«С жизнью сложность в том, что она все время меняется, даже когда совсем не меняется.» Даниэль Пеннак, «Собака Пёс».
Скажи Теодору Райту кто-то еще тогда, когда он служил в британской разведке, а именно в «ми-6», как именно сложится его жизнь дальше, Тео бы одарил этого глупого человека нечитаемым взглядом, а после для верности ещё бы пальцем у виска покрутил, может быть, даже разразился бы целой лекцией на тему невозможности подобного. Когда все это началось? Наверное, правильным ответом будет… «с его ухода со службы». Но это не совсем так. Хотя тут, пожалуй, сам вопрос не совсем верен. Когда все пошло не так, неправильно? Да, так точнее. Ближе к сути. Казалось, что все началось гораздо раньше, чем это можно было заметить, от того Райт и не обратил внимание, и все пришло к тому, что происходило прямо сейчас, как к некому закономерному итогу той цепочке событий, которую толком даже не удавалось отследить, разобрать ту на звенья и все понять хотя бы для самого себя. Но обо всем по порядку…[Юго-запад США, Калифорния, Лос-Анджелес]
[четверг, 15-е марта, 2001-й год]
Тео проснулся с собственным хриплым криком, осевшим на губах, резко распахнув глаза. Кожа взмокла, блестела от пота. Сердце грохотало во вздымающейся из-за напрочь сбитого дыхания груди. С губ сорвался усталый вздох. Ладонь скользнула по собственному лицу, то ли в попытке вытереть пот, то ли чтобы избавиться от остатков дурного сна, кошмара — одного из многих за последние месяцы. Теодор поднялся с кровати с намерением пойти на кухню и выпить… нет, не воды, чего покрепче, например, пива, а следом кофе, много кофе, чтобы не уснуть снова в ближайшее время. Уже вскоре одним движением Райт открыл, вытащенную из холодильника, бутылку пива, даже не озаботившись тем, чтобы воспользоваться бокалом. Внутренне даже обрадовался, что обошлось без нравоучительных комментариев о вреде алкоголя. Теодор сделал глоток пива, запрокидывая голову и прикрывая глаза. Потом вскипятил электрический чайник, насыпал пару ложек растворимого в чашку, потом столько же сахара и, залив все это дело кипятком. После, захватив чашку и бутылку пива, направился на небольшой балкон дома, доставшегося в наследство от уже покойной бабушки. Чиркнув колесиком зажигалки, с каким-то садистским наслаждением затянулся, пропуская едкий дым напополам с никотином глубоко в глотку, пищевод, легкие. Плохая привычка. Возможно, она даже когда-нибудь его погубит. Но парень не зацикливался на этом. Пар от свежесваренного кофе клубился над небольшой белой чашкой, аромат заполнял балкон, сражаясь с запахом зажженной сигареты не на жизнь, а на смерть. Эта битва изначально проиграна. Никотин въедается во все: в белые панели, делая их желтоватыми со временем, в ворс ковра под ногами, в бледную кожу и в сильно взъерошенные волосы курильщика. У кофейного аромата и правда нет ни малейшего шанса. Тео чуть высунулся с балкона. В руках все ещё была бутылка пива, а зубы сжимали сигарету. Райт помнил это состояние в природе с детства и не мог объяснить, почему все именно так. Оно начиналось только ясным утром, чуть раньше восхода солнца, до его первых лучей. Безоблачное небо уже начинало высветляться и медленно, словно нехотя, разбегалось множеством красок и оттенков. Глубокую темно-синюю бирюзу, плавно перетекая из одного цвета в другой, сменял туманный нежно-розовый, постепенно становясь ярким, насыщенным, почти алым… Разом смолкали ночные птицы, а утренние, проснувшись, еще не пели, а словно ждали чего-то. Земля лежала еще темная, незрячая, сумеречная, но уже не ночная. Она медленно просыпалась и тихо избавлялась от ночных, окутывающих ее невесомых покровов. Если дул ветер, то наступал полный штиль. Вместе с птицами все в мире замолкало и становилось оцепенелым, но уже не спящим. Все живое и неживое в единый миг замирало, словно парализованное, и этой неведомой стихии всецело подчинялся и человек. Отчего-то становилось страшно нарушить вселенскую минуту молчания… Теодор не понимал, что происходило с ним в это время, да и не нужно было понимать. Очень важно было прочувствовать это состояние до спирающего горло комка неясной и какой-то высочайшей тревоги, до волны озноба, пробежавшего по телу, до слезы, словно выдутой ветром. Все это происходило не часто, лишь когда ему случалось в предрассветный час быть уже на ногах и пережить недолгие минуты неведомого спокойствия, такого всегда необходимого. Райт запустил пятерню в смоляные волосы, зачесывая их назад, шумно выдыхая — этот жест был буквально пропитан какой-то растерянностью, даже отчаянностью, словно юноша оказался перед проблемой, которую так просто не решить. На самом деле, Теодор Райт всегда держался подальше от суеверий, глупых верований и прочего, предпочитая твёрдо и прочно стоять обеими ногами на земле. Но была одна вещь, вера в которую у него сохранилась, несмотря на всю ту острозаточенную «приземленность», что тот в себе любовно взрастил. Во что же он верил? В то, что человек рождался либо под счастливой звездой, либо нет, и это преследовало его до конца дней. Тео, отняв жизнь у своей матери, родился на два месяца раньше срока, не весил и килограмма — это знаменательное событие произошло на юге Лондона. Надежды на то, что мальчишка выживет, не было — лишь отец верил, что сын справится, хотя и винил его в смерти своей жены. Совсем ещё юный, едва родившийся, Райт боролся за свою жизнь, и с того момента ему предстояло бороться за нее и впредь. На самом выживании сразу после рождения ничего не закончилось. Отец хотел мальчика, наследника, чтобы продолжить военную династию, что всегда служила на благо страны, и именно ради этого устремления не пытался в своё время уговорить жену избавиться от ребёнка до его рождения, хотя беременность и была поздней, тяжёлой — сын должен был помогать, стать опорой, продолжить род. Его надежды претворились в жизнь — родился сын. Вот только… Роды проходили тяжело и раньше условленного срока, а закончилось все тем, что отец узнал о том, что родившийся сын своим появлением на свет отнял жизнь у его жены. Так мальчишка, что отчаянно боролся за свою жизнь, стал огромнейшим разочарованием для своего отца, едва появившись на свет, о чем тот временами напоминал ему, пока мужчина не умер на одном задании. Именно тогда мальчишку отдали его брату, который, в отличии от своего старшего брата, имел герцогство и членство в парламенте. И… он совершенно не горел желанием обзаводиться «приемышем», но и отказаться от него, не подмочив репутации, не мог. Это и было в его понимании — «родиться под несчастливой звездой». Тео с самого детства верил, что его звезда самая, что ни на есть, несчастливая. Светлая кость, аквамариновая кровь. Тонкопалые эстеты и утонченные садисты — они рождаются с по умолчанию заложенными в подкорку манерами и осознанием предопределённости своей судьбы. Слушают разговоры о величии. Дети титулованных семейств в Великобритании, взращённые на неплодородной почве брака по расчёту, удобренные холодностью собственных родителей или опекунов, политые тотальной нелюбовью. Они растут кривыми деревьями в редком лесу под названием «высшее общество», чем и пытаются гордиться. Никакой тебе детской непосредственности, никакого здорового любопытства. С первых шагов своих они учатся держать спину и тянуть носок. Кто-то скажет, что Теодор Райт родился с серебряной ложкой во рту… и будет отчасти прав. Лишь отчасти. Про единственного сына семьи Райт, что рос под опекой Чарльза Райта, говорили многие. Впрочем, люди всегда любили почесать языками вне зависимости от своего статуса, положения и достатка. Нельзя сказать, что юноша был известен своими «похождениями» — наоборот, славился своей сдержанностью, холодностью и исключительным воспитанием. Вот только говорили не об этом вовсе, а об его внешних данных и успехах в учёбе, хоть он и учился на дому. Утонченные и тонкие черты, как и слегка вьющиеся, достающие своими концами до плеч, черные волосы, достались ему от уже покойной матери, которая в дни своей молодости считалась самой настоящей красавицей. Широкие точеные скулы, чуть раскосые светло-серые, цвета зимнего неба, глаза в обрамлении чёрных густых и длинных ресниц, маленький, немного вздернутый аккуратный нос, не слишком пухлые, но, вместе с тем, не слишком узкие губы, две безукоризненно четкие тонкие линии темных бровей и по-аристократически бледная кожа. Никому бы и в голову не пришло поучить его манерам или укорить в чем-то — по крайней мере, в детстве. Тогда у него всегда был загодя продуманный кодекс, к любым неожиданностям он был готов. А все потому, что Тео прекрасно был знаком со словом «долг». Оно сопровождало его практически с рождения. Многие отдали бы все, чтобы родиться сыном его уже покойного отца и оказать под опекой титулованного дяди, совершенно не подозревая, что за этим кроется. Юноша с самого детства был скован по рукам и ногам. Он должен был быть идеальным подопечным, достойным наследником, должен слушаться дядю, должен держать лицо, должен иметь идеальный табель успеваемости, должен печься о своей репутации, должен общаться с равными по положению людьми, должен делать все на благо своего рода, своей семьи… должен, должен, должен… Одному все эти «должен» на своих плечах не унести. В его клетке из бесчисленных обязательств и бесконечных «должен» воздух постепенно заканчивался. Нехватка воздуха — вот, что ощущал Тео, любивший скорость, автомобили, гонки, высоту и паркур. Это когда делаешь вдох, но живительный воздух не поступает внутрь, легкие будто бы сдавлены и горят изнутри. Подобное состояние можно было оправдать внешними причинами, но… нет. Оно уходило корнями глубже, в само его естество. Первые ростки оказались пущены тогда, когда он едва научился ходить. Наверное, именно из-за этого Теодор в своё время ухватился за шанс обучаться в военной академии по стопам покойного отца — лишь бы быть подальше от дяди. Кто же знал, что Райт окажется настолько талантлив, что закончит академию досрочно, а вскоре и вовсе понесёт службу? Вот только через время его личное дело изменилось, оно изменилось тогда, когда его, выдели: их среди прочих, завербовали в «ми-6». Для всех тот же Тео не справился с обучением в военной академии из-за слабого здоровья и продолжил учиться на дому, став настоящим затворником. Но на самом деле… все было иначе. У юноши получилось стать одним из лучших: особенно касательно владения огнестрельным и холодным оружием, физической подготовки и вождением — мечты юности «стать похожим на того француза-паркурщика» и «стать гонщиком» нашли в этом всем даже какой-то отклик. Тогда, только заступив на службу, Тео даже был горд, невообразимо горд собой. Вот только… с течением времени все изменилось. Он, выполняя задание за заданием, поручение за поручением, узнавал многое из того, что всегда таилось в тени своего рода занавеса. Когда все рухнуло? На этот вопрос не было точного ответа, лишь приблизительный: когда юноша ушёл из разведки, став обычным наёмником — именно тогда привычная жизнь, состоящая из череды заданий, что сменяли друг друга, от которых нельзя было отказаться, среди которых нельзя было выбирать, осыпалась мелким крошевом прямо к ногам, хотя трещины появились много раньше. Впервые… он был сам себе хозяином. Больше не сын своего отца, не подопечный дяди. Больше не цепной пёс Великобритании. Даже успел выполнить пару заданий — что было своего рода «пробой пера», проверкой собственный сил, ну, и нужно было деньги заработать, ведь без них никуда. Собственно, после этих заданий и сделал себе небольшой «отпуск», обосновавшись на время в США, а если точнее, то в Лос-Анджелесе, который на юго-западе США в штате Калифорния. Собственно, место выбрано совсем не случайно. Именно здесь когда-то жила его бабушка по материнской линии и оставила ему свой небольшой дом в тихом районе в наследство. Тихий район назывался — «Гратта Патрия». И он ничем не отличался от сотен других маленьких, тихих районов, которые даже и на карте не всегда отмечались: тихий, безопасный, приличный, мирный. Все жители знали друг друга с малых лет. В подобных районах вообще, как правило, ничего странного и необычного не случалось — лишь одна рутина изо дня в день, что становилась той самой необходимой деталью в идеальном механизме под названием «затянувшийся и набивший изрядную оскомину День Сурка». И уж тем более нельзя было предположить, чтобы кто-нибудь из жителей попал в какую-нибудь странную и загадочную ситуацию. О нет, никто не испытывал никаких неудобств, наоборот… гордились своими ровно подстриженными лужайками, политыми цветами и тем, что они, слава богу, совершенно нормальные люди, неодобрительно относясь к любым странностям, загадкам, несуразицам и нелепицам. Бабушка идеально вписывалась сюда, если подумать: ходила в церковь, разбила садик, находилась в дружеских отношениях со всеми соседями, напропалую хвастаясь своим умным внуком-отличником, который живет не где-нибудь «там», а в «самом-настоящем-Лондоне». Естественно, о том, что Тео работал в разведке, ей было неизвестно, что неудивительно, ведь иначе об этом бы знала каждая собака, что было недопустимо. Собственно, и соседи, наконец, увидевшие внука миссис Файнс, не подозревали, что теперь по соседству с ними живет бывший разведчик и нынешний наёмник в одном лице. Они видели юношу иначе. Каким был для них Теодор Райт? На все у него был продуманный порядок действий, эдакая инструкция жизни. Казалось, к любым неожиданностям он был готов. Что ни попроси — сделает, о чем ни поинтересуйся — все в порядке. Идеальный, но с одним единственным недочётом. Каким? Работал временно барменом в одном пабе, но с другой стороны… чтобы казаться нормальным, нельзя быть идеальным, иначе это вызвало бы подозрения. Ну, и иногда лазил по крышам домов, участвовал в местных гонках, скрыв лицо. В общем, так и жил последние несколько месяцев — устроил себе некоторую передышку между заданиями, выполняемых в качестве наёмника. Тео с шумом выдохнул. На миг подумалось… а что бы сказал отец, окажись он вдруг жив и рядом, увидь сына, добровольно ушедшего со службы, отступив от долга перед семьёй?«Я тобой разочарован.»
Всего три коротких и лаконичных слова. Вот только смысла в них сокрыто было гораздо больше, чем могло показаться на первый взгляд. И да… это были бы именно эти слова. Вот только ими бы не ограничился… Юноша будто бы видел его в этот момент… словно он был действительно здесь, рядом. Отец бы лишь сжал губы ещё сильнее, от чего те превратились бы в тонкую линию, в то время как в его глазах прочно застыло разочарование — именно так он всегда смотрел на собственного сына… словно тот и впрямь был самым большим его разочарованием. В такие моменты, ощущая на себе подобный взгляд, будучи ещё совсем желторотым юнцом, он изо всех сил старался все исправить, выправить. Но… Правда в том, что каждый такой взгляд оставлял саднящие царапины-порезы где-то внутри, в наличии которых он вряд ли бы признался даже самому себе.«Я тобой разочарован.»
Воздух с шумом покинул легкие. Теодор прикрыл глаза. Пальцы едва заметно дрогнули раз, другой. — К черту… — на выдохе, на грани слышимости. Да. К черту это дерьмо… В конце концов, он никогда не был силён в самокопании, жалости к себе и прочих не самых приятных вещах. Да, происходящее располагало к подобному, но все же… начинать не стоило. Это, в любом случае, не решило бы ни одной проблемы, а лишь усилило бы и продлило внутреннюю агонию — того, что было, и так уже в избытке.[суббота, 17-е марта, 2001-й год]
Честно? Изначально планировался самый обычный день — отработать смену в пабе и закрыть его после, ради этого сегодня даже гонки пропустил. На самом деле, этот небольшой паб с простым названием «У Тодда» ничем не отличался от сотен других таких же. Освещение, несмотря на палящее солнце снаружи, тут было тусклым, почти интимным — наверное, темнее, чем следовало бы. Впрочем, разглядывать тут было особого нечего, если быть честным. Посуда и интерьер абсолютно безликие на первый взгляд, но стоило провести широкой ладонью по барной стойке, чувствуя каждую трещину, скол, как приходит понимание, что даже с внешней безликостью, у этого места был свой характер, имелась неповторимая история — это привлекало гораздо больше, чем абсолютные гладкость и идеальность «новомодных» дорогих заведений в других районах. Сам зал, к слову, оказался довольно просторным, но не огромным. Беззубая в своей громкости музыка играла на фоне. Куда ни глянь — все заведение будто собрано из одинаковых безымянных кубиков, которые можно переставлять, как угодно, с равным успехом. Тео тут нравилось. Действительно нравилось. Так что конкретно для него не ожидалось ничего неожиданного или из ряда вон выходящего, все вполне вписывалось в привычные ему дни. Тео бы назвал подобное «затишьем». Так что, это затишье даже комфортно для него. Только вот… юноша забыл, что затишье — всегда лишь короткая передышка перед бурей. И эта самая «буря» случилась. Неожиданности, нарушающие привычный уклад, происходят не случайно… Не по случайности. Не по ошибке. Тут не бывает осечек. В каждом из наших поступков, от обыденного до возвышенного: когда переходим улицу, во время работы, секса или чего-то ещё… любое решение способно изменить привычный курс, запустить цепочку событий, которую не просчитать, не предугадать. Так вот… Что там было? Точно. Совершенно обычный день, ничего из ряда вон выходящего и все в таком духе. Клиентов сегодня было не так уж и много. Так что, отработал, закрыл паб и сейчас приводил его в порядок внутри — все было. Но… Тут как раз подойдёт ещё одно весьма жизненное высказывание, которое бьет не в бровь, а в глаз. Какое? «То, чего меньше всего ждёшь, имеет все шансы произойти в самый неожиданный и неподходящий момент» — иначе говоря, судьба любит… сюрпризы. Так все и случилось. Просто в какой-то момент тишина и спокойствие бара треснули из-за полицейских сирен снаружи. И этот звук заставил юношу невольно вздрогнуть и чуть ли не выронить тряпку вместе с бокалом, который протирал. Тео выглянул в окно, замечая в тупиковом проулке человека, который забежал сюда явно в спешке, скрываясь от полиции, и теперь уйти не сможет при всем желании, ведь «бравые хранители правопорядка» приближались. И Райт узнал его. Перед ним был никто иной, как Доминик Торетто. Тот сам Доминик Торетто, который считался самой настоящей легендой на местных нелегальных гонках — лично с ним Тео знаком не был, никогда с ним не гонял, однако не слышал о Торетто только слепоглухонемой инвалид… так что, ничего удивительного не было в том, что Райт его узнал. Наверное, то, что в проулке у паба появился, загнанный в угол, Доминик Торетто не было чем-то неожиданным. На самом деле, это прекрасно вписывалось в схему из сотни вероятностей, почти сразу прорываясь в основную десятку — «топ 10», кажется, именно так назывался рейтинг самых популярных песен в прошлой жизни. Что сказать? В матрице вероятностей все сложнее хотя бы тем, что у каждого случая, у каждого события, вне зависимости от его значимости, есть свой топ вероятностей. Этот «топ», как правило, мы выбираем сами с помощью нашего восприятия, мировоззрения, привычек и прочего. И если так посмотреть, то этот топ весьма субъективен и ненадёжен. Но какой есть… Тео не должен был вмешиваться. А что? Он никогда не был героем, не стремился им становиться — иллюзий на сей счёт у него не было: бывший агент «ми-6», наёмник, прикидывающийся сейчас самым обычным парнем. Если бы составляли рейтинг героев, эдаких рыцарей в сияющих доспехах — не занял бы даже последнее место, скорее, просто бы не вошёл в него. Не просил этого. Не хотел. Никогда не хотел. Просто не подходил для этого. Однако… Пальцы все равно проворачивают ключ в замке. А вот дверь уже открыта. — Давай сюда! Быстро! — быстро, но требовательно бросает Тео гонщику. Доминик оборачивается резко. На пару мгновений в его глазах отчётливо читается удивление — такого поворота он явно не ожидал, как, собственно, и сам Райт, который даже под пытками вряд ли хотя бы самому себе смог бы объяснить такое своё решение, которое виделось, скорее, порывом, чем чем-то взвешенным и осмысленным, но назад уже не отыграешь. Благо, долго уговаривать Торетто не пришлось. Он проскочил в открывшуюся дверь. — На кухню! — указал быстро в нужно направление. Видно, что подчиняться командам Доминик не привык и хотел было уже возразить или что-то в этом роде. Но все решила полицейская машина, которая именно в этот момент припарковалась у паба — благо, из-за полумрака в заведении, они не могли толком разглядеть, что внутри. Так что, Торетто пришлось скрыться на кухне, хотел он того или нет. А уже через пару минут в дверь постучали. Тео пришлось отозваться. Но саму дверь он лишь приоткрыл, не позволяя пройти внутрь. — Господа полицейские? — даже в какой-то мере вежливо и почти удивлённо. — Прошу прощения, но мы уже закрыты. — Мы здесь не за этим, парень, — вперёд шагнул тот, кого Райт для себя окрестил «более наглым» — такие, если не научатся сдержанности обычно рискуют сдохнуть либо от шальной пули, либо от ножа в каком-нибудь переулке. — Ищем опасного преступника, знаешь ли, — а это уже пренебрежительно, что даже обидно, если уж начистоту. — Тише-тише, давай не будем горячиться, — выступил второй, обращаясь больше к своему напарнику, видимо, «более сознательный» — такие, как он, обычно остаются на своей должности до пенсии, так и не получив повышение. — Вы тут никого не видели? — а это уже было адресовано непосредственно юноши. — А должен был? — отозвался Райт. — Мы тогда пройдем, все осмотрим и больше не будем вас тревожить, — с «сознательным» юноша все же погорячился. — Не пройдёте, — последовал простой и спокойной ответ. — Вздумал препятствовать правосудию, щенок?! — ожил «более наглый». — Наоборот, помогаю вам его соблюдать, — Тео не дрогнул, лишь вежливо улыбнулся. — Я очень законопослушный. И насколько мне известно, без ордера вы не имеете права проводить обыск, даже поверхностный. Исключением является лишь случай, когда есть уверенность, что на территории совершается преступление. Так вот… — продолжил Райт. — …могу вас заверить, что никакого преступления не совершается. Я полчаса назад закрыл паб и как раз был занят тем, что протирал бокалы, — к слову в левой руке у него до сих пор были бокал и тряпка, так что, усомниться полицейским было решительно не в чем, а значит, не за что и зацепиться. Собственно, на этом разговор и завершился, если не считать часть с угрожающим взглядом «более наглого», вежливых расшаркиваний с тем, кто «с претензией на сознательность», и обещания связаться, если… «вдруг что-то случится». Они были вынуждены уйти. И вскоре их машина отъехала от паба. Когда полицейских и след простыл, Торетто вышел из кухни обратно в зал. В его руке был бутерброд. — Вообще-то это был мой ужин, — как бы между прочим заметил Тео. — Вкусно, — просто ответил Доминик. — Сам приготовил? — Нет, местный поварёнок оставил. — Я не ожидал помощи, — сказал он, доев остатки бутерброда за один укус. — И не просил. — Ещё немного, и я пожалею, что помог, — протянул руку. — Тео, — представился. — А ты… Доминик Торетто? — Знаешь меня? — если и был удивлён, то не особо это проявил. — Или копы подсказали? — его рука крепко пожала протянутую. — Было бы странно не знать… — внимательный взгляд и призрак усмешки, — …такую знаменитость.