Нанами. Ему тоже можно. Или Маки. Или просто позвонить в экстренные службы… Нужно сделать хоть что-то. Нужно попытаться сбежать, если с телефоном ничего не получится. Нужно отвлечь чужое внимание… Нужно… — Так они знают? — повторяет Сукуна, и смотрит на Мегуми неморгающим взглядом. Явно изучает. Ждёт чего-то. А Мегуми силой заставляет себя подцепить палочками омлет, кладя еду себе в рот. От страха вкус совершенно не чувствуется. Всё, на чём сосредоточен Мегуми — сидящий перед ним Сукуна. — Нет. Говорит то Мегуми твёрдо, лишь интонацией показывая, что так есть и быть должно. В ответ Сукуна лишь фыркает — что он по этому поводу чувствует неизвестно. Хотел бы он, чтобы полицейский участок знал о чувствах Мегуми? И если да, то для чего? Поиздеваться? Потешить своё самолюбие? Для чего вообще он всё это вновь начал, спустя полгода? Отправил то чёртово сердце, пришёл сейчас сюда?.. Сукуну сложно назвать психопатом — он скорее всего вообще им не является. Но то, что с головой у него проблемы — это факт. И то сердце в красивой упаковке не было точно «романтичным знаком внимания» с его стороны. Это была либо угроза, либо издёвка. И легче было полагать, что он просто хочет Мегуми зарезать, отомстить так. Но чем больше он смотрел в лицо Сукуны напротив, чем дольше тот находился в этой квартире, тем больше Мегуми ничего не понимал. Какую игру решил Сукуна затеять?.. Почему он вообще?.. — Прекращай этот мыслительный процесс, — рыкнул Сукуна. — У тебя на лице всё написано. И Мегуми взгляд отводит. Бесить Сукуну нельзя. Нужно слушаться. Нужно… Омлет всё такой же безвкусный. Не будь ситуация столь напряжённой Мегуми сумел бы распробовать эти изыски — воспоминания о том, насколько вкусны блюда из-под руки Сукуны, всё ещё грели. Внезапно телефон Мегуми зазвонил. От резкого звука не получилось не дёрнуться. Сукуна перевёл раздражённый взгляд на телефон, всё также лежащий на подоконнике. Мегуми задержал дыхание. Через полминуты звук прекратился. — Если… — Мегуми сам себя не слышал; губы обсохли, а язык почти не двигался. Но услышал его Сукуна. Посмотрел внимательно, ожидая продолжения. — Если это был кто-то из участка… — Мегуми насильно заставил себя говорить. — Если я не отвечу они могут понять, что что-то не так. Как вариант получить в руки телефон и отправить сообщение Сатору. Или позвонить ему, наплести ерунду — он бы понял всё. Или… Или сделать уже хоть что-то. Сукуна поднимается со стула медленно. Мегуми откладывает палочки. Он не съел и половины — больше просто не может. Его не переставая мутит, если он продолжит насильно в себя запихивать еду. — Номер неизвестный, — комментирует Сукуна, подняв телефон. Подходит вновь к столу. — Перезвонишь? Кладёт телефон перед Мегуми, но в руки не даёт. Заставляет нажать звонок, поставить звук на динамик. Пара гудков и раздаётся женский голос. — Алло? — Д-да, — Мегуми не может взгляд от Сукуны отвести; боится. — Вы звонили. — Да-да, — в трубке раздаётся шуршание. — Простите я сейчас просто на работу бегу… Чёрт! — резкий звон заставляет поморщиться. — Давайте перенесём встречу на завтра? Я сегодня никак не смогу забрать картину. Резкая боль в руке, заставляет Мегуми тихо вскрикнуть — больше от неожиданности. Сукуна крепко схватил за запястье, сжимая. Одними губами прошептал «Соглашайся». — Да… да, хорошо, — а голос начинает предательски дрожать. — Давайте встретимся завтра. И Сукуна нажимает кнопку сброса вызова. Руку отпускает. Мегуми не может оторвать взгляд от телефона. На потухший экран. Это была его надежда. Если бы позвонил Сатору. Или Маки. Отмена встречи с заказчицей намного хуже, чем можно подумать. Так хотя бы уже стало понятно, что что-то не так, но сейчас… Тревога, страх, они достигают своего апогея. И Мегуми уже сам не понимает, что творит. Он просто резким движением хватает тарелку с недоеденным омлетом и кидает её в Сукуну. Сам хватает телефон и вскочив так, что падает стул, бежит к прихожей. Плевать, что за окном холодно для его домашних футболки и штанов. Плевать. Главное просто сбежать из квартиры, а там позвонить Сатору или в полицию… И вот она — спасительная дверь. Всего пара шагов. Открыть и сбежать. Открыть… Ручка не поддаётся. Мегуми начинает нервно вертеть замок, но это не помогает. Лишь когда он уже второй раз дёргает защёлку туда-сюда, понимает, что дверь закрыта на ключ. И тогда становится страшно — времени искать по карманам куртки ключи нет. Руки больно заламывают за спиной. Телефон с громким стуком падает на пол. Мегуми не может сдержать крик — от страха, от боли, от всего происходящего. Но Сукуна успевает закрыть ладонью его рот быстрее. Холод проходит по коже. Сердце в груди учащённо бьётся. И понять Мегуми не может самого себя, хочет он бежать или замереть каменной статуей. Потому что просто страшно. Потому что всё ещё ничего не понятно. Потому что… Потому что чувствуется то же самое, что чувствовалось летом. По щекам начинают предательски катиться слёзы. — Тш-ш-ш, — шепчет Сукуна в ухо, опаляя дыханием. — Ну чего ты? Всё было бы хорошо, не пытайся ты сбежать. Ты ведь не хочешь, чтобы я разозлился? Мегуми дёргается в его руках, мычит в руку, но вырваться так и не получается. Сердце в груди так бешено бьётся, что кажется, оно прямо сейчас выскочит из груди. А ноги почти не держат — дрожат, готовые тут же согнуться, заставляя упасть на пол. Но Мегуми старается сохранять разумность. Старается отогнать панику из головы, придумать другой план — придумать хоть что-то. Но тонкая нить рвётся. Сукуна тянет его назад, уводя уже в спальню. Мегуми всё пытается высвободиться, брыкается, но за это получает лишь усиленную хватку на руках. Крик снова тонет в чужой руке. Плечом Сукуна напирает на дверь, та открывается, хлопая, соприкасаясь со стеной, затаскивает Мегуми, и, чуть развернувшись, толкает его вперёд. Ноги, всё так же слабые, не держат, от чего он запинается, почти падая — успевает схватиться за одеяло на кровати, сползая на пол вместе с ним. В глотке застревает крик. А слёзы лить так и не прекращают. Всё, чего Мегуми сейчас хочется — свернуться комочком, спрятаться от всего этого мира… Проснуться. Открыть глаза и понять, что всё произошедшее — фантазии больного мозга. Что Сукуна стоящий за спиной не реален. Что никто в его квартиру не проникал. Что лета прошлого года не существовало… Сукуна наблюдает. Смотрит на дрожащего, цепляющегося за то одеяло как за спасательный круг, Мегуми, что хрипит, пытаясь скрыть истерику, всё же нагнавшую его. Ещё немного и, кажется, что Мегуми начнёт задыхаться — сам себя убивать начнёт. Шаг делает аккуратно, медленно, тихо. Перестарался всё-таки. Подушечки пальцев мягко по ткани футболки Мегуми проходят — почти не касаются, оставляя короткую линию на позвоночнике. Но тот каменеет в руках, дыхание задерживает, но посмотреть на Сукуну всё не решается. Продолжает лбом утыкаться в одеяло, прячась от кошмара. — Тише… — шепчет Сукуна. — Тише… Но Мегуми всё не реагирует — всё так же каменной статуей сидит; не смотрит и, кажется, что даже не дышит. Сукуна вновь пальцами проводит по спине, движения плавные, нежные — будто и правда сожалеет о том, что напугал; что продолжает пугать до сих пор. Будь здесь кто другой — любой другой маньяк, убийца, насильник, психопат; хоть всё вместе — Мегуми бы не испугался. Испугался сейчас он лишь потому, что слишком многое Сукуна для него значит. Слишком много чувств к нему испытывает… — Ты поэтому ведь сбежал, — всё шепчет Сукуна; ласковым движением оглаживает плечо, чуть на себя тянет, — потому что просто не выдерживаешь… Мегуми не сопротивляется. Не пытается уже убежать, не вырывается. Дышит только еле-еле, будто боится, что из-за этого Сукуна ему что-то сделает — боится, что даже этим может разозлить. А тот к себе тело притягивает, обнимает, подбородок на макушку Мегуми кладёт — и всё гладит, гладит и гладит. Всё, до куда дотягивается. Мегуми в его руках всё ещё дрожит, всё ещё плачет. Но ласку принимает. — Ненависть, любовь, злость, страх, уязвимость, тепло… — Сукуна перечисляет; он знает, что прав. И Мегуми, прижимающийся к нему сильнее, стоит только ухватиться за ниточку безопасности — фальшивой, искусственной, такой тонкой, но всё ещё безопасности. — Слишком много для тебя. Поэтому легче было сбежать, да? И Мегуми кивает. Оттаивает. — Не плачь только, прошу тебя, не плачь, — шепчет Сукуна; всё он шепчет в макушку. — Больно? Я знаю, что бо- — Почему ты их убил? Мегуми договорить не даёт. Перебивает. Голос стальной, несмотря на состояние — руки всё ещё дрожат, ноги ватные, а ушах смешивается голос Сукуны и белый шум. Мегуми нагло пользуется состоянием Сукуны, пользуется тем, что он чувствует вину — и мысли о том, что тот всё же псих, от того, как его штормит, укореняются в голове. — Кого? — Всех. Мегуми взгляд поднимает. Смотрит в чужие глаза — а они всё также отдают алым; таким ненастоящим, искусственным цветом. Кровавым цветом. И всё равно в голове почти силой держать нужно, что ласка, которую Мегуми сейчас получил всё ещё ненормальна. Но так к ней хочется тянуться. Пользуясь тем, что Сукуна успокоился, сменил гнев на милость, Мегуми чуть отодвигается от него — ещё проверяет пока что, можно ли. Сукуна позволяет, не хватает обратно, не тянет на себя. Но и на вопрос всё ещё не отвечает. Это бы раздражало, если бы внутри Мегуми не цвела всё ещё паника, не сковывала… Ноги всё ещё не держали нормально, пришлось цепляться за кровать, поднимаясь — запутавшись в одеяле чуть не упал, но Сукуна успел подхватить, удерживая за талию. От чужого прикосновения по телу прошли мурашки. Столь аккуратными и нежными они были, и так крепко держали тело в руках, будто хрусталь, который от любого неточного движения, в крошку разобьётся, меж пальцев исчезая — и всё равно раня, не больно, но оставаясь в ссадинах, впоследствии убивая. Мегуми сглотнул, руки Сукуны своими покрывая, чтобы отцепить его от себя — тот не сопротивлялся, лишь удостоверился, что Мегуми не упадёт, стоит отпустить, и убрал руки. После такого в голове ворох мыслей стал ещё гуще, будто издеваясь над разумом — хотелось и сбежать, и примкнуть ближе. Мегуми, скользнув взглядом по, казалось, виноватому лицу Сукуны, быстро отвернулся, не в силах задерживать на нём взгляд. Так становилось только хуже и на душе гаже. — Ты на вопрос не ответил, — хрипит Мегуми, поджимая следом губы. Руки дрожат, приходится сжать их в кулаки, а после и вовсе сложить на груди — смотреть всё ещё не хочется, а потому он отходит к окну, заглядывая за стекло. Люди сновали туда-сюда, не зная, что творится в квартире над их головами; не зная, что маньяк, пугающий с экрана телевизора из сводки новостей, совсем к ним близко; не зная, что его пропажа с полицейских радаров лишь затишье перед бурей — совершенно не подозревая, что тот, кто маньяка должен был поймать — просто в него влюбился. — Просто захотел, — и слова Сукуны как ожог на коже, столь болезненный, уничтожающий, мучительный, губительный. Возможно, было бы проще, расскажи Сукуна о «великой цели», которая ему привиделась однажды и которая продолжает за ним следовать. Возможно, было бы проще, расскажи Сукуна, что делал это, чтобы стереть с лица земли «грязных людей». Возможно, было бы проще, если бы Сукуны просто не существовало. — Когда я хотел развлечься. Когда мне было паршиво. Когда мне было скучно. Когда меня кто-то раздражал… — перечислять он мог бы ещё дольше, кажется, но замолк, стоило Мегуми наконец-то на него посмотреть. — Но всё это мотивировалось лишь тем, что я захотел… Мегуми не понимал, не знал, как реагировать на услышанное. — Просто… — Мегуми прикрывает глаза. — Просто захотел? И всё? — Я живу простой жизнью, — честно отвечает Сукуна, поднимаясь. — У меня нет великих планов и целей. Я мало в чём нуждаюсь. Но состояние у меня всё равно чаще всего паршивое. — Это твоё… — слова подобрать оказалось сложнее; приходилось держать тонкую грань, не обвиняя, не потакая — нельзя было выводить его, — …успокоительное? — Типо того, — Сукуна повёл плечом. — Я разделял с ними радость, разделял грусть… — Поэтому мы не могли так долго понять твой мотив, поэтому мы не могли найти все трупы, связанные с тобой, — смешок сам срывается с губ. — У тебя просто ничего не было. Поэтому всё настолько разное. И это так глупо и так гениально одновременно. — Разочарован? — Удивлён. Мегуми отвечает честно, потому что смысла просто нет во лжи, не сейчас, когда Сукуна стоит перед ним, сам говорит правду. Страшно, наверное, сейчас должно быть, ведь нет никаких гарантий, что у того ничего не коротнёт в мозгу и он не набросится сейчас, расчленяя тело — Мегуми знает, что Сукуна так не поступит; просто в этом уверен. Без каких-либо гарантий. Потому что Сукуна влюблён. И видит Мегуми всё это прямо сейчас, видит в чужом взгляде, видит в чужих действиях, слышит в чужих словах. Иначе бы Сукуна не пришёл сегодня. Иначе бы не отправлял этой идиотское сердце. Иначе бы он просто убил Мегуми ещё во сне. Иначе бы он просто забыл, и не вспоминал, оставляя дни, проведённые, в памяти, иногда к ним обращаясь, но забыл бы просто про Мегуми в итоге. — Зачем ты пришёл? — и сам не осознаёт, что делает шаг вперёд, шаг к Сукуне ближе. — Потому что не могу больше без тебя, — а тот всё так же стоит, не двигается, ждёт. — Я хочу забрать тебя. Хочу быть с тобой… Мегуми делает шаг ближе. — Хочу, чтобы ты принадлежал лишь мне. Холодные, всё ещё дрожащие, пальцы по щеке Сукуны скользят — руку тут же ловят, сжимают в тепле, ближе к себе прижимают. Мегуми дышит еле-еле, всё ещё опасается, но отойти не может — не сейчас, потому что осознание того пиздеца, в который он попал… Сбивает с ног. В голове дурная мысль. Не может быть всё настолько просто. Он губами двигает, а сказать ничего не может, хоть и понимает, что нужно — это поможет спасти столько жизней, а главное — его, Мегуми, жизнь спасёт. Как же он понимает желания Сукуны, сам ощущал всё это — всё ещё ощущает, — как же хотелось не сбегать тогда, а просто оборвать все связи с участком. Остаться с Сукуной. И он может это сделать. Несколько слов — и он сможет быть с тем, к кому так тянет. С кем ощущается безопасность, с кем может быть так спокойно и легко… Кажется, он сходит с ума. Но как бы не было опасно — с ним всё ещё до одури, до ужаса и дрожащих коленей, безопасно. А сил выдавить голос всё нет. Сукуна смотрит мягко, ждёт, понимает, что от слов Мегуми всё может измениться — в худшую или в лучшую сторону. Сделать выбор нужно в этот момент, в этот час и в эти секунды. — Давай так, — произносит шёпотом Мегуми, тут же замолкая, ком в горле сглатывая. Сукуна сильнее руку в своей сжимает — почти до боли, но ничего, кроме тепла так и не получается почувствовать. — Я уйду с тобой, — губы сухие, голос стих, но это единственное, что может прийти на ум, — а ты будешь всю радость, всю грусть… всё будешь со мной проводить. Никаких убийств больше, хорошо? — Мегуми… — У тебя буду я, — сам не верит, что это говорит. — Я буду помогать. Можешь делать со мной всё, что захочешь… Только не убивай больше никого, хорошо? И стоит Мегуми взгляд на Сукуну поднять, как тот сразу же тянет за руку ближе, другой шею обвивает, а на губах чужое дыхание. Мегуми замирает, в глаза смотрит, и всё равно дрожит — от страха ли предвкушения, сам не знает. — Обещаю, — Сукуна шепчет в губы, у него самого дыхание сбивается. — Обещаю. Поцелуй медленный, Мегуми к нему не готов, но всё равно обвивает рукой талию Сукуны, отдаёт инициативу — руку отпускают, и та ложится на плечо, сжимает футболку, натягивая. А поцелуй углубляется, Сукуна напирает, и Мегуми оказывается прижатым к подоконнику, а чужие руки проникают под футболку. Мегуми отталкивает Сукуну от себя — дышит тяжело, руки дрожат, а в глазах влага. — Ты меня увезти хотел, — собирается с мыслями. — Нужно собрать вещи… Мне нужно написать Сатору… Боль проходит по телу — Сукуна шею сильно сжимает: дышать ещё можно, но всё равно страшно. — Если… — понятно сразу становится, что Сукуна ревнует, — я просто исчезну, будут вопросы… Хватка ослабевает. Мегуми положит свою жизнь, пожалеет, возможно, о своём решении в будущем, но хоть часть его мыслей, наконец-то, заткнётся. На душе, наконец-то, не будет так паршиво. — Просто скажу, что устал от всего этого и уеду. С тобой. И буду впредь лишь с тобой.***
Это оказывается не так плохо, как Мегуми полагал. Сукуна был… таким же, каким был, когда с ним только началось общение — учтивый, аккуратный, нежный и заботливый. Мегуми просыпался от солнечных лучей, запаха кофе и завтрака; от мягкого поцелуя в лоб… Сукуна при любой возможности таскал на руках, зажимал у стен, глубоко целуя, обнимал со спины, кладя голову на плечо, наблюдая за тем, что делает Мегуми… И всё было так нежно, аккуратно, казалось, что он сам хрусталь, который больно будет потерять — Сукуна с него чуть ли не пылинки сдувал. И Мегуми соврал бы, если бы сказал, что такое ему не нравится.***
Грохот летящей в стену посуды оглушал. Мегуми уже не вывозил — хотелось сжаться в комочек, спрятаться в углу, оглохнуть и ослепнуть. Но рядом пролетает очередная посуда, разбивающаяся о стену, к которой прижимается Мегуми. Весь пол усеян осколками — куда не ступи, всё будет впиваться в босые ноги, распарывая кожу. Иначе бы Мегуми уже сбежал. Когда вся посуда оказывается на полу осколками, времени проходит около получаса. Сукуна уходит в спальню, громко хлопая дверью. От звука Мегуми вздрагивает — и лишь для того, чтобы в следующую секунду сползти по стене, падая на пол. Лишь когда Сукуна уходит, он даёт волю слезам, утыкается в колени и начинает реветь — тихо, боится, что Сукуна услышит, что разозлится вновь. Голова чудовищно болит, а живот от страха продолжает скручивать, и кажется, что его просто сейчас вырвет. Дышать легче не становится ещё долго. Сколько времени в итоге проходит непонятно — в реальность Мегуми возвращается, лишь когда чужие руки мягко обнимают его за плечи, тянут на себя, заставляя подняться, и в итоге подхватывают, отрывая от пола. Мегуми цепляется за майку Сукуны, туманным взглядом цепляется за всё те же осколки на полу. Не сразу слышит чужой голос, мягко на ухо шепчущий: — Не плачь, пожалуйста, не плачь.***
— Чего ты хочешь? — смешок сорвался с губ Мегуми. А следом за ним последовал и стон. Ноги захотелось резко сжать от волны удовольствия, проходящей по телу, но чужие сильные руки не позволили, крепко сжимая колени. Сукуна лишь поднял голову, облизывая губы — Мегуми смог лишь издать протяжный скулёж от этой картины. И далее — протянуть к нему руки, обнимая за шею, утягивая в грязный, мокрый поцелуй, пока руки Сукуны проходились по телу. Стон утонул в поцелуе, когда Сукуна ногтями подцепил сосок, а после зажал его в пальцах. Почти задохнувшись от ощущений, от чужих губ пришлось оторваться — ноги рефлекторно сами дёрнулись, обвивая талию Сукуны. Тот лишь подхватил под ляжками, потянув на себя, заставляя Мегуми приподняться, усаживаясь на его бёдра. Голой задницей он чувствовал чужое возбуждение и на это оставалось лишь усмехнуться: — Что ты хочешь? — прошептал Мегуми в чужие губы. — Ты же знаешь — я могу сделать всё… Сукуна ему в губы рычит, когда тот начинает двигать задницей.***
Когда это повторяется — Мегуми вновь и пугается и теряется. Вновь к стене прижимается, дышит быстро и отрывисто. И внимательно следит за Сукуной. Следит за тем, как со стола летят тарелки вниз, как на полу рассыпаются осколки с остатками еды, кашей оставаясь на полу. Следит за тем, как чашка летит в стену… И всё гремит, кричит, орёт звуками и звонами. Мегуми тоже закричать хочет — настолько страшно, настолько невозможно… Но тело каменеет, ноги к полу примерзают, и всё, что остаётся — смотреть на Сукуну, снова злого, разъярённого; дышать еле-еле и дрожать всем телом. Мегуми даже понять не может от чего всё началось снова, что так разозлило Сукуну, буквально вывело из себя. Он просто переступил порог квартиры — уже хмурый, — зашёл на кухню, где Мегуми расставлял на стол ужин, просто взял чашку налить себе воды — долго смотрел на текущую воду из-под крана. И в итоге просто кинул кружку в стену. Он не кричал — никогда не кричал, — ничего не говорил вообще, лишь бил посуду, пугал Мегуми… В такие моменты хотелось бежать — казалось, ещё секунда и Мегуми не вытерпит, правда побежит куда глаза глядят, будет шляться до ночи по улицам, пытаясь избавиться от страшных картин перед глазами, очистить разум от звона… просто успокоиться. Но что-то ему подсказывает, что будет лишь хуже, если Мегуми попытается убежать. Он ведь сам на себя взвалил этот груз, самолично предложил это, сказал проклятое «да» — и то, что Сукуна его не трогает в такие моменты, не бьёт, даже не подходит, ни капли не успокаивает. Такова цена. Иначе Сукуна вновь начнёт убивать. Кулак врезается в стену рядом с головой — Мегуми вздрагивает, дышит быстро-быстро, пытается податься назад, но уже давно впивается спиной в стену. Дальше — лишь раствориться в ней. Но глаза не закрывает, не жмурится, потому что так — страшнее. Лучше видеть Сукуну, смотреть в его красные, полные гневом глаза, чем отдаться темноте. Так — опасней. Чужая рука тянется к лицу — а сердце у Мегуми бьётся всё быстрее, больно ударяется о грудную клетку, готовое сломать рёбра, — подушечки пальцев проходят по щеке, собирая влагу. Мегуми даже понять не успел, что начал плакать — он уже не выдерживает… — Не плачь, прошу… Сукуна шепчет. А Мегуми начинает понимать.***
Рисовать он начал вновь не сразу — в этом особо не было смысла; не с материальной точки зрения. Зарплаты Сукуны, пашущего на двух работах хватало с лихвой — Мегуми работать он не разрешал, и, сколько бы тот ему чего ни говорил, со второй увольняться тоже не хотел; хоть Мегуми и понимал, что вся та злость и раздражение, которые Сукуна испытывает, связаны именно с этим. Через месяц он понял и почему ему самому работать нельзя — Сукуна не хочет, чтобы Мегуми часто выходил из дома. Когда пришло осознание, ничего кроме тяжёлого вздоха выдать не получилось. Мегуми не стал истерить, не стал ничего говорить Сукуне по этому поводу — собственничество и ревность того были понятны ещё с самого начала, но к ним добавился и страх. Сукуна просто боялся Мегуми потерять. И вот об этом и надо было поговорить. Вот только забитый график работы, позволяющий лишь ночью и утром видеться — и всё сонными. Сукуна шёл на повышение. А Мегуми уже устал одному чахнуть дома — никто открыто не запрещал ему выходить, ключи не забирал, к батарее наручниками не цеплял, но и самого желания выйти не было. Язык он знал всё ещё с натяжкой, в городе ориентировался так себе, и даже в магазин за продуктами было идти бессмысленно — холодильник и так был полон. Так перед глазами оказался холст, купленный Сукуной ещё в начале переезда — он ведь помнил, как Мегуми было важно искусство. А в голове пустота. Что рисовать Мегуми не знал, а потому почти бесцельно водил кисточкой по полотну, набравши краски. Был обычный пейзаж — чем-то взятым из головы, мутное и не особо интересное… Но как же он, оказывается, по всему этому скучал. …Когда Сукуна вернулся — раньше, чем в последние дни, — Мегуми даже не заметил, настолько увлечённый всё той же картиной. Мелкие детали, более осмысленный подход — как же он не хотел зарывать искусство в себе, не хотел забывать каково это, когда всем своим существом перемещаешься в пространство, которое отражается на холсте, когда можешь отразить самого себя на этом же полотне — любого: и грустного, и весёлого, и задумчивого, или не себя вовсе. Какая к чертям разница? Эмоции, мысли, чувства — всё перед тобой, рождённое из-под твоей руки, и это было окрыляющее, это было как глоток свежего воздуха, это просто… — Очень красиво, — чужой шёпот на ухо, заставляет вздрогнуть и резко обернуться. Мегуми встречается с чужими глазами, в которых так много любви… — Я хочу вновь продавать свои картины, — и это первое, что он говорит. Не «привет», не «спасибо». Потому что это не нужно ни ему, ни Сукуне. Как бы свою жизнь Мегуми не положил, как бы не бросил всё, что было привычно и дорого сердцу, ради чувств, в которых на тот момент даже не до конца был уверен — которые сами по себе могли и могут быть недолговечными и кто-то всё равно рано или поздно устанет, — он всё ещё хотел что-то делать, а не быть запертым в башне принцем. — Я знаю, что ты ревнуешь, я знаю, что ты собственник, — он шепчет в губы Сукуны, — я вижу, как тебе не нравится, когда мне приходится одному выходить на улицу, но… — Конечно, — тот перебивает, улыбается, оставляя лёгкий поцелуй на губах. — Я не буду запирать тебя в квартире, ты волен делать всё, что хочешь, но… По коже проходят мурашки, когда Сукуна начинает шептать на ухо. —…ты же понимаешь, что это будет меня злить? — К-как хорошо, — Мегуми в ладони берёт лицо Сукуны, заставляя посмотреть на себя, — что я знаю, как тебя успокоить. И не слова больше — лишь вздохи, — когда его подхватывают под бёдра, сжимая до синяков, рычат в шею, покусывая, заставляя стонать и несут в спальню. Животный секс с Сукуной — один из таких способов. Это Мегуми выяснил за полтора года. За год — что Сукуна ненавидит слёзы Мегуми, и стоит ему их увидеть начинает пугаться. За полгода — что Сукуна правда его любит.***
— Я могу им манипулировать, — честно отвечает Мегуми. Сатору смотрит как-то отрешённо. Будто совсем не здесь. Ни одно слово Мегуми не сделало ему легче. Ни одно движение. Ни один взгляд. Это… нет, не раздражало, скорее вводило в ступор. Почему-то казалось, что Мегуми должен быть безмерно рад, что его нашли, что готовы вытащить из этого чёртового ада, но… Ему было плевать. Даже не так — Сатору не мог перестать ловить себя на мысли, что Мегуми устраивает тот порядок, который у него сейчас в жизни. И это пугало. — Он… не бьёт тебя? — и это единственное, что может Сатору спросить. — Он с меня пылинки готов сдувать, — закатывает глаза Мегуми. — Это не отменяет того, что Сукуна вселяет страх. Но стоит мне заплакать — его как по щелчку переключает. — И это всегда работает? Мегуми пожал плечами. Это не утешало. Кофе на столике уже давно остыл — Сатору так и не притронулся к нему; Мегуми же свою чашку уже выпил. Где-то в ногах стояла картина, на которую было так наплевать на самом деле — она даже больше, стала просто раздражать, но Мегуми продолжал с ней возиться, чтобы ничего не помялось. Будто Сатору и правда всего лишь заказчик. — Я знаю, как мне его успокоить, — наконец-то продолжил говорить Мегуми, отводя взгляд в сторону окна: люди ходили туда-сюда, и всё ещё даже не имели представления, что происходит у них под носом. — Я знаю, когда у него начинается момент гнева. Я знаю, почему… Я знаю, как предотвратить его злобу. С Сукуной страшно. Но не опасно. Сатору в это не верил. Не хотел верить и не мог. Казалось, что Мегуми будто под гипнозом — как он мог так говорить обо всё этом. Так легко? Будто он не живёт с убийцей, на счету которого десяток трупов — и это лишь те, которые они нашли. — У тебя стокгольмский синдром что ли? — нервно усмехается Сатору, отпивая наконец-то уже холодный кофе. Едкий и невкусный. Мегуми возвращает ему взгляд. Смотрит нечитаемо, но о чём-то явно задумывается. В следующую секунду в глазах вспыхивает холод. — Тебе лучше, чем мне известно, что стокгольмского синдрома не существует, — стальным голосом произносит он. И Сатору теряется. — Да, но ты понимаешь, о чём я, Мегуми… Тот лишь вздохнул. — Хватит, — таково было его решение. — Ты приехал сюда один. А значит это твоё личное расследование. У тебя нет оснований, чтобы посадить Сукуну… По крайней мере, не сейчас. Я тебе помогать не собираюсь… — Мегуми… Но тот уже поднялся со стула, намереваясь уйти. — Не нужно этого. Не пытайся возродить дело против Сукуны, иначе… И поджав губы, просто развернулся и покинул кафе. Сатору прекрасно прочувствовал угрозу, парящую в воздухе. Это может стать проблемой. Но как же ему было на всё это плевать — он искал три года, прилетел в сраную Америку ради одного — найти Фушигуро Мегуми и забрать домой, вырвать из лап монстра… Но всё пошло совсем не по плану.***
Мегуми потерял нить времени, всё, что он смог, придя домой, упасть на диван, уткнувшись взглядом в стену. Нет так он планировал провести этот день — мысли в голове копошились, ужасным роев жужжа и жужжа: о Сатору, о Сукуне, о ситуации в целом… Три года, три сраных года, Мегуми выстраивал свою жизнь буквально с самого начала, учился новой жизни в другой стране, пытался понять то, как Сукуна думает, чувствует, осознанёт мир вокруг, чтобы знать, как самому Мегуми жить. Всё от начала и до конца строил Мегуми вместе с Сукуной — они притирались друг к другу, делились страхами и опасениями, привыкали, иногда боялись, иногда ссорились, но всё произошедшее было вместе — и это самое главное. Ни разу Мегуми не пожалел, что тогда, поддавшись собственным чувствам ушёл, бросил свою жизнь, чтобы строить новую — с монстром, с убийцей, но со столь дорогим человеком… Это казалось диким по первой, это казалось диким до сих пор, но проведённое время вместе ни раз доказывало, что всё на самом деле хорошо и даже лучше. Губы искусаны в кровь, железный вкус осел на языке. Мегуми совершенно не знал, что сейчас ему делать дальше. Пока Сатору не появился, напоминая о минувших годах, Мегуми даже не задумывался о том, что в тот день, три года назад произошло — будто просто был загипнотизирован… Просто поддался эмоциям и чувствам, что гнили внутри полгода. Мегуми и после того, как сбежал от Сукуны тем летом, не раз думал, что было бы останься он; что было бы, если бы миссия была завершена; что было бы, если Мегуми просто остался с Сукуной, забив на обязанности — как бы сложилась его жизнь. Лишь сейчас появляется осознание, что Мегуми понятия не имеет о чём тогда сам думал сам Сукуна — эта тема не просто не поднималась, она обрывалась стоило ей только начаться. Даже то сердце… Сукуна так и не объяснил его значения — была ли это угроза, безумный флирт или что?.. Слишком много вопросов, на которых нет ответа, — слишком много мыслей. От них хотелось кричать — громко, драть глотку, реветь и истерить. Мегуми схватил себя за волосы, наклонившись, локтями упираясь в колени. Ему нельзя терять голову — не сейчас, когда само нахождение Сатору в Америке являлось негласной угрозой. Сказать об этом Сукуне?.. Или лучше не нужно? Он всё равно догадается рано или поздно, сам узнает — да и по поведению Мегуми и так понятно, что что-то творится. Как же всё было сложно и невыносимо. Время оказалось окончательно потеряно для Мегуми. На часах восемь вечера, за окном темень, а по квартире разносится трель звонка. Резко вскидывает голову, с опаской глядя на входную дверь — на щеках чувствует уже высохшие слёзы. Он ведь обещал Сукуне сюрприз… День испорчен, планы разодраны в клочья. Сукуна не упустит чужих слёз, не закроет глаза на поведение Мегуми — и страшно даже представить, что будет, когда он обо всём узнает. На негнущихся ногах Мегуми идёт открывать дверь. Звон раздаётся вновь. Щёлкает замок…***
Мегуми уже давно перестал смотреть фильм — Сукуна включил что-то из классики американской комедии, чтобы и язык подтянуть и культуру «впитать». Но уже спустя полчаса стало так трудно сосредотачиваться на английском языке, следить за сменяющимися кадрами и вникать в сюжет. Намного больше Мегуми прильщала голова Сукуны, расположившаяся на его коленях и его волосы, перебираемые пальцами. Они были мягкими, чуть длинными, приятно ощущались кожей… Но и это было не главным — то как Сукуна реагировал на прикосновения Мегуми, на его ласку, именно это теплом разливалось в груди. Сукуна откинул голову, прикрыл глаза, дышал медленно и глубоко — после трёх дней работы, забитой с утра и до вечера, время, проведённое рядом с Мегуми, лечило душевные раны, края которых Сукуна уже давно уже не мог найти. Но в чужих объятиях, под чужой лаской, на душе было до невозможности спокойно. Хотелось прижаться ближе, хотелось чуть ли не срастись телами с Мегуми — и никакой пошлости, просто лежать, слушать биение чужого сердца и ждать, что остановится пульс у них одновременно; и что бы не было там, после смерти, уверенность, что снова они будут вместе была непоколебима. Мегуми вздрагивает — не пугается, просто не ожидает, — когда Сукуна ловит его руку за запястье, тянет на себя. На коже теплом остаётся сухой поцелуй. И ещё один. И ещё. Сукуна чуть поворачивается, целует тыльную сторону ладони — Мегуми не может сдержать смех из-за лёгкой щекотки. Но этого всё равно мало. Сукуна целует каждый палец, чуть прикусывает — игриво, вкладывая всё тепло, что разливается сейчас по венам. Он обожает эти пальцы. Он обожает эти руки. Мегуми ими творит — так красиво. Под его руками рождается и жизнь, и тепло, и страсть, и… любовь. Он всегда так аккуратно и нежно берёт Сукуну за руку. Так мягко проводит пальцами по его лицу, очерчивая чёрные линии татуировок. Касается почти невесомо плеч, когда целует утром. Сжимает до синяков, ногтями царапает до крови, когда затапливает пылкая страсть. Греет холодные пальцы в чужих ладонях… — Я тебя люблю. И Мегуми замирает. Но не холодеет. Не каменной статуей отливает. Он пугается и в то же время смущается. Сукуна никогда не говорил о своих чувствах прямо — он всегда говорил о своих желаниях, которые Мегуми разделял, с которыми Мегуми был согласен… — Я тебя люблю. Он повторяет эти три нежных слова. И на языке до глупого сладко. А на щеках румянец. Мегуми взгляд отводит — смущается, не вывозит эмоций, — руку дёргает, точно сбежать хочет. Но Сукуна держит крепко, сам поднимается, и продолжает говорить, что любит. На японском. На английском. Разницы нет, ведь чувства его на всех языках мира одинаковы. Он просто любит. Просто умирает от этой любви. Поэтому не смог бросить и забыть Мегуми тогда. Поэтому искал. Поэтому злился, когда раскрыл ложь — хотелось Мегуми тогда заставить страдать тоже, заставить бояться, отомстить, потому что казалось, что с ним просто играли, но потом… Сукуне было больно, было отвратительно на душе — от самого себя мерзко. Мегуми не должен плакать. Мегуми не должно быть больно. Мегуми должен быть счастлив. И счастье это может подарить ему только Сукуна. Такова аксиома. — Я тоже тебя люблю. Голос у Мегуми тихий, неуверенный… Но поцелуй смелый, яркий — ему так легче; не словами показывать свои чувства, не эмоциями. — Люблю, — шепчет Мегуми в губы. — Я твой. А ты мой. И это тоже аксиома.***
Кровь. Как же её много. Дыхание сбилось уже давно. А картинка перед глазами всё расплывалась, не фокусировалась. Будто психика специально не давала смотреть на то, что он натворил. Но Мегуми видел красный цвет. Видел, как его много. Кровь текла по кухонной плитке, пачкая всё вокруг. Тело лежало рядом — ещё тёплое. Лишь недавно в нём была жизнь. Лишь пару минут назад он говорил, кричал, попрекал. Хватал за руки, тянул на себя — силком хотел забрать, спасти, как думал. Быть может Мегуми и правда нужно было спасать. Но многим раньше. Не сейчас — потому что сейчас уже поздно. Потому что всё, что Сатору смог получить за свою добродетель — смерть. Его белые волосы стали красными в местах. Кровь окрасила их, испачкала, забирая шелковистость и красоту. Лицом тело лежало вниз, скрывая последнюю эмоцию на когда-то живом лице — и хорошо, наверное, Мегуми не выдержал бы, увидь он сожаление, страх или боль. Виноват ли был Сатору? Возможно. Не нужно было лезть, Мегуми же сказал. — Зачем? — хриплый шёпот. А по щекам катятся слёзы. Как же много крови! Как же её много, она, казалось, везде. На стенах, на полу, на гарнитуре, на столе… Руки в крови. Почему?.. Мегуми ведь пытался рану зажать, пытался ещё спасти Сатору — спасти от ошибки, его или же нет? Кто виноват? Зачем? Ну зачем же он пришёл именно сейчас?! Зачем вообще продолжил весь этот бред со спасением?! — Я же тебе всё сказал! — Мегуми кричит на него. Будто Сатору может услышать, будто он может встать и просто уйти — всё ещё живой, сделать вид, что ничего не было. Что в Америку он не летал, что Мегуми он не находил… Мегуми рвёт. Рядом. Он просто сгибается пополам, грязными рукам упираясь в грязный пол. Он же столько лет был на службе давно привык и к крови, и к трупам, почему же сейчас на душе так противно, а внутри мутит? Слёзы не прекращают литься, дышать с каждой минутой всё сложнее — Мегуми хочет исчезнуть. Прямо сейчас хочет просто самому сдохнуть. Вместо Сатору. Вместе с Сатору. Нет. Мегуми не виноват. Он не должен умирать из-за чужих ошибок. Он ведь предупреждал. Лоб соприкасается с холодным полом, но легче от этого становится едва. Его всё ещё трясёт, бьёт как в лихорадке — и как бы не пытался Мегуми успокоиться не получается. Рядом труп. Настоящий труп когда-то близкого человека. Но сейчас… Он стал монстром. Он стал предателем. Потому что Мегуми предупреждал. Потому что Мегуми уже всё ему сказал… Это стоило того, чтобы его убить? Почему Мегуми вообще схватился за нож? Это был страх. Это точно был он. С осознанием приходило и спокойствие. Мегуми просто боялся. Да. Просто боялся. Боялся не Сукуну, не его реакцию на Сатору — Мегуми боялся за Сукуну. Их нельзя разлучать, ни за что нельзя. Мегуми просто не выживет теперь без Сукуны, а Сукуна окончательно сойдёт с ума без Мегуми. Это аксиома. Они не могут быть не вместе. Это аксиома. Они могут быть только вместе. Это аксиома. И никто не имеет права их разлучать. В коридоре щёлкает замок. Открывается дверь. Свет включается. Мегуми слышит копошение — Сукуна пришёл с работы. Задержался видимо. Хочет его уже крикнуть, но замирает. Что же Сукуна скажет? Мегуми ведь тогда лицемерил, сам просил никого не убивать, а в итоге убил своими руками… Сукуна разозлится? Разочаруется? Он же не бросит Мегуми — тогда зачем этот труп?.. Шаги оглушают, хотя в любое другое время Мегуми их бы даже не услышал, но сейчас, они набатом бьют в ушах. И чем Сукуна ближе к кухне, тем страшнее. Лицо сначала удивлённое, в следующую секунду — испуганное. И Мегуми, видя такого Сукуну, хватает себя за плечи, опуская голову — весь в комочек сжимается, ожидая чужого гнева. — Не плачь, — тихий, успокаивающий шёпот Сукуны. Он обнимает Мегуми, не боится испачкать свою одежду кровью, ближе к себе прижимает. Руки ласково гладят по голове, к себе прижимают — и Мегуми пачкает рубашку не только кровью, но и слезами; хватается за плечи Сукуны, сам ближе прижимается, утопая в чужом тепле. Что шепчут на ухо почти не слышит, заливаясь слезами — истерика лишь усиливается мгновенно, но так нужно, нужно выпустить все страхи и переживания, всю тревогу. — Не плачь, — продолжает Сукуна. И дёргает Мегуми наверх, поднимая на руки — тот ногами обвивает чужую талию. Продолжают руки гладить по голове, успокаивающе продолжает Сукуна шептать на ухо. Мегуми несут в ванную. Свет включают небрежно, но аккуратно кладут в ванную самого Мегуми. Сукуна помогает смыть кровь, проверяет на наличие ран тело Мегуми — когда понимает, что всё с ним хорошо, облегчённо вздыхает. Укутывая полотенце, вновь берёт на руки, хватая под коленями; Мегуми руками обвивает шею, буквально цепляется за Сукуну, боясь, что тот правда может в эту же секунду его бросить и просто уйти — отказаться от него, от всех признаний в любви… Сукуна укладывает Мегуми на кровать, но продолжает держать за руку, успокаивая лишь одним своим присутствием, но рядом не ложится, как бы Мегуми не тянул его к себе, не просил лишь глазами — умолял — лечь рядом и продолжить дарить тепло; сказать что-то просто не получается. Взяв в руки пульт, Сукуна включает телевизор — как раз идёт какая-то комедия, хоть чуть-чуть, но отвлечь сможет. Мегуми на это лишь хмурится, на экран не смотрит и, полагает Сукуна, даже не слышит звук сериала. Приходится наклониться ближе, оставить мягкий поцелуй на лбу, спускаясь ниже. — Я скоро вернусь, — шепчет Сукуна в губы Мегуми. — Только уберусь на кухне и вернусь. Обещаю. Мегуми понимает, что и правда на кухне нужно убраться, что Сукуна с этим справится лучше него, но всё равно дёргается, желая встать — на грудную клетку давят, запрещая. —Я помогу? — голос всё же прорезается. Мегуми смотрит забито, но искры решительности всё равно горят в глазах. Сукуна прикусывает губу. Тяжёлый вздох слетел с губ сам. Но головой качает всё равно отрицательно. — Тебе нельзя на это смотреть, — мягко улыбается он. — Дай мне время — я всё сделаю сам. И Мегуми сдаётся. В его глазах грусть, но он понимает такое решение. Ему и правда лучше на это не смотреть — не видеть больше труп Сатору, иначе будет только хуже. Сукуна со всем справится. — Я люблю тебя, — шепчет Мегуми. — Я тебя тоже. И это аксиома.