***
Весь следующий день пришлось провести в работе. На плите томился суп-пюре под пристальным наблюдением Григория. Готовил он не только на себя, поэтому стоило проявить ответственность по отношению к качеству блюда. Во дворе послышался звук мотора. Странно, Гриша никого не ждал. Волжский вышел во двор, чтобы посмотреть, кого к нему принесло. Забора не было, поэтому машина спокойно заехала на территорию дома, остановившись у крыльца. Из нее неловко вылез водитель, который недавно довез Гришу сюда. — Как самочувствие, капитан? — кинул он, разминая ноги — Все стабильно. Какими судьбами, Алексей? Алексей Донской был самым беспринципным человеком в жизни Григория, но это было скорее его положительной чертой. Открытый к миру, Донской всегда был честен и доброжелателен. Раз он приехал сейчас, значит, захотел помочь. Догадки быстро подтвердились: — Так я ж сюда кучу людей свез, и всех в сомнительные условия позаселяли! Зуб даю, у тебя даже мебели толковой нет, один хлам! — Алексей вошел в дом и прошелся по первому этажу, к разочарованию Гриши, не разуваясь. — Батюшки! Так тут ж пыли выше крыши! — Я еще не убирался на первом этаже. Меня поселили на втором. — На чердаке чтоль? — из любопытства он уже залез в кастрюлю. — а варишь что? И куда целую кастрюлищу? Гриша вымученно вздохнул. Зря он обрадовался приезду товарища несколько мгновений назад, чужое присутствие только действовало на нервы. — Я готовлюсь праздновать новоселье. Позвал соседей. И еще несколько человек, — Волжский отогнал гостя от варева, осуждающе глядя на его обутые ноги. Донской лишь виновато улыбнулся и вышел обратно во двор. Вернулся с сумкой. Выудив оттуда две бутылки столичной водки, Леша снова улыбнулся в сторону Гриши: — Тогда тебе к праздничку. Когда подружиться со всеми успел? — Не успел, просто позвал. Оставайся тоже, раз приехал. Алексей быстро нашел себе работу: убрал завал на заднем дворе, а потом помог перенести туда нужную мебель. Помимо водки он привез еще и чистый плед с полотенцами, так что жизнь обещала стать комфортнее. Первые гости, а именно женщины из магазина, пришли в половину седьмого. Пока Волжский носился с тарелками и столовыми приборами, которые пришлось на денек одолжить у соседей, Донской не без удовольствия ворковал с подошедшими. И пусть женщины не отвечали ему также мило и весело, Леша себя обиженным не чувствовал, наоборот, с большим азартом заводил беседу. Увидев раскладной стол на заднем дворе, на лице женщин появился страх. Они даже не решались пройти дальше, как будто за этим столом их ждала опасность. Такое поведение напрягло Лешу. — Бабоньки, что ж вы не садитесь? Накрыто все, али помочь желаете? — Ох, тут же, — начала было одна, но получила толчок локтем от подруги и замолкла. — Мы даже не знакомы с хозяином дома, что же он нас позвал… Щеки у всех троих были бледные и напряженные. Они начали оглядываться на крыльцо, чтобы убедиться, не пришел ли еще кто. Как раз в этот момент из дверей вышел Гриша с горячим супом. Заметив замешательство гостей, он не понял, в чем его причина. — Леш, а чего гости стоят? Усаживай их. После указания на стол от обоих мужчин, женщины все-таки засуетились и уселись на табуретки, уверяя, что они долго не задержатся, ведь дома дети ждут некормленые, да и мужья их до ужаса ревнивые. А еще у всех троих отсутствовало кольцо на безымянном пальце. В назначенное время подошли соседи. Изначально хмурые, увидев стол на заднем дворе, они еще больше помрачнели. И тоже сказали, что долго сидеть не смогут. Опоздавших дожидаться не стали, раз уж все торопились. Бегло представились, выпили водки в честь заселения. Даже не притронувшись к супу, женщины протянули Грише по куску хозяйственного мыла каждая, еще раз поздравили с заселением и поспешили удалиться. По сторонам не оглядывались. Боялись голов поднять. Минут через двадцать ушли и соседи, наспех влив в себя суп. Леша неоднозначно смотрел им вслед. — Пуганные они у тебя какие-то. Ты им угрожал чтоль, чтоб пришли? — мужчина хмыкнул. Очевидно, он пытался шутить, чтобы разбавить обстановку, но Волжский не мог остановить разрастающееся раздражение. Ну что за люди-то?! Дольше убираться будут, чем праздновать! И не поговорили толком, и не познакомились. Гриша уже успел перемыть посуду и вернуть ее на стол, как перед домом послышались голоса, да сразу несколько. Не уж-то Вильгельм кого-то привел? Григорий быстро встал, однако гости вышли на задний двор быстрее. Леша поднялся вслед за приятелем, чтобы поприветствовать пришедших. Вильгельма среди них не было. Его голос слышался вдалеке, вероятно, он общался с кем то, стоя на дороге. К столу подошли двое высоких мужчин. Один их них протянул руку Григорию. — Вечер добрый, — он лучезарно улыбнулся, — Михаил Московский. Должно быть, Вы меня не знаете? Я — староста. Мне рассказали о вашем заселении. Рад видеть новых людей здесь. Доброжелательность Михаила улетучилась, стоило ему взглянуть на Алексея. — А Вы… ? — Это Алексей, мой приятель. Приехал помочь. — Ах, тогда приятно познакомиться. А это… — Московский кивнул за свое плечо, на пришедшего с ним мужчину, — Александр. Вильгельм подошел к столу почти сразу, как новые гости расселись. Вместе с ним был еще один человек — Константин. Его Гриша знал, он был одним из продавцов в магазине. Как только все расселись, Александр подал голос: — Невежливо, Вильгельм, старосте… — последнее слово звучало словно скрип форточки, — …пришлось представиться самому. Атмосфера потяжелела настолько, что танком давила на землю. Даже стол, казалось, покосился. В гробовой тишине мужчины хлебали картофельный суп. — Так вы, Алексей, раз пьете, только завтра уехать сможете? — с милой улыбкой поинтересовался Вильгельм. — Да, утром отъезжаю. — Это хорошо, — отозвался Михаил. Реакция совсем не гостеприимная. У Донского даже рот раскрылся в немом возмущении, однако сказать он что-либо не решился: очень уж больно Григорий наступил на его ногу под столом. Весь оставшийся вечер прошел в молчании. За исключением Вильгельма и Александра, что многозначительно переглядывались, никто ничего не обсудил. Михаил откланялся первым, но за ним, как по цепочке, уходили и все остальные. Вильгельм задержался чуть дольше, чтоб поблагодарить хозяина дома за теплый прием. Однако отблагодарив, все равно не ушел. Предложил свою помощь в уборке, а то Леша перебрал с водкой и сидел на месте, рассматривая остатки супа и что то возмущенно бормоча. Вдвоем они вытащили его на второй этаж и уложили на диван. Одежду трогать не стали — пусть он разбирается с этим сам уже утром. Время шло. Процесс мытья тарелок перерос в оживленные разговоры. Вильгельм оказался очень внимательным собеседником. Он умел не только высказываться, но и слушать так, как не слушал никто другой. Григорий не замечал, как рассказывал и о работе, и о семье, и о том, как вернулся с войны. Казалось, все слова, которые он не мог сказать до этого, выливались сейчас. А Твангсте лишь ободряюще кивал. В какой-то момент их диалог перерос в Гришин монолог. Обнажать душу перед едва знакомым человеком казалось чем-то обыденным и абсолютно естественным, особенно когда твои слова оценивают исключительно положительно. Кстати, сигареты у Вильгельма были очень хорошие. Волжский уже и забыл, когда курил что то подобное в последний раз. На фронте он протравил себя дешевой махоркой настолько, что голова начинала кружиться от одного упоминания. От запаха начинало конкретно рвать. А у Вильгельма вот была «Звездочка». Он даже одолжил Грише несколько штук. Тема семьи вызвала особенный интерес со стороны Вильгельма, однако он только задавал вопросы, все еще не распространяясь о себе. По скривленным губам было видно, что ему не особо приятно думать о своих родных, поэтому и говорил в основном Гриша. За окном уже рассветало, когда, громко зевая, Вильгельм поднялся со своего места и распрощался с Гришей. Они и не заметили, что всю ночь проболтали.***
Рабочая неделя началась легко. Алексей ездил на работу в город из Багратионовска, так что подбирать Гришу было ему по пути. Уезжали они, когда было темно, и возвращались тоже в темень. После работы Волжский шел в магазин, чтобы купить хлеб и, если повезет, мясо, и уставший возвращался домой. В воскресенье той же недели Гриша решился позвонить родителям. Письмо от матери о времени и дате переговоров он получил еще несколько дней назад, но все это время обдумывал, стоит ли вообще звонить. Он понимал, что отец наверняка гневится, а мать волнуется. Этот факт подтвердился, когда в трубке прозвучал ее дрожащий голос: — Ох, Гришенька… Великих новостей не было, но в такое время оно и к лучшему: там отстраивались, там с кем-то говорили. В целом, жизнь текла обманчиво размеренно. На любое слово Гриши женщина шмыгала носом и просила его поговорить с начальством и все-таки вернуться поближе к дому: материнское сердце чуяло, что земли, на которые попал Гриша, его погубят. Жалкие десять минут длились бесконечно. Волжский старался молчать. Хотелось, чтобы эта старая дура замолкла и ушла к отцу. Почему она, на похоронах родителей не проронившая ни слезинки, сейчас оплакивала Гришино положение?! Он вышел из телефонной будки, хлопнув дверью от нахлынувших эмоций. Не стоило звонить, только хуже сделал: родители как тряслись, так и будут трястись, только еще и Гришино самообладание утрачено на ближайшие несколько дней, как обычно бывало после тяжелых разговоров с семьей. На плечо внезапно легла чужая худая рука. Григорий попытался было вывернуться, но не смог. Бросил злой взгляд за спину. Оттуда снизу-вверх на него снисходительно-нежно смотрел Вильгельм. — Здравствуй. Все-таки звонил? — Твангсте еще во время их долгого разговора на кухне выведал, что Гриша в воскресенье собирается звонить домой. Он, кстати, настаивал, что делать этого не стоит. Казалось бы, чужой человек, а Гришины проблемы понимает как собственные, правильно считывает эмоции и общую атмосферу. На душе стало светлее от чужого присутствия. Слова не шли, поэтому Гриша просто кивнул. — Пройдемся? Кивок. — Я, вообще, до склепу шел, — Вильгельм чуть повернулся и продемонстрировал пустую торбу, — не против? Снова кивок. Они подошли к соседнему дому: Вильгельм проскользнул внутрь, а Григорий остался ждать его у дверей. Закурил. Константина за кассой не было. Вместо него — худенькая девушка. Ее кругленькие глазки округлились еще больше, когда зашел Вильгельм. Судя по интонации и манерам, Твангсте явно с ней флиртовал: широко улыбался и щурил по-лисьи глаза. Чем доброжелательнее он был, тем ниже опускались девичьи плечи. Ну и люди здесь! Как Леша бы сказал: «Пуганные какие-то». Твангсте убрал часть продуктов в сумку на плече, хлеб же оставил в руках. Отщипнул щедрый кусок и отправил себе в рот. Гулять они пошли на полосу: сегодня никто летать не планировал. Вильгельм все также щипал хлеб. В какой-то момент Гриша не выдержал и спросил: — Если ты сейчас всю буханку влупишь, то что дома будешь есть? Твангсте глянул на него слегка воровато, как будто его отругали только что. — Дома есть еда. А хлеб надо есть, пока он теплый. Попробуй, — и протянул хлеб собеседнику. Гриша пытался отказаться, но теплого хлеба он, на самом деле, уже несколько лет не ел. Отщипнул. Проглотил. Вкусно. Остатки буханки они умяли вдвоем. Волжский первый начал разговор: — После смерти моего двоюродного брата… Родители ожидали моей. Это вошло у них в привычку — хоронить меня, не получив ответ на письмо в кратчайшие сроки. Даже когда я жил с ними, стоило мне задержаться с работы, как у них случалась истерика, — Григорий вздохнул и прикрыл глаза. Он ни с кем еще это не обсуждал. — Сначала я старался их понять, даже успокаивал, но потом… И сам стал бояться выходить из дома. Как будто за каждым поворотом меня поджидает смерть. Я так устал от этого… Мне повезло, что меня перевели сюда. Я не могу больше видеть слез на чужих лицах — вдоволь насмотрелся. А тут как будто есть шанс отдохнуть от людей, которые пекутся о тебе сильнее, чем должны. Вильгельм погладил его плечо. Интересная ситуация: Гриша на подсознательном уровне искал уединения, а нашел человека, с которым неестественно быстро сблизился за несколько встреч. — Смерти ни в коем случае нельзя бояться, Григорий, — некоторое время они провели в тишине, пока Твангсте собирался с мыслями. Сквозь легкий туман виднелись очертания зданий. — Земля так проводит самоочистку, понимаешь? Это если говорить о войне. Любые бедствия — просто способ очистки. Мир сам уничтожает мусор, когда ему это необходимо. Но ты не мусор, вовсе нет. Ты чем-то похож на грязную тарелку. Казалось бы, она свое отработала… но нет. Ее просто нужно помыть и использовать снова. До тех пор, пока она не испортится, мусором ее считать нельзя. Чем дальше они шли — тем больше Гриша заслушивался голосом Вильгельма. Его слова успокаивали, даже убаюкивали. — Все вы, военные, одинаковые. И проблемы одни и те же, и мысли, и взгляд на жизнь. Отвоевали свое и все — потерялись, забылись. Стань ты ненужным в день окончания войны — умер бы в ближайшее время от болезни или травмы. Но ты аж до этого момента дожил, но, глупый, все боишься чего-то. Волжский ничего толком не понимал, но слушал внимательно. Чужие слова били именно туда, куда нужно. — Люди умирают только тогда, когда все их задачи в этом мире выполнены. Например, я считаю, что я… Сделал уже все, что мог. Вопрос лишь в том, Смерть возьмет меня в свои руки сама, или мне стоит ей отдаться, — под конец пламенной тирады Вильгельм стал изъясняться короче и проще, заметив, что Волжский вот-вот потеряется в дебрях чужих разъяснений. По позвоночнику прошла дрожь, как только Гриша осознал смысл фразы. Философия Вильгельма была ужасна. — Поэтому ты не умрешь, пока не выполнишь все, что на тебя возложено… — А как понять, что именно я должен делать, и когда конец? — Ты сам это почувствуешь. Философия Вильгельма была ужасна, но в нее хотелось верить. О ней хотелось думать. О таком исходе хотелось мечтать. Потому что Гриша не чувствовал, что сделал все. Он даже не понимал, начал ли он делать что-то действительно правильное. И, по логике, и умирать ему было рано, так зачем на страх тратить время? Обманчивое чувство безопасности накрыло, словно мягкий плед. Вильгельм предложил пройти в здание главного штаба аэродрома, но Григорий отказался. Чувство, будто за ним наблюдают, возникло внезапно, принесенное поднявшимся ветром. Однако, оглядевшись по сторонам, он никого не заметил. Подозрительный взгляд со стороны Твангсте был проигнорирован. Они пошли обратно, завязав беседу о более приземленных вещах. В следующее воскресенье они снова встретились, но уже заранее договорившись об этом. Отобедав в доме Гриши, они вышли на прогулку до маленькой школы. Вильгельм устроился туда работать учителем чтения и очень гордился тем, что наконец-то смог найти постоянную работу. В последующие выходные они снова пошли на полосу. Там было спокойнее, чем в зашуганном поселке. Солнце начинало садиться, но мужчины успели забраться на крайний ангар, чтобы встретить закат. Они уселись на каменный выступ и смотрели вдаль, когда в голову Гриши внезапно пришла мысль, которая должна была прийти к нему еще давно. — Виль… — собеседник не ответил, но чуть приподнял подбородок, намекая, что слушает. — Столько людей за этот месяц заехало… Я каждый день новые лица вижу. Только вот к ним на новоселья старост не приводят… Они и вовсе не празднуют ничего. И мяса в магазине им не выдают. Казалось, Гриша заговорил о чем-то очень важном и скрытном, но Вильгельм сидел расслабленно, будто чужие подозрения его не касались. Гриша продолжил: — Знакомство с тобой — причина моих резко возникших связей и сытой жизни. Но почему из всех приехавших — именно я? — Ты выделяешься, — заявил Твангсте после небольшой паузы. — Другие не такие… Дальше носа своего не видят. Вильгельм снова задумался на несколько мгновений. Это сулило осознанный монолог. — Знаешь, по глазам можно прочитать более половины информации о человеке. Вот, например, смотря в мои глаза, что ты видишь? Литовец смотрел вдаль, на заходящее солнце. Оно осветило лицо Твангсте, и Гриша обратил внимание на то, чего раньше, почему-то, не замечал. В уголках глаз и возле рта проглядывались возрастные морщинки. Скорее всего, он намного старше самого Волжского. А еще янтарные глаза блестели ярче золота. — Необычный цвет, — Грише показалось, что он и секунды не раздумывал. Вильгельм в свою очередь задумался на добрые несколько минут. Потом тихо прыснул: — Ты меня поражаешь, — и наконец, взглянул на Григория. — Когда я тебя встретил — в твоих глазах не было страха. Ты и сам знаешь, что отличаешься этим от других.***
С последней их прогулки прошло чуть меньше месяца. Погода осенью особенно гадкая: то дождь стеной, то ветер с градом. В дни, когда они пересекались на центральной улочке и собирались пройтись — все сразу, еще и гром. Гриша уже успел перебрать в голове все моменты их совместного времяпровождения сотни раз. В какой-то момент они перестали приносить ему приятные эмоции. Навеянная погодой и усталостью, снова напала тоска. Дни тянулись заржавевшей проволокой, работа давила на виски. По крайней мере, было достаточно времени, чтобы обдумать один важный вопрос: каково его предназначение в этом мире? Григорий искренне не понимал, и его это пугало. Не мог же он родиться пустым? Когда-то у него был смысл жизни и даже мечты, но сейчас, сидя в одиночестве на холодной кухне, Гриша не мог вспомнить ни одной мысли, которая пришла бы в голову прежнему ему. Когда работа в тягость — она не может быть твоим предназначением. Когда семья — обременение — она не может быть твоим предназначением. Когда товарищи похоронены на поле боя — они не могут быть твоим предназначением. Когда Вильгельм… Раздался стук в дверь. Вильгельм? Гриша вскочил с места, чтобы скорее открыть дверь нежданному гостю. Вильгельм. Твангсте стоял на крылечке мокрый, но довольный. — Представляешь, мой зонтик сломался, как только я зашел на территорию двора! Григорий затянул его внутрь, чтобы такого худого не сдуло ветром. Поставил чайник. Принес гостю сухую одежду. Когда волосы Вильгельма высохли, он выглядел в ней как огородное пугало. Зато Гриша снова начал улыбаться. Пугало расстроилось, что в чае не было водки. Григорий удивился, как можно пить в середине рабочей недели, а потом идти к детям. Видимо, с учителями здесь было совсем плохо. Зато на душе все было хорошо. Они пили молча, устало переглядываясь. Потом Гриша растопил камин и они поднялись наверх отогреваться. Погода была такой, что даже врага наружу не отправишь, а потому Вильгельм остался с ночевой. Гриша зарылся в старое одеяло, лежа на холодном диване. Вильгельму он постелил плед и уложил его поближе к дымоходу. Там самая теплая часть комнаты. Уже настала глубокая ночь, дождь не переставал идти. Им обоим завтра на работу. Сон не шел. Разговор тоже, хотя слова крутились на языке. — О чем думаешь? — поинтересовался Твангсте. Видимо, ему тоже не спалось. — О жизни… своей. — Про предназначение? — Гриша не ответил, но Вильгельм и не ждал ответа. Он сам хотел начать именно этот разговор. — Я тоже думал об этом. Даже… пересмотрел, знаешь ли, кое-что. Я выполнил не все, что должен был, сейчас я в этом абсолютно уверен. Я это понял благодаря одной мысли, которая внезапно пришла мне в голову: если бы не я, то кто бы в тот день поговорил с тобой? Григорий повернул голову в сторону, откуда на него смотрел Твангсте, приподнявшийся на локтях. Ждал реакции. — Это… здорово? — О, ну разумеется, еще как! Я столько времени сомневался на твой счет, но теперь я в тебе уверен. Я помогу тебе, Григорий, всем, чем смогу. Вильгельм поднялся с пола и слегка потянулся, а затем вышел, оставляя Гришу наедине со своими мыслями. Было достаточно поздно, поэтому сон начал медленно накатывать. Внизу гремели двери, скрипели ручки от окон, лилась вода, в какой-то момент даже закинулись новые дрова в камин. Волжский уснул раньше, чем дождался продолжения беседы. И почему-то казалось, что так Твангсте и планировал.***
Их разбудил стук в дверь. Стучали очень громко, с кулака. Гриша поднялся первый, Вильгельм тоже вскочил достаточно быстро, однако, придя в себя, сел обратно на пол. Стучались не к нему, чего суетиться? Волжский же, тяжело ступая по лестнице, спустился и без лишних раздумий распахнул входную дверь, чуть не ударив незваного гостя. На крыльце стоял Алексей, немного удивленный. — Гриша, — протянул он в качестве приветствия, — ехать пора, ты где пропал? Леша изучающим взглядом пробежался по внешнему виду мужчины перед ним и неловко присвистнул. — Ты что, проспал? Будильник сломался? — Донской попытался войти внутрь, однако его взгляд зацепился за что-то за спиной Гриши, так что он остановился и недовольно скривился. — Жду тебя. Давай, в темпе вальса. Алексей отошел к своей машине, по пути доставая портсигар. Волжский без лишних слов закрыл дверь, развернулся, встречаясь лицом к лицу с лохматым Вильгельмом, и вздрогнул от неожиданности. Когда тот начал передвигаться бесшумно?.. Твангсте смотрел в ответ, не желая начинать разговор. Мужчина явно не выспался и был не в духе. В итоге, оба собирались в тишине, не обращая внимания друг на друга, чтобы не задерживаться еще сильнее. Григорий еще боролся с ремнем на втором этаже, когда Вильгельм, не попрощавшись, хлопнул входной дверью. Ушел. Сам хозяин вывалился позже, и сразу прыгнул в машину. — Поехали. До Калининграда ехать 40 минут, как раз можно успеть осознать, что вообще только что произошло. Гриша устало помассировал веки. Какой позор, заболтаться до ночи и не поставить будильник… Леша сидел рядом, раздраженно барабанил по рулю пальцами. Волжский открыл было рот, чтобы извиниться за утренний балаган, но водитель опередил его: — С кем ты общаешься? Грубиян, выглядит как беспризорник и ведет себя, как хозяин! — Неприязнь Донского к Вильгельму появилась еще в день их знакомства, когда приятели литовца мягко намекали Леше, что ему лучше свалить. Поэтому его сегодняшнее раздражение удивительным не стало. Григорий решил отмолчаться, но потом все-таки извиниться, однако Алексей продолжил: — Ты вообще подумал, кому оставляешь дом? — Дом? Ключи у меня… — Какая разница, если он остался внутри? Сердце пропустило удар.