Адель смотрит на неë настороженно, с недоверием. Изучает пристальным взглядом каждое движение, пытается прочесть по лицу, по языку тела настроение и намерения Дятловой. Тщетно. У той талант скрывать свои чувства и лицо, будто высечено из камня, и омертвелая душа под рёбрами рядом со сгнившим сердцем. Да и во мраке не видно, как устало выглядят её глаза на измождённом лице с рассечённой в кровь щекой.
Гончая с любопытством склоняет голову набок.
Алина видит перед собой затравленную тень, блёклое и немощное подобие
Гончей и увядшую в своей темнице Адель. Макаров запер её здесь и бросил на произвол судьбы, когда понял, что вскормленная кровью и выдрессированная насилием наёмница не сидит больше покорно у него на коротком поводке. Тоскливый взгляд в сторону гражданки не нравился ему. Страх от осознания самой себя, своего животного кровожадного больного нутра злил его ещё больше.
Гончая ломалась. Портилась. Приходила в негодность. А Владимир ненавидел, когда его солдатики выходили из строя. Им нельзя. Они должны служить ему и уходить в отставку только со смертью.
— Где Владимир? — слабым голосом спрашивает Адель.
Дятлова усмехнулась, хотя смешного здесь ничего нет. Этот человек проволок её за волосы через все круги Ада, перебил ей каждую косточку, ломая Адель и строя её заново, возводя из
Мрака свою по-собачьи верную, преданную Гончую, которую без сожаления выкинул и тут же забыл, а она… У Алины не находится слов за исключением одного
«блять».
— Далеко, — отвечает она расплывчато. Макаров и правда сейчас далеко. Его тело остывает в новой конспиративной квартире, заполненной стойким металлическим запахом. Симпатичный евроремонт испорчен разбрызганной по стенам кровью вперемешку с мозгами, раскрошенным черепом и клочками чёрный волос, что девушка так любила. Обои придётся менять. Штукатурку, наверное, тоже. И паркет.
— Зачем ты пришла? — снова спрашивает Адель и получает вместо ответа встречный вопросы:
— Где он хранит сраный ключ?
Ладони раздражающе болят от рваных кровавых мозолей, оставленных рукоятью кувалды. Можно было воспользоваться пистолетом. Но Дятловой не хотелось дарить ему такую быструю смерть. Можно было взяться за нож и снять каждую татуировку — все до единой — вместе с пропахшей дорогим одеколоном кожей, изрезать его тело от пят до горла, не оставляя на нём живого места. Можно. Он бы истёк кровью и залитая ею комната походила бы на скотобойню… Но она предпочла кувалду. Сама не зная почему. Привычка — вторая натура, так ведь?
— Не разочаровывай меня, — произнёс её уже бывший командир, увидев застывшую на пороге Птичку с кувалдой в руках
— Ты разочаровал меня раньше…
Он думал, что контролирует ситуацию и Алину. И эта ошибка стоила ему жизни.
Ключ нашёлся среди книг о психологии. Иронично, больной на голову маньяк-психопат-социопат-садист — и кто там Владимир ещё? — зачитывался статьями и исследованиями о себе подобных. Считал ли он себя таким?
Нет. Понимал ли, что с ним не так абсолютно всё?
Нет.
— Можешь встать? — спрашивает Дятлова, пока Адель растирает искалеченное запястье и не спускает с неё любопытного, непонимающего взгляда.
На ней нет никакой одежды. Даже нижнего белья. Алине не хочется знать, какими способами измывался над девушкой Макаров, когда спускался сюда и наглухо запирал за собой дверь.
Не хочет. И всё равно догадывается. Слишком многое ей известно о той стороне жизни, какую она предпочла бы если не никогда не узнавать, то хотя бы забыть будто страшный сон.
— Да, — отвечает Адель и в следующий момент Алина подхватывает её прежде, чем та рухнула бы на пол и ударилась головой о кровать.
На лице у наёмницы искреннее непонимание и растерянность. Не заметила, как за месяцы заключения ноги разучились ходить и держать её.
— Ага, вижу… — вздыхает девушка, усаживая Гончую обратно на кровать. Она не может не думать о том, какой хрупкой и лёгкой та кажется ей. Истощённая, забывшая вкус еды с того момента, как Владимир перенёс базу Конни в другое место и оставил её прикованной за одну руку к старому зданию, подыхать от голода и жажды в темноте маленькой заброшенной комнаты за запертой дверью…
Негодная, дрянная псина. Посмела сдать позиции. Разочаровала его, подвела. Предала.
Тени Грейвза могли бы найти её, если бы знали о существовании скрытых, тщательно спрятанных комнат. Но на чертежах с планировкой ничего такого не было. Адель лишь слышала их голоса и шаги, когда они осматривали здание, и молчала. Те говорили на английском, не на русском, а значит, они —
враги. И когда Тени ушли, она вновь осталась одна… пока к ней не пришла Дятлова.
— Тебя Владимир послал за мной? — спрашивает Гончая.
Сняв с себя утеплённую ветровку, Алина накинула её на костлявые плечи наёмницы, прежде, чем без особого труда подхватить ту на руки и пойти с ней к выходу.
— Нет. Командир Макаров мёртв, его убили, — без особых эмоций произносит она.
Перед глазами ещё стоит образ строгого чёрного костюма, залитого и пропитанного кровью вместе с уже не белой рубашкой. Былая безупречность разрушена и необъяснимая, подавляющая власть, сила, больше не исходят от них.
Это выглядит и ощущается неправильно, неестественно, абсурдно. Дятлова гонит травящую разум мысль подальше от себя.
— Кто убил? Куда мы? — раздаётся рядом с её лицом голос Адель.
— Пока неизвестно. В Конни сейчас всё вверх дном, — Алина укладывает вызволенную из заточения и излишне любопытную особу на задних сиденьях машины, припаркованной возле бывшей базы. — А едем мы на новую конспиративную квартиру. Там безопасно, я гарантирую.
Гончая верит Алине, потому что ей доверял Владимир. Порой даже больше, чем самой Адель,
его Адель, из-за чего она ревновала и злилась.
Закутавшись плотней в ветровку, девушка смотрит на свою спасительницу. Наблюдает за ней практически не сводя глаз, когда те привыкли к фонарному свету, мельтешащему за окнами машины, и изредка отвлекается на дорогу.
Почти всё время они едут в тишине, пока Гончая не нарушает её:
— Сколько я сидела там?
— Почти три месяца, — следует ответ. — И последний раз командир Макаров приходил к тебе пять дней назад.
— И в тот же день его убили? — наивно спрашивает Адель. Не желает верить, что Владимир мог так просто избавиться от неё? Выкинуть?
Алина одновременно и понимает её, и злится. И злится скорее на самого Макарова, но не
«его зверушку».
— Нет. Его убили сегодня или вчера, я понятия не имею. Ни следов борьбы, ни свидетелей, ни звонков, ничего. Ни-че-го.
Молчание. Через зеркало в салоне Дятлова смотрит на Адель. Поджав под себя ноги, та сидит, укутавшись в куртку, и дрожит. Наверное от холода. Её отстранённый взгляд направлен в никуда и пальцы сами собой постоянно тянутся к рассекающему щёку шраму, и чешут его до раскрасневшейся кожи.
Алина решает не отвлекать её разговорами и просто делает обогрев в салоне посильней.
***
Одежда Дятловой велика Адель, особенно ей исхудавшей.
«Прости, ничего другого нет. Либо так, либо голышом,» — только пожала плечами та и ушла, дав девушке переодеться без постороннего присутствия.
Когда вода касается сухих потрескавшихся губ, Гончая понимает,
как сильно ей хочется пить! Обезвоживание терзает её сознание и тело, нещадно сгрызает живьём уже который день подряд… Жадными глотками она поглощает воду без остановки и никак не может напиться, а Алина всё приносит и приносит ей её, пока не забирает из протянутых рук вновь опустевшую кружку:
— Ну всё, с тебя достаточно. Отдыхай.
Капли воды стекают по подбородку Гончей, та будто не замечает их. Девушка с трудом удерживается от шутки:
«Гончая, ты не псина, ты — свинья.»
— Часа через полтора дам тебе поесть, — произносит Дятлова и собирается уйти, когда наёмница обращается к ней:
— Если тебя не Владимир послал за мной… то зачем ты пришла?
— Чтобы забрать, наверное… Разве не очевидно?
Адель недовольно хмурится, в голосе возвращается прежняя твёрдость:
—
Зачем?
Обе неотрывно сверлят друг друга неотрывными взглядами. Допытливый, недоверчивый с одной стороны и просто-напросто уставший с другой.
Алина не знает, как ей облачить свои мысли в слова да так, чтобы те звучали складно, а не сбивчивым и спутанным эмоциональным бредом.
— За тем, что мы похожи. Обе ввязались в одно и то же дерьмо, которые… перемололо нас и выплюнуло, сделав из нас нелюдей. Что оно дало нам? Разве что в рот, по голове, почкам и ещё забрало больше, чем хотелось бы отдавать и именно то, чего отдавать не хотелось бы… — Гончая узнаёт этот взгляд. Разочарование и горькое сожаление, засевшие стальными занозами так глубоко-глубоко внутри Птички, и отравлявшие ей разум и давно сдохшую душу едкой ртутью. — Я и ты, то, что мы творили… — она качает головой — ни один, блять, нормальный, адекватный человек или солдат никогда бы не сделал. Ни за что бы не сделал. А мы делали. И даже получали с этого удовольствие. Такое не поддельное, животное наслаждение. Согласись, да? Когда мы пытали. Когда ощущали эту власть над чужой жизнью. Когда массово убивали всех. Всех, блять, без разбора. Стреляли, резали… Нам нравилось это. Ох, блять, как же мне и тебе это нравилось!
Ненасытная, безумная, кровожадная Гончая внутри Адель заскреблась о рёбра. Холод пронимает её до самых костей от этого ощущения и всплывших в памяти красочных образов. Собственные руки ощущаются грязными и хочется их отрубить, спилить по самые локти, а ещё лучше — плечи.
— Я, как и ты, сейчас осознаю какой это непроходимый пиздец. Жаль, что поздно, но хотя бы так, — продолжает Дятлова. — Ты хотела уйти. Хотела начать новую, нормальную жизнь. Начать всё с чистого листа, за что
он и… сама знаешь. И я хочу также. Хочу уйти, хочу оттереться от всего этого говна, забыть его нахрен и никогда не вспоминать больше. Я хочу просто жить. Но мне уже поздно. Я не могу. Меня затянуло слишком глубоко и некому меня вытащить от сюда. Ни семьи, ни любимого, никого. А у тебя есть ещё этот шанс. Есть человек, который готов помочь тебе и спасти.
— Кто? — перебивает Адель.
— Он скоро будет здесь и… сейчас тебе его имя особо ничего не скажет. Просто дождись его, хорошо? — Алина смотрит на часы и, походу, мысленно отсчитывает, сколько осталось до встречи.
Гончей же неизвестность не даёт покоя. Ей не нравится это. Её подобное настораживает, напрягает. И сама Дятлова… не Дятлова вовсе. Прежней Алине Дятловой — грубой и желчной, жестокой, циничной и попросту беспринципной — было бы глубочайше плевать и на неё, на Адель, и на «дела рук своих». Что такое произошло за те без малого три месяца её заточения, что смогло сломать
Дятлову?..
— И что тогда? — хмурится Адель. Недоверие щерится внутри неё, обнажая острые смертоносные зубы. Ощущение опасности надрывает глотку, вопя внутри, пока она немигающим цепким взглядом перебирает свою спасительниц по косточкам в поиске намёка на
угрозу или
обман.
Та только пожимает плечами.
— Тут зависит от того, готова ли ты мне довериться или нет. Макаров мёртв. Андрей пропал и не выходит на связь. Милена тоже. У тебя осталась только я, — Алина хороша в обмане. Плетёт ложь складно и бровью не ведёт. Не выдаст себя ни голосом, ни мечущимся взглядом, ничем. — Если готова довериться мне — оставайся здесь и отдыхай. Нет — я не стану удерживать тебя здесь насильно и приковывать к кровати или батареи. Дверь там, — она кивает головой в сторону — сумеешь дойти или на руках донести?
—
Я доверяю тебе… — глядя на девушку исподлобья, произносит Адель.
— Тогда через полтора часа ужин, — Дятлова уходит, оставив Гончую один на один с внутричерепным беспорядком.
***
— Когда она вернётся? — Адель поднимает голову с груди лежащего с ней в обнимку Филлипа Грейвза и смотрит на него тем любопытным живым взглядом, от которого сердце у него под рёбрами болезненно сжимается, переставая биться.
Его Адель, его маленькая Тень, его Мрак. Ему всё ещё не верится в реальность происходящего, не верится, что тогда, месяц назад, он действительно наконец нашёл
её… живой.
События той ночи по-прежнему свежи в его памяти…
— Ну так что, теперь моя часть сделки? Чего ты хочешь? — спрашивает Грейвз, через силу отведя взгляд от спящей Адель и встретившись с ухмыляющейся Дятловой:
— Двух вещей. Кое-какую цель в Урзыкстане с гарантией и… пожалуй, не буду загадывать эту часть наперёд. Я дам знать, если она мне понадобится.
— По рукам, — что за вторая часть — он так и не узнал. Из Урзыкстана, даже спустя месяц, от Алины ничего, кроме неизменчивой тишины в молчащем канале связи.
— Не знаю, — честно признаётся Филлип и крепче прижимает Адель к себе, будто боится, что та может исчезнуть прямо у него из рук. Раствориться подобно миражу. — Может быть скоро.
На самом деле ему нет никакого дела до Алины. Спит ли она под горячими песками и палящим солнцем, скрывается ли в бегах или подыхает от боли в плену… Грейвз бы и не вспоминал о ней вовсе, если бы не Адель, так странно
привязавшаяся к ней. Конни и Макаров постепенно забываются, будто леденящий кровь затянувшийся кошмар после пробуждения и оставшиеся после него шрамы уже не тревожат так сильно.
Что было в России — остаётся в России. Только на Дятлову это почему-то не распространяется и Адель
тоскует по ней. И ждёт её возвращения так преданно и верно, надеясь однажды услышать вновь этот низкий глубокий голос, который спросит её:
«Уже надеялась, что я сдохла? Прости, умею я разочаровывать. Скажи, ты ведь выбралась?» И она ответит ей, глядя на подаренное Грейвзом обручальное кольцо:
«Да.»
