***
Изуна Учиха преподавал химию в той же школе и был в почёте гораздо большем, нежели его старший брат Мадара. Строгий, требующий много, но и дающий немало, Изуна, однако, был человеком крайне непоследовательным, падким на тунеядство и часто, особенно к концу четверти, давал ученикам поблажки в виде ничегонеделания или показывал им интересные реакции с огнём не в угоду технике безопасности. За эту расхлябанность Тобирама Изуну и не жаловал. Сенджу не был книжным червём и не назвал бы себя отпетым заучкой, но он любил, чтобы всё шло по плану и не уклонялось от него. Ему не нравилось попусту тратить своё время. Не пренебрегал Изуна и посиделками с братом. Каждую свободную и не очень минуту старался наведываться к нему, не взирая ни на свою, ни на мадарину занятость. Мадара недовольно бурчал, но в компании никогда не отказывал по ясной как день и простой как дважды два причине — брата Учиха любил и общество его ему было приятно. — Не грузись ты так, а то скоро третий глаз на лбу вырастет, — предупредил возникший в учительской Изуна, примостившись на диванчик аккурат возле бока проверяющего тетради брата. Зашуршал фантик от ириски. Изуна был и оставался главной причиной почему вазочка со сладостями стабильно пустела. — Изуна… — Ая? — Ты часом не знаешь какая муха укусила Тобираму Сенджу из X класса за последнее время? — спросил Мадара в тот момент, когда на вершине стопки оказалась синяя тетрадь, подписанная аккуратным, старательным почерком с предсказуемо, но всё ещё удивительно невыполненной домашней работой. Что это? Подростковый бунт? Переходный возраст? Выражение протеста? Всё вместе? Мадара терялся в догадках. — Ммм… Пушистика? — вспоминал Изуна, неспешно перекатывая конфету во рту, постукивая ею о зубы. Не было большим секретом, что парень любил раздавать своим ученикам прозвища. «Пушистиком» Тобирама был награждён за неизменную синюю ветровку с большим, пышным меховым воротником на ней, всегда видимым далеко впереди мальчика. Мадара панибратство брата, хоть и неявное, в открытую не одобрял, но всё же втихую посмеивался с потайного титула ученика. Прозвище Сенджу подходило как нельзя лучше. — Ага. — Скорее он муху. Всё также впереди планеты всей. Я так устал забрасывать его заданиями на уроке. Хочу, чтобы он не успел их сделать и мне не пришлось ничего проверять, а он фырчит, но всегда всё выполняет, представляешь? Иногда он убивает меня этим! — нюнил Изуна, нагло эксплуатируя едва ли не безусловное принятие Мадары к нему. Тот цокал, деланно закатывал глаза и всем видом показывал незавидность старшебратского положения, однако льющуюся страдальческим потоком тираду никак не прерывал. — Честно говоря, всегда пугала его эта… непримиримость. Да. Последнему мужчина не возразил, даже если бы крайне сильно захотел. Язык не повернулся бы. Конец разыгравшихся не на шутку стенаниям положила пронзительная трель школьного звонка, после которой Изуна неожиданно умолк, как если бы не говорил вовсе, побелел будто вымазанный мелом и рванул прочь, вероятно вспоминая, что предстоящее занятие по химии намечалось у класса одного жизнерадостного патлатого мальчонки, бывающего временами искусным вредителем. Это означало наличие у Изуны всего-навсего пары минут для предотвращения тотального изничтожения его кабинета и устранения всех имеющихся реактивов. В дверях промелькнул кончик длинного чёрного хвоста, прежде чем парень скрылся из виду. В голове Мадары же промелькнула мысль, что заданное перед ним уравнение становилось всё более нерешаемым.***
Хаширама Сенджу был кем угодно, но точно не рядовым ребёнком. Казалось, нигде нельзя было отыскать человека настолько противоположного Тобираме, как в его собственной семье. Если Тобирама брал упорством и беспримерной усидчивостью, то Хашираме приходили на помощь непомерный энтузиазм на пару с неутомимым любопытством. Дружелюбный, активный, весёлый, сострадательный — список достоинств первого ребёнка Сенджу казался бесконечным, и в какой-то мере мальчишку можно было бы назвать даже идеальным, если бы не вездесущие «но», бывающие всегда и всюду. Порыв, с которым Хаширама приступал ко множеству дел часто влёк за собой гораздо менее восхитительные черты — бычье упрямство и уверенность в том, что непременно только он знает, как будет лучше. Как сейчас, Хаширама решил, что, несомненно, точно порадует часто хмурого учителя математики, заставь он весь кабинет кашпо с красивыми цветами из живого уголка школы, за который отвечал. И ребёнок искренне недоумевал, почему же измазанное землёй, но со сплошь и рядом цветастыми благоухающими растениями помещение не восхитило Мадару-сенсея. Наоборот, сподвигло его отчего-то остаться с мальчиком после уроков для проведения воспитательных бесед. — Хаширама-кун, скажи, пожалуйста, с какого перепуга ты решил, что напичкать кабинет математики цветами будет хорошей идеей? — звучало уже который раз, отражаясь от стен опустевшего класса, где теперь улавливался душистый запах малинового мыла после внеплановой генеральной уборки. Хаширама теребил кромку школьной рубашки, выбившуюся из штанов, и морщил носик, едва им не хлюпая. Молчал как партизан и дул покрасневшие губки. Хаширама не был обидчивым, но ведь у него не имелось при себе ни единого дурного помысла. Он так старался! На благо тому, кто теперь сидит перед ним и отчитывает его! Стоило сказать, что Мадара старшего Сенджу любил. Эта любовь сыграла свою роль в том, что Учиха не стал звонить родителям мальчика, но ещё больше повлияло то, что отца семейства Мадара на дух не переносил. Встретившись с Буцумой однажды и единожды, мужчина понял, что этого свидания ему хватило на весь педагогический стаж, а то и на всю жизнь, потому избегал их нового пересечения всеми правдами и неправдами. Да и могут ли ему предъявить что? С учеником остался, нравоучительную беседу провёл, уму-разуму поучил, а уж что будет дальше совершенно его не касалось, как не касается асимптота графика функции. Хаширама продолжал стрелять хмурыми глазками, и Мадара вдруг подумал, что в таком виде в мальчике прослеживалось нечто неуловимо тобирамовское. Учиха старался не принимать за кощунство, что во время беседы с одним учеником он вспоминал совершенно о другом. Бум. Что-то задело стекло окна с глухом стуком. «Птицы» — решил Мадара. Бум. Учиха больше не мог скидывать всю вину за непонятный звук на птиц, когда Хаширама, переключившись на шум, махнул отросшей копной и радостно, но с непомерным удивлением воскликнул: —Тобирама! Мадара повернул голову, и глаза его полезли на лоб, когда с наружной стороны, на узеньком поддоннике стоял никто иной как Тобирама и стучал костяшкой по стеклу как по входной двери. — Балбес! — в сердцах закричал Учиха, затаскивая за руку непонятно что вытворявшего мальчишку. — А если бы расшибся?! О чём ты только думал! Оказалось, парнишка, зная, что брата будут отчитывать, перебрался по карнизу здания из своего кабинета в кабинет математики. Мужчина никогда не признался бы, но он был до чёртиков напуган. — Мадара-сенсей! Это не Хаширама! Это я! Я расставил по классу цветы! — никогда до этого не перебивавший учителей Тобирама оборвал Учиха на полуслове. Впервые за долгое время Мадара не только не знал толком, что говорить, но и что думать. На подобные выходки был горазд Хаширама, но, чтобы Тобирама… Ни разу. — Отото, но я… — попытался возразить старший брат. — Цыц! — тут же шикнул младший, заставив Хашираму вжать голову в плечи, как маленького зайчонка. Только прижатых ушей и не хватало. У Мадары голова шла кругом уже от одной игры в молчанку с Хаширамой, а после чудачества Тобирамы понял, что точно поседеет раньше положенного времени. — Хаширама-кун, я надеюсь ты понял, что я хотел до тебя донести. Можешь быть свободен. Тобирама-кун, а ты остаёшься, — тёр мужчина гудящие виски, готовясь к новому воспитательному заходу. — Отото, тебя ждать?.. — шепнул старший. — Нет, иди, — буркнул младший. — Итак, что это было?.. — спустя время начал разговор Мадара, когда дверь в кабинет за учеником, негромко хлопнув, закрылась. — Говорю же, это я расставил цветы. Незачем отчитывать Хашираму. Он тут не причём. — Но мы же оба с тобой знаем, что это неправда. Тогда зачем ты врёшь? Тобирама поджал губы, складывая их в замысловатую кривую. Взгляд его был направлен в сторону. Мадара, как и ранее молчал, давая ученику право на ответ, хотя понимал прекрасно, что может его не ждать, потому как не дождётся. — Ты поэтому на карниз влез? Чтобы я поверил, что ты способен на такое баловство? Сенджу продолжал делать вид, что языка у него вовсе нет. Тогда Мадара понял, что стратегию свою пора менять. Учиха решил пойти на небольшую сделку. — Тобирама-кун, — мальчик встрепенулся. Сенджу всегда упорно сосредотачивался, стоило сенсею позвать ученика по имени. Мадару это забавляло, но причины такого поведения были ему до поры до времени неизвестны. — Я пока не слепой. Я вижу, что с тобой происходит чёрт-те что в последнее время. Давай так, я обещаю, что не ругаю тебя, не докладываю ничего родителям, а ты за это рассказываешь мне всё, что с тобой творится, и мы пытаемся с этом что-то сделать. Только между нами двумя, договорились? Раздалось слабое постукивание. Тобирама несильно дёргал стопой на полу. Учиха было думал, что стратегия его провалилась с треском, но ни с того ни с сего мальчишка подорвался с места, подбежал к двери, открывая её. Проверял нет ли любопытных ушей поблизости. После чего в мгновение ока очутился подле Мадары, приближая своё лицо настолько близко, насколько никогда не позволял себе раньше. У Учиха возникло стойкое ощущение, что ему подсунули готовящуюся разлететься бомбу. Мужчина не ошибся. — Мадара-сенсей, я люблю вас! Люблю очень давно! — прозвучало на одном дыхании. Учитель замер, не смея пошевелиться. Сначала Мадара был уверен, что ослышался или не так понял ученика, но большие красные глаза, полные детского ожидания и надежды говорили об обратном. Отстранив Тобираму, Учиха тяжело вздохнул и начал растирать ладонями глубокие круги под глазами. Когда же взгляд его был вновь устремлён на Сенджу, Мадара смог разглядеть то, чего не видел ранее. Теперь Тобирама виделся ему совершенно иначе. Не маленьким взрослым, но большим ребёнком, что вынужден был им стать. Уставший, бледный, вымотанный маленький мальчик с нездорóво краснеющими склерами глаз. Любимец многих, но безмерно и глубоко одинокий, общающийся по большей мере только с родными братьями. Однако, что же это за общение такое, когда первое, о чём ты вспоминаешь, думая о товарище, не ваши общие шалости и планы, смешные шутки, а выучил ли он уроки и не забыл ли обед в школу? А ведь Тобирама не был даже старшим ребёнком. — Почему я? Почему не Тока или Мито? Или хотя бы мальчик ровесник на крайний случай? — Учиха не понимал и не понимал искренне. Тобирама был красивым и будь его поведение чуть более развязным, обязательно стал бы популярным как старший брат. Девочки, подкупленные нечастым сочетанием привлекательности, честности и ответственности, тянулись к парнишке, но тот, точно зная об их заинтересованности, продолжал делать вид, что её не существует. Да даже мальчиков, постаравшись как следует, он бы очаровал, если уж на то пошло, но Тобирама оставался непреклонен. Мадара недоумевал, что Сенджу мог отыскать во взрослом вредном дядьке. Неужто отца? — Нет. Нет-нет-нет, — замотал пшеничными прядями Сенджу. — Я знаю, что я чувствую, знаю к кому и знаю из-за чего. Только к вам, Мадара-сенсей. В кабинете стояла кромешная тишина. Каждый слышал лишь небольшой гул от приливающей к ушам крови. Учиха знал, что ответить. Ему нужно было лишь обдумать как ответить. — Если я скажу, что пройдёт, тебе станет легче? — Это «нет»? — спросил Тобирама не своим голосом. — А разве могло быть иначе? Мадара смотрел и видел, как сжимался его ученик, точно он сдувающийся надувной шарик. Плечики его были всё ближе голове и всё сильнее потрясывались. Когда мальчик сжался настолько, что Учихе почти не видел его лица, Тобирама всхлипнул. Кап. Одна тяжёлая солёная капля упала на лакированную поверхность стула. Кап. За первой последовала вторая. Горькие слёзы разбивались о деревянное сиденье, как разбивались вдребезги мальчишеские надежды и стремления. Всё было напрасно. Всё оказалось зазря. И деланное дурное поведение, и эта пустая бравада несколькими мгновениями ранее. Зрелище было для Учиха не из лёгких. Может, он где-то и слыл холодным и беспощадным, но Мадара точно не был бессердечным. — Ну-ну, давай, иди сюда. Скорее, — развёл в стороны ладони мужчина, зазывая ученика в свои ежовые, но всё же объятия. На негнущихся ногах Тобирама подполз к учителю, зарываясь лицом тому в грудь, марая в соплях и слюнях белую хлопчатобумажную рубашку, более не сдерживая истошного рыдания, но то было уже не важно. Мадара опустил подбородок на светлую макушку, закрывая ребёнка руками, успокаивающе гладил по волосам нагретой ладонью, показывая, что мужчина знает о чужих слезах, чувствует их, но не видит, а значит Тобираме можно нарыдаться вдоволь. На улице было светло, но солнце уже клонилось к закату. Вдали снизу виднелся клочок серой дороги, по которой куча разнообразных машин сновали туда-сюда, сливаясь в один пёстрый, гудящий клубок. Мадара находил нечто непомерно сюрреалистичное в том, что водители спешили по своим делам, даже не мысля трагедия каких масштабов разворачивалась в маленьком школьном кабинете математики у маленького мальчика, что взвалил на себя чересчур много. Когда всхлипы постепенно начали затихать и редеть, а плечи трястись настолько сильно, Тобирама отстранился, глядя отёкшими краснющими глазами на Учиха и в то же время сквозь него. Мадара долго думал, прежде чем решиться на одну глупость. Очень непедагогичную и даже своего рода аморальную. — Тобирама-кун, — тихо позвал Учиха. Мальчик отозвался. — Ни слова никому об этом, хорошо? Прежде чем Сенджу успел понять в чём дело, мужчина поцеловал ученика в уголок губ. Не в сами губы, но в слишком запретной близости от них. Тобирама, почувствовав касание и тёплое дыхание, вздрогнул, но не отстранился. Наоборот, подставился, раскрылся изо всех сил как раскрываются маленькие дети, ощутив на своём лице первые греющие лучики летнего солнца. У губ Сенджу было солёно от катившихся слёз и мягко от небольшого детского пушка на щеках, и всё же Мадара отпрянул, когда понял, что Тобирама заёрзал, подставляя под чужие касания губы. Мальчик хмуро свёл бровки из-за потерпевшего неудачу манёвра, однако затем облокотился о чужое учительское плечо, расценив, что сейчас так можно. Ему можно. Всё-таки не все старания пошли коту под хвост. — Мадара-сенсей. — М? — А вы отказали мне только из-за возраста? — заглядывали краснеющие глаза в тёмные снизу вверх. — Ну ты как-то уж прям совсем сузил количество вариантов, малыш, — позволил себе небольшую фамильярность Учиха, сбрасывая всё на дурное влияние Изуны. — Всё равно, когда я вырасту, знайте — я точно не отступлю и ни перед чем не остановлюсь, Мадара-сенсей, — заверил ребёнок глаза в глаза с отнюдь не детской суровостью. — Ну ты вырасти сначала, ловелас, а потом обещаниями разбрасывайся, — хохотнул мужчина, прижимая Сенджу к себе. Напряжение, внезапно охватившее нутро, не стало такой уж большой неожиданностью для Мадары. В конце концов всегда пугала его одна вещь в Тобираме. Всегда пугала его непримиримость.конец