be there for me

— Завали своё ебало, Сасара. Эти деструктивные отношения продолжаются давно. Такое чувство, что и не прекращались никогда. И Саматоки был бы только рад вышвырнуть наглого засранца из своей жизни, если бы сам так не цеплялся за него. — Ты никогда не перестанешь триггериться на хуйню, правда ведь? Унизительно. Столько времени прошло, а его всё ещё не отпустило это тупое, ноющее в груди, чувство. Саматоки готов собственноручно выдрать с корнями это ощущение, если бы только мог. Сасара смеётся. Вечно этот довольный прищур вперемешку с такими же едкими фразами, которые зеркалят фразы Саматоки. И это бесит больше всего, особенно. Когда Сасара сидит у него на коленях в совершенно невыгодном для себя положении и в своём отвратительном клетчатом пиджаке. Режет глаза. — Сними эту ебанину, — ругается Саматоки, резко сдёргивая один край чужого пиджака. — Бесит. — Это мой любимый! — Господи, как же похуй. Аохицуги не купится в этот раз. Так он сам себе и говорит, резкими движениями избавляя Сасару от пиджака. Ненужная ткань летит на пол, ослабляется захват галстука, скрепят пуговицы тонкой рубашки, что всё ещё держится на худощавых плечах. Саматоки разорвал бы в хлам эту одежду, чтобы больше никогда её не видеть, но что-то его останавливает. Вероятно, рука Сасары, до противного настойчиво упирающаяся в его грудную клетку. Может, и брошенная Нуруде фраза; чужие любимые вещи портить — себя не уважать. А Саматоки сам себя очень уважает, что уж говорить о других. — Вечно думаешь о себе, Саматоки. Лицо Сасары приобретает оттенок серьёзности. Бесячий прищур не исчезает, но даже это раздражает не так, как то, что Сасара видит Саматоки насквозь. И как бы Аохицуги не пытался скрыть свои истинные намерения и чувства — у него не получается. Никогда с Сасарой и не получалось. Саматоки больно хватают за подбородок. Его руки тормозят где-то в районе чужой поясницы, вытянув рубашку из-под пояса брюк, и дальше напрочь отказываются двигаться, хотя, всё ещё имеется возможность дёрнуть за болтающийся развязанный галстук. Этот ублюдок всю душу высосет своей пронзительностью, и Саматоки даже не будет сопротивляться, потому что. — Потому что никто не подумает обо мне, если я не сделаю этого сам. Сасара улыбается уголком губ — ему нравится такой Саматоки. Даже получить кулаком в челюсть прямо сейчас будет самой настоящей наградой, просто потому что Саматоки никому не открывается, кроме него. Пускай их отношения давно пошли по причинному месту, Аохицуги всё равно доверяет ему больше, чем кому-либо ещё. Сасара его друг. Сколько бы они ни пережили в прошлом и возможном будущем — они всегда будут близкими друзьями. Поцелуй не похож на таковой — зубы сталкиваются, вынуждая поморщиться от неприятного звука и лёгкой боли. Саматоки не контролирует себя, когда Сасара в его руках; да и с чего бы ему? Ответ на любое действие всегда будет таким, как и прежде — негласное да, вылетевшее когда-то давно, когда всё ещё могло остаться на уровне любимых тупых шуток Нуруде, теперь является самым уверенным ответом. Саматоки не станет отрицать — эта бесконечная игра в лавхэйт ему даже нравится. Тем более с Сасарой. — Руки свои, — бормочет Сасара в недопоцелуй, на ощупь убирая чужие ладони со своей поясницы и с силой вдавливая их в диван, — держи при себе. Саматоки может только недовольно простонать; едва ли он знает, как удаётся подавить острое желание треснуть Сасару лбом в переносицу после такого. — Без твоих блядских наставлений справлюсь. Приглушённый смешок тонет в тишине комнаты, разве что не раскатываясь эхом. Сасара встаёт с чужих коленей, скидывает брюки с бельём, к ним — галстук, и забирается обратно, но не садится, как следует. Обнажённый ниже пояса и с несколькими расстёгнутыми пуговицами рубашки он выглядит для Саматоки как самое настоящее искусство. То самое, которое хочется уничтожить своими руками; бросить в огонь, и смотреть, как оно горит ярким пламенем. Саматоки нехотя приподнимается, стягивая свои джинсы, нарочно толкает Сасару бедром — чтобы не зазнавался. Два плевка звучат одновременно, вынуждая Аохицуги мысленно вздёрнуть бровь — некоторые вещи не меняются с течением времени. Они оба обхватывают свои члены в ладони и двигают руками в едином ритме; Саматоки — чтобы стереть чужую едва заметную ухмылку с лица, Сасара — чтобы сделать себе приятно. В этом случае, никто из них не знает, кто поступает более эгоистично. Взгляд — глаза в глаза; у Сасары чёлка спадает ниже, мешая игре в гляделки. Когда Саматоки тянется, чтобы зачесать её назад, то больно получает по руке. Приглушённым перезвоном потрескивает браслет на крепкой руке. — Сказал уже, не трогай меня лишний раз. Саматоки не знает, что у Сасары в голове, да и не особо хочет, но чувствует, что, всё же, что-то изменилось. Боль от удара затихает быстрее, чем в ноющих губах. Это совсем не сравнимо с тем, как ноет задетое эго. Он стискивает зубы, двигая рукой быстрее, и представляет, как спустя несколько минут, Сасара будет двигаться на нём и ронять тихие стоны, держась за плечи. Этого вполне хватает, чтобы завестись — быть игрушкой он может только в руках Нуруде и ничьих больше. Через несколько тянущихся мгновений Саматоки всё ещё приходится ждать. Сасара, уперевшись лбом в его плечо, растягивает сам себя и сбивчиво дышит. Кожу жжёт от горячего дыхания и невозможности сделать всё самому; Саматоки нервно сжимает кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и вдавливает руки в диван. Неслыханная наглость, через что заставляют его проходить. Он отомстит. Сасара будет задыхаться — Саматоки это может гарантировать. Счёт идёт на секунды с момента, как Сасара сам насаживается на его член. Саматоки колотит — не лихорадка и даже не близко, но эти ощущения он не сможет сравнить ни с чем. Лучше может быть только сгибать Ичиро под собой, после того, как набьёт ему морду. Но и это меркнет — с Ямадой у них совсем другие отношения. Очередная попытка направлять оказывается провалом — Сасара хватает чужие запястья и, находя в них точку опоры, прижимает к спинке дивана. Саматоки не может сдержать разочарованного рычания сквозь крепко сжатые зубы — этот уёбок точно его доведёт когда-нибудь. В отместку получается только двинуть бёдрами, сбивая с медленного ритма. — Сними эту уёбскую рубашку тоже, — требует он между рваными выдохами, разве что не скалясь. — Обойдёшься. Всё отчаяние мира накатывает на Саматоки и сметает, словно волна. Он держится изо всех сил, чтобы не погрузиться, но те самые еле слышные стоны топят его ещё больше. Сасаре хорошо с ним — пускай и только физически. Аохицуги двигается сам ещё несколько раз, вынуждая Сасару простонать громче, и ответ прилетает незамедлительно. Резкая боль в районе ключиц отрезвляет. Хватка на запястьях не слабеет, но это всё равно не особо явная преграда, если Саматоки захочет взять всё в свои руки — он просто позволяет. А если позволить самому себе чуть больше — можно сломать такое хрупкое доверие, кое-как восстановившееся на базовый минимум. Саматоки терпит, потому что. Нуруде ему дорог. Внутренние метания отходят на второй план. Сасара двигается быстрее и Саматоки больше не может находиться в том состоянии, в котором поневоле пребывает. Он ощущает чужую дрожь, ловит каждый сбитый вдох, и наконец вырывается из слабой хватки. Сасара охает, но ничего не говорит — ходит по тонкой грани, не давая себе сорваться первым, прекрасно зная, что Саматоки нужно чуть больше. Он не успевает поймать руки обратно — Аохицуги притягивает его в свои объятия, заставляя уткнуться лицом в плечо, кладёт ладонь на затылок и крепко сжимает пряди ярких волос, двигаясь самостоятельно. Сасара ничего не может сделать в ответ. Кроме. Как так же схватить Саматоки за волосы одной рукой, а другой проскользить в раскрытый ворот под рубашку, мимо подвески, оставляя на разгорячённой коже болезненные царапины. Ему больно, ему хорошо; ему хочется задушить Саматоки собственными руками. Но вместо этого получается только сорвано стонать и царапаться. Такой отчаянный кот, цепляющийся за маленький остров спокойствия своими тонкими коготками. Ведь только с Саматоки Сасара может ненадолго снять маску; показать своё истинное лицо и не сжимающиеся в натянуто-довольную улыбку губы, что всегда роняют лишь тупые шутки. Саматоки эти шутки бесят, но Сасара знает — в глубине души они, всё-таки, нравятся ему. Как и сам Сасара. Просто это немного другое понятие симпатии, нежели у обычных людей. Сасара кончает первым, потому что не может больше балансировать — удовольствия ему хочется так же сильно, как и чужой непосредственной близости. Он коротко простанывает, заглушая себя любезно подставленным плечом, сжимает свой член в ладони, сжимается вокруг Саматоки, и на несколько секунд погружается в нирвану. Дрожит. Саматоки кончает чуть позже, стискивая в одном кулаке ткань рубашки Нуруде, а в другом — его волосы. Весь мир идёт яркими вспышками под аккомпанемент рвущейся ткани и нескольких едва слышных всхлипов — чужое тело всё такое же слишком чувствительное. Сасара не находит в себе сил отстраниться. Он прячет раскрасневшееся лицо в смятой ткани рубашки Саматоки, что насквозь пропитана табачным дымом — сколько ни стирай, он уже будто въевшийся. Хватку ослабляет и слышит над ухом облегчённый выдох. Саматоки прикрывает глаза, откидывая голову назад, а руки спускает к пояснице, нагло задирая пострадавшую ткань. Кожа Сасары горит огнём даже от малейшего прикосновения. — Почему ты такой невероятный ублюдок, Саматоки? — тихо бормочет Нуруде, тоже прикрывая глаза. Какой бы ответ ни последовал — ему не важно. Главное — просто озвучить вопрос. — Спроси у своей наглой рожи об этом же, — отвечает Саматоки куда-то в потолок; шея уже начинает немного ныть от неудобного положения. Сасара не отвечает, но коротко ухмыляется. Подобный диалог у них был не раз и не два, а ответ так и не находится. Единственный ответ, который всегда следовал за этим вопросом — чирк зажигалки и запах надоевших лаки страйк. Сейчас ничего не изменится, но. Сасара и не в обиде. Так было всегда. Саматоки такое тоже устраивает.