Карандаш

— Андрюх, — вдруг задумчиво окликает Миша, вольготно устроившийся затылком на плече Князя и время от времени пускающий под потолок аккуратные туманные колечки сигаретного дыма, красиво округляя свои и без того пухлые, а теперь и ещё больше припухшие от поцелуев (и прочих постельных активностей) яркие губы. Андрей бы шикнул на него за курение в постели, но и сам начал этим порой грешить, после того, как они с Горшенёвым наконец разобрались со своими недомолвками, устаканили отношения, неожиданно (или всё ж ожидаемо) оказавшиеся в итоге романтическими, и съехались. Михе после девятой клинической доктора запретили почти всё: наркотики (это и ежу понятно), алкоголь, жирную пищу, курение. И Князев за этими запретами неустанно бдил. Но иногда после секса (к его чести даже не каждый раз) Миша поднимал на Князя свои влажные большущие глаза и тихо-тихо вымаливал: «Ну, только одну! Всего лишь одну сигаретку, ну, Андрюшенька!». Князев (и к его чести тоже) порой не вёлся, а порой всё же сжаливался и разрешал. И тогда Горшок, сияя как начищенный пятак, закуривал прямо в постели. За это Андрей поначалу чихвостил его, Миха в ответ слёзно клялся, что с Князем у него такие оргазмы, аж ноги отнимаются (наверняка пиздел негодяй), и до балкона он решительно не доползёт. Однако, это льстило. Одним словом, Горшок пытался вить из Князева верёвки, как и всю жизнь, а тот порой был очень слаб к его этим громадным глазам, конфетным губам и удивительной архитектуры, будто вечно надутым, щёчкам, да и, собственно, к Мише в целом. На самом деле, вовсе не порой, а абсолютно всегда, вообще всегда, ещё с самой реставрационки. Но теперь, наученный горьким опытом, поддавался этим своим слабостям не каждый раз. Иногда Андрей позволял по одной сигарете на нос, иногда одну на двоих, ведь и сам был решительно настроен с никотином как можно меньше взаимодействовать, чтобы Горшенёва лишний раз не соблазнять на очередной перекур. Порой Князь порывался припомнить Фрейдовские теории о том, что курение — это подсознательное желание сосать член, и предложить такую вот замену, однако затыкался, прекрасно понимая, что Миша уже давно распробовал и полюбил одно после другого, а не вместо. А значит это не поможет. Вот так они и оказываются в этой точке, где Горшенёв курит в постели, лёжа частично на кровати, а частично на Князе, и задумчиво зовёт: — Андрюх. А тот одной рукой перехватывает у Горшка сигарету и тянет к своим губам, а второй ласково накручивает на палец седую горшенёвскую прядь, не менее задумчиво отзывается: — Ммм? — Я тут, знаешь, чё подумал? — оживляется Миха, переворачиваясь и, упираясь Андрею в грудь подбородком, смотрит в упор, но молчит. — Ммм? — всё так же глубокомысленно уточняет Князь, полностью фокусируя взгляд и внимание на Мише, таком мягком и довольном после секса и половинки сигареты, но при этом каком-то хитреньком. Что он ещё придумал? — Я же вот тебя иногда прошу… Ну там… О всяком. Понимаешь, да? — задаёт наводящие вопросы Горшенёв. — О каком это «о всяком»? — пытается вникнуть Андрей, немного хмурясь. — Ну, в кровати, я имею в виду, — Миша порывается смущённо отвести глаза, но натыкаясь на испытующий взгляд, через силу пытается пояснить, — Ну, там… облизать где-нибудь или поцеловать… Ну, сам знаешь, ё-моё. Князев вроде и утомлённо закатывает глаза, а вроде и довольно лыбится и просит: — Вот скажи сейчас «анилингус» и не кобенься, эт самое, — но ловит практически священный ужас в глазах напротив и чуть мягче говорит, — Или хотя бы «римминг». — Да не буду я этого говорить! Чё ты кошмаришь меня, блин? — Горшенёв всё же прячет взгляд и очаровательно краснеет своими милашными щёчками. «Вот жук! Как просить «Андрюша, полижи мне, ну, там», по-кошачьи выгибая спину — так это мы первые, а как просто сказать «анилингус» — так нет, увольте. Вон как зарделся», — думает Князь не без удовольствия, да и не то чтобы исполнение просьбы «полизать там» Андрею наслаждения не приносило. А про обнаружившийся фут-фетиш и говорить нечего. Ну нравились Андрюхе его ноги! Ну давно нравились! Даром, что покрытые редкими чёрными волосками и сорок четвёртого размера, а всё равно какие-то изящные, что ли, ровные, длиннющие и стройные. Одно удовольствие. После первого акта поклонения им, когда Андрей стал инициатором, Миша заметил, как Князь от этого плывёт и поплыл сам. И если пару раз после, Горшенёв потом просил, отчаянно робея и отводя застланные стыдом и похотью глаза: «Андрюх, а поцелуй ножку, а?». Так и говорил! Ножку! Ну что за прелесть? То потом вообще перестал просить, а просто лёжа на спине молча упирал ступню в грудь замершего над ним на коленях Андрея и смотрел из-под ресниц будто стеснительно, а всё равно с каким-то вызовом. В такие моменты Князеву хотелось бы сказать: «Нахал ты, Горшок», но его рот, минуя мозг, выталкивал: «Так люблю тебя, Мих», и целовал плюсневую часть Мишкиной ступни. И вот эта гремучая смесь остро-перечной оболочки и робкой мягкой сердцевинки приводила в восторг Князя тогда, ещё в первые годы знакомства, и приводит в восторг сейчас. — Мне нравится, когда ты такой смущённый, — чистосердечно кается Князев. — Такой до сих пор неиспорченный. Словно опять совсем зелёный, неискушённый, совсем молодой. Раз тогда я этот шанс упустил, дай мне насладиться сейчас. — Ну да, ну да, молодой, — поддакивает Миша, — Вот только седой весь и бока отрастил, ё-моё. — Это вообще меня не колышет, — всё не отстаёт Андрей, — Зато внутри всё тот же. Горящий, но целомудренный. — Тут тоже можно поспорить. Нельзя называть целомудренным того, кто минимум трижды в неделю, — распаляется Горшенёв, но к концу фразы сдувается, опять опуская взгляд, — Бывает, ну… С мужиком. — Бывает с мужиком? — Князев откровенно издевается, делая вид, что недопонял фразу, между делом пытаясь заставить Мишу смутиться ещё больше, — Кто угодно каждый день бывает с мужиками. Это же социум. — Трижды в неделю бывает выебан мужиком, — на чистом гневе выдыхает Миха и в этот раз глаза не отводит, прожигает Князя яростным взглядом. — Ну, это статистика неточная, — возражает Андрей, полностью довольный собой и раскрасневшимся Горшком, — Ты и сам время от времени этого мужика поёбываешь. И всё равно краснеешь, как непорочный девственник, говоря об этом. Князь с самой радостной рожей тушит бычок в пепельнице на тумбочке и, неудобно напрягая шею тянется к Мише чтобы сорвать, как повезёт, яростный или всё же ласковый поцелуй с его непостижимых губ. И, конечно же, получает желаемое. Поцелуй оказывается не яростным и не ласковым, а таким… жизнеутверждающим. Андрей начинает увлекаться, подтягивая Миху повыше, чтоб целовать его было удобнее. Спустя такое непродолжительное время после предыдущего оргазма ни у кого может не встать. Но потискаться-то не воспрещается. А там может и повезёт. Но радужные мысли и действия прерывает Горшок, вдруг отпрянувший и частящий: — Да погоди ты, Андро, ё-моё. Я ж вообще не об этом. Куда-то ты меня не туда своими разговорами увёл. — А о чём? — всё же пытается вникнуть Андрей, слегка раздражённый обломившимися тисканьями. — Да о том, что я иногда прошу что-то, а ты никогда ничего не просишь, — надувается Миха, наконец закончивший мысль. — Здрасте. А кто тебя к этому всему подтолкнул? И облизать где надо, и поцеловать. Да ты и сам не дурак, эт самое, полизать-поцеловать-пососать, после того, как я открыл для тебя эти двери, — выговаривает Князев, — Но чёт у меня такое ощущение, что если б не моя буйная голова, мы бы до сих пор в кровати взаимодействовали в духе «в кулачок и на бочок», возможно даже, каждый в свой, просто рядом. — Это неправда! — возражает Горшенёв. — Вообще-то я тебя первый поцеловал! — Эт да, за это спасибо, Мишут, — соглашается Андрей, и вновь мягко целует любимые губы. Миха недовольно сопит, а Князь пытается обосновать свою позицию: — Нет же такого, что ты мне «Андрюш, полижи мне, ну, там», — «там» Андрей демонстративно выделяет воздушными кавычками, — А я такой понурый делаю только потому, что ты попросил. Мне же самому всё это нравится. Мне всего хватает, вот я ничего этакого и не прошу. С тобой классно, Миш. Миха удовлетворённо улыбается, а всё ж настаивает: — Ну, есть же у тебя всё равно что-то. Игры там какие-нибудь, ё-моё, фантазии. Может мне, ну, принарядиться как-нибудь. Понимаешь, да? — Что, и юбку наденешь? — спрашивает Андрей больше для того, чтоб подразнить Мишу, чем действительно предлагает. Горшок мгновенно серьёзнеет, и Князь уже корит себя за свой длинный язык. — Ты это спрашиваешь, потому что правда хочешь меня в юбке или потому что решил обратно на баб переключиться? — крайне напряжённо уточняет Горшенёв. — Нет уж, спасибо. С бабами я достаточно дел в жизни имел. Не то, чтобы эти дела каждый раз были неудачными, но кроме тебя мне теперь больше никого не надо. — Андрей успокаивающе гладит Мишу по плечам и голове, и тот заметно расслабляется. — А какую юбку? — воодушевлённо цепляется за предложенное Горшок. — Дурак ты, Миша. Пошутил я, — вздыхает Андрей, — Не нужна никакая юбка. Ты мне нужен. Со своими этими сединой и мягким животиком, с очаровательными бочочками. Просто ты рядом. Вот и всё. — Князь в подтверждение легонько щиплет Мишу за бока и прижимает крепче к себе, оплетая руками, продолжает бубнить куда-то в шею, — Ты мне даже без зубов нравился. Как в молодости. Шепелявый, сраный, пьяный и с ветром в голове. И сейчас нравишься весь-весь, такой, как есть. — Люблю тебя, Андрюх, — растроганно мурлычет Горшенёв, ластясь и обнимая в ответ. — Так а всё-таки, какую юбку? — тем не менее гнёт он своё, — Они ж длинные там бывают, короткие, с рюшечками, всё такое. — Карандаш, — брякает Князь первое, что крутится в голове, лишь бы Миха отвязался. Не верит он, что Горшок действительно напялит юбку, да и не верит Андрей, что ему самому надо, чтоб Миха напялил её. Он же просто пошутил. — Чё? — высокоинтеллектуально уточняет Миша. — Юбка-карандаш. Так называется, — поясняет Князев. — Это чё ещё за хуйня? — размышляет вслух Горшенёв и тянется к телефону. «Всё же освоил смартфон и интернет, умничка мой» — в который раз не без гордости думает Князь, поглаживая чужое плечо. Посмотрев картинки и смешливо пофыркав, Миша заключает: — Не, Андрюх, в такую юбку моя жопа не влезет. Если ты не в курсе, она вместе с боками отожралась. Понимаешь, да? И вот тут Андрей представляет Горшенёва в этой узкой-узкой юбке, и становится уже не так уверен в том, что шутил, когда говорил это, и в том, что у него не может опять встать так скоро. — Ох, бля, Мих, жопа твоя, — в страстном порыве бормочет Князь, хищно вцепившись обеими руками в мясистые половинки уже не раз упомянутой жопы и легонько оглаживая между, где всё ещё скользко от смазки, мягко и чуть-чуть растянуто, выуживая из Горшенёва смех и пару тихих стонов.

***

Разговор как-то подзабывается, хотя Князь первые дни о нём ещё думает. И каждый раз, как эти мысли его посещают, руки сами так и тянутся к Мишкиной заднице. Благо, Миша смирился с его темпераментной натурой и в принципе знает, что дальше лапанья это всё может никуда и не зайти. А то, помнится, в первое время, когда они только-только перевели свои отношения в горизонтальную плоскость, немного зажимался, непривыкший к такому обилию настойчивого романтическо-эротического внимания, и считал, наверное, Андрея неугомонным похотливым животным. С того разговора минуло плюс-минус три недели, когда Князь возвращается с репы и с порога чувствует запах сигаретного дыма. «Случилось, что ли, чего?» — думает Андрей. А вслух орёт: — Мих, ты где? — На кухне курю, — так же громко орут ему в ответ. Кажется, не раздражённо и не взволнованно. Князев скидывает куртку, разувается, идёт в ванную мыть руки и всё это время продолжает перекрикиваться с Горшенёвым. — Всю хату так закуришь, бля, — укоряет Андрей. — Ну и чё? Мы ж вдвоём живём, — парирует Миша с кухни, — Когда дочки приезжают, я ж так не делаю, ё-моё. — Да ты вообще так делать не должен. Какого, собственно, хуя ты вообще куришь? Тебе ж нельзя. — выговаривает ему Князев, уже топая в сторону кухни. — Ну, Андро, ну, очень сильно захотелось, — канючит Горшок, когда Князь наконец появляется в кухне и замирает, узрев Мишу. Тот стоит спиной к двери, а значит и к Андрею, по сути раком, уперевшись локтями в стол, и курит в открытое на проветривание окно. И всё бы ничего, если б не его наряд. На нём и правда юбка-карандаш. Тёмно-серая, узкая-узкая и так плотно облегающая Мишины ягодицы и бедра, что, кажется, одно неосторожное движение и швы разойдутся. Князь с усилием отрывает взгляд от этой круглой задницы, и пробует ещё раз оглядеть Горшенёва сверху вниз. Волосы убраны в хвост, на широких плечах белая рубашка, подвёрнутая и, видимо, завязанная спереди на узел над высоким поясом тугой юбки. Не до конца понятно, рубашка эта женская или мужская, потому что слишком уж прозрачная. И, конечно, юбка. Начинающаяся от талии, плотно обхватывающая тело, прикрывающая до середины голени. Хотя, хули она может прикрыть, когда так обтягивает? В ней же ходить, наверное, невозможно. Миша меняет положение ног, и Андрей замечает наконец, что у юбки-то сзади разрез по всей длине, заканчивающийся под самыми ягодицами, а ещё замечает… — Это что ещё, блять, за фокусы? — вопрошает Князь вмиг охрипшим голосом. — Ты в колготках? — Это не колготки, на самом деле, — качает головой Миха, туша бычок в пепельнице, и тут же всхлипывает, потому что у Андрея срывает тормоза именно в этот момент. Князь с замершим сердцем думает: «Чулки?», в несколько широких шагов пересекает кухню, падает позади Миши на колени, довольно чувствительно и громко стукаясь о пол, и утыкается носом в ложбинку между ягодиц, чуть вверх поддевая вырез. Судорожно гладит ноги вверх-вниз, хватается сквозь тончайший телесного цвета капрон. Действительно чулки, такие, немного ретро из-за вертикальной полоски на задней стороне ноги. На Мише чулки, юбка и нет нижнего белья. У Андрея голова кружится, член встаёт просто моментально, как будто они опять в училище. Если б у Князя были доступ и право прикасаться к такому Михе в училище, у него бы стоял перманентно. В любую секунду разлуки от одних только воспоминаний, а в любую секунду встреч — просто от близости Горшенёва. Замкнутый круг. Миша совсем падает грудью на стол и заводит руку назад, хватая за затылок и вжимая Андрея в себя ещё сильнее. Князев елозит лицом в горячей ложбинке, дышит влажно и скользко лижет под явно одобрительные звуки, издаваемые Мишкой. Андрей чувствует посторонний вкус, но спросить не может — занят, он хочет чуть подтянуть юбку вверх, она нихера не хочет поддаваться, а Горшок заполошно шепчет: — Ща-ща, Андрюх, она расстёгивается где-то здесь, сбоку, — а потом ещё несколько самодовольно успевает поинтересоваться: — Нравится тебе? Князеву приходится отвлечься. — Пиздец, нравится, Мих, — с придыханием шепчет Андрей. Они вдвоём кое-как нашаривают скрытую молнию и с трудом расстёгивают. Вместо того, чтобы снять юбку, Князь тянет её чуть вверх, собирая гармошкой, жестковато прикусывает наконец оголившееся полупопие под Мишкино «ух, бля!» и опять зарывается в ложбинку между ягодиц лицом. Хорошо. Хо-ро-шо. И Миша, подмахивающий навстречу наглому языку, на удивление просто пробравшемуся внутрь, абсолютно солидарен. Андрей наглаживает и легонько царапает кожу на внутренней стороне бедра над чулками, трахая уже поплывшего Горшенёва языком, доводя его до высоких поскуливаний. Князев спускается ниже, лижет промежность, втягивает яичко в горячий рот. Горшок ахает и ёрзает, и покачивает бёдрами, но как-то не так. — Ты чё там делаешь? — на всякий случай уточняет Князь. — Хочу юбку ещё выше задрать. На хýй давит, пиздец, — жалуется Миха перебирая ногами. Андрей поднимает её полностью, всю собирая на талии, встаёт и тянет руку проверить, на что ж там Мишке так давит, а у того стояк, хоть гвозди заколачивай, и очередной стон на губах. Князь кусает его над воротом рубашки, даже не подавая виду, что стянутые в хвост волосы забиваются в рот, а меж тем всё равно его мстительно расплетает, позволяя густым прядям рассыпаться по плечам. Андрей тянет его за волосы, заставляя выпрямиться в полный рост, а Миша слушается и только довольно мычит. Князь кусает его, то в лопатку, то в плечо, тягуче лижет шею, притираясь своим стояком, скрытым тканью, к оголённой филейной части. Вот тут Горшок успевает возмутиться: — Фу, бля. Штаны уличные сними, прежде чем мне в голую жопу тыкаться. — Князь, фу! Князь, место! — похохатывает Андрей, снимая с себя сразу всю одежду, чтоб на него не ворчали. — Именно так, ё-моё! — подтверждает Горшок. — Так а я как раз на своём месте, — убеждает Князев, опять хватаясь за Мишкин зад. — Вот же оно, как можно ближе к тебе. — И уже более похотливо добавляет: — Желательно, вообще в тебе. Миша посмеивается, игриво покачивая бёдрами, и легко поддаётся, когда Андрей разворачивает его лицом к себе. Рубашка на Горшенёве, как Князь и думал, не застёгнута ни на одну пуговицу, а лишь завязана на большой узел на талии. И если чуточку сдвинуть её вбок (что Андрей и делает), то покажется острый-острый налившийся сосок. Князев цепляет его пальцами, а потом и ртом, и даже порыкивает от переполняющих чувств. Горшку в голову опять приходит: «Князь, фу! Князь, место!», но озвучивать он этого не собирается, а лишь проникновенно ахает, чуть откинувшись назад, вплетает пятерню в короткие волосы Андрюхи и почти неосознанно потирается членом о его живот. Князь развязывает рубашечный узел, переключаясь на второй сосок, и тянется рукой немного приласкать влажную головку, но Миша его ладонь перехватывает и просит: — Давай лучше уже, ну, к делу. Понимаешь, да? — и опять поворачивается спиной. Миша опирается локтями на стол, тянется через него к подоконнику за предусмотрительно оставленной там им же чуть ранее смазкой, передаёт её через плечо Андрюхе, но со стола уже больше не поднимается. — А чё спиной, эт самое? — уточняет Андрей, крутя тюбик в руках. — А как тут ещё? — вопрошает Горшок. — Можно на стол лечь или вообще в спальню пойти, — предлагает варианты Князь, поглаживая покрывающиеся от его касаний мурашками ягодицы. — Не. Хочу пока так, — отказывается Миша и, к удивлению Андрея, аргументирует, — Как будто ты зашёл, нагнул меня над столом, и согласия спрашивать не стал. — Чего, бля? — обалдевает Князь, не часто слышащий от Михи грязные разговорчики. — Баш на баш, — поясняет Горшок, поводя́ задом, завлекая, — Тебе юбка, а мне ёбля раком у стола. — Мог бы предупредить, так бы и сделали, — говорит, уже просто чтобы что-то сказать Князев, и потихоньку размазывает по пальцам выдавленную туда смазку. — А как же элемент неожиданности? Да и мы бы почти так и сделали, если б ты ещё пиздел поменьше, — незло укоряет Миша. — Давай уже, ну! — Да как же мне молчать, Мишенька, когда ты такой горячий, такой бессовестный, такой беспомощный наклонённый над столом тут, — частит Андрей, задыхаясь, глядя как его член оставляет блестящий след предэякулята на трогательной ягодице и как собственные пальцы мягко размазывают смазку по расщелине. Миша всхлипывает на слове «беспомощный» и шепчет: — Давай уже так, ё-моё, без пальцев. — Ну да блять! Ты опизденел совсем? — возмущается Князь, делая страшные глаза. — Да я ж уже сам. Того. Понял, да? — поясняет Горшок, чуть сгибая колени, подстраиваясь, чтоб быть чуть ниже. — Сам уже? — не сразу схватывает Андрей, но тут же ещё больше загорается, — Сам себя растягивал? Для меня? — Да-да, — будто в полубреду шепчет Горшенёв, — Пальцами туда… ну, это, и представлял, как ты озвереешь, когда меня в этих шмотках увидишь. — Миша всё же прерывается, на судорожный вздох, когда Андрей его не слушается и вставляет сразу два пальца, раз уж так. А Горшок гнётся в пояснице и продолжает, — И как будет уже не до этого. Давай быстрее на себя лей и погнали! Немного подразнив пальцами внутри, плотно огладив простату под одобрительный стон, Андрей в этот раз слушается. Смазывая свой член, он внимательнее принюхивается. Вот что это был за привкус, смазка-то вишнёвая! Князь медленно протискивается покрасневшей головкой внутрь, Миша болезненно мычит и раздвигает пошире руками свои ягодицы. — Блять, Мишка, поторопился я, эт самое, надо было на третий палец ещё, — говорит Андрей и сожалеюще прицокивает языком, уже собираясь выйти. — Ну всё-всё уже, блять! — Горшок напрягает мышцы, плотнее обхватывая князевский член, выражая своё несогласие, — Давай дальше. Просто не торопись. Андрей утешающе гладит прикрытую рубашкой спину, скользкой рукой лезет Мише под живот, оглаживает нихрена не опавший стояк и членом на самой минимальной скорости продвигается внутрь. Миша пыхтит, Андрюха давит ладонью на крестец, чтоб опустить его таз ещё ниже. Ну, довольно ощутимая у них разница в росте! Ну, чё? Любишь член в заднице, люби и коленки иногда подгибать! Горшок совсем плотно упирается животом в край стола, а Князь наконец входит полностью под два облегчённых стона. Андрей ведёт бёдрами, притираясь ближе и играясь внутри, Миша тоже покачивает задом, поддерживая шаловливую ласковость. Князь наконец начинает двигаться очень медленно, меньше чем на половину назад и так же не торопясь обратно, не намереваясь пока набирать темп, желая просто понежиться и дожидаясь, пока Мишка начнёт ворчать. А вот и оно: — Ну, ты чё там? Давай уже, ё-моё. Андрей ещё разок входит до невозможного глубоко, прижимаясь грудью к спине, кусает загривок, отфыркиваясь от волос, ещё чуть выше поддергивает юбку, хватается обеими руками за мягкие, так очаровывающие его ушки на боках и, так кстати вспомнив, говорит: — Мишка, а знаешь, как американцы вот это называют? — и жмякает мягонькие бочочки руками, привлекая внимание и заставляя Мишу вздрогнуть от щекотки, — Ручки для любви! Только на английском, конечно. — Это почему? — между делом интересуется Горшок, пока Андрей выходит почти полностью, оставляя внутри только головку. Не то чтобы Мише действительно интересно, ему сейчас интереснее было бы, чтоб Князь уже ускорился. — А потому что ты за них держишься, когда… — и Князев дёргает Мишку на себя, опять входя до конца и получая в награду довольный стон. — Что за хуйня у тебя в башке, Андро? — досадует Горшенёв, — Давай, еби уже. — Я хотел тебя любить, вообще-то, — возражает Андрей и посмеивается, — Ручки ж для любви. Однако, как скажешь. Князь наконец-то набирает скорость, каждый раз дёргая Горшка на себя за те самые «ручки», Миша же набирает громкость голоса с каждым жёстким толчком. Он прислоняется щекой к столу, не имея сил даже держать голову. Как же сладко Князю давать. Андрей видит сквозь несколько прикрывающих Мишкино лицо серебряных прядок, как он облизывает своих покрасневшие губы, пересыхающие от горячих выдохов и стонов. Как же хочется их поцеловать. Как у мужика могут быть такие конфетные губы? Уму непостижимо! И Андрей ещё более остервенело вбивается, множа кайф и пошлые шлепки. Когда Князев понимает, что подустал, а ничей оргазм как будто ещё не близко, а ещё ведь вспоминая, что Мишка у него стоит на полусогнутых (стоял бы он на вытянутых ногах, задница была бы выше стола), говорит: — Мишенька, давай перевернём тебя, коленочки, наверное, устали. А ещё я так не дотягиваюсь, — «до простаты» Князев не договаривает, но понимает, что задевает её лишь иногда и только за счёт толщины члена, а не так, как хотелось бы: почаще и специально. Андрей выходит, смотря как обиженно поджимается опустевшая дырка. Миша поеживается, как и каждый раз, когда Андрюха примеряет к нему и его частям тела уменьшительно-ласкательные суффиксы. Горшок так и не понял до конца, нравится ему это или раздражает. Но какая-то реакция, очевидно, есть. А Князь вообще в качестве романтического партнёра оказался очень ласковым и обходительным, однако не теряя при этом какого-то самцового напора. И вот это всё Мише уж точно нравится. Он таким его и помнил из молодости. Наблюдал тогда со стороны, как Андрей обхаживает очередную девчонку, а потом уже жену, первую и вторую. Наблюдал и страшно ревновал, просто на глазах сатанел, но не понимал природу этой ревности. Думал, злится, потому что Князь тратит лишнее время на девок, вместо того, чтобы посвятить себя их творчеству, и ему, Мише, их совместному времени. Так-то, оно так. Да только вон чё оказалось. Вот в чём была настоящая причина. И как-то тоскливо становится от этих мыслей и обидно, когда Горшок, не впервые уже, думает, как бы он мог на Князе скакать, когда тело ещё было юным, упругим, и спина не ныла по любому поводу, что Миша, развернувшись к Андрею лицом, почти зло впивается в его губы. Князь поддерживает это безумие. Ведёт Мишу почти на ощупь, ставит с другой стороны стола (чтоб уложить вдоль) и подталкивает сесть на столешницу. Андрей жадно оглаживает вспотевшее тело, с удовольствием тянет носом где-то под ухом и жарко вылизывает солёную шею. Опять лезет языком в Мишкин рот, нет-нет, да прикусывая пухлые, как будто вечно на что-то обиженные, губы. Горшку, как и частенько, остаётся лишь подчиниться и раствориться в этом напоре, судорожно вцепившись в Андро и широко раздвигая ноги, чтоб он расположился между. Андрюха, покатав между пальцев его соски и выжав пару интересных звуков, одной рукой давит Мише в грудь, укладывая на стол, вторую устроив на его затылке, чтоб не стукнулся. Как вот к одному и тому же человеку можно одновременно испытывать желания отодрать до незакрывающейся дырки, и сдувать при этом пылинки, лелея? Как видно, легко можно. Андрей тянет закинуть горшенёвскую правую ногу к себе на плечо, по дороге передумывает и тянется к стопе губами. Миша дёргает ногой, приговаривая: — Не надо, Андрюха, блин, я ж на полу стоял. — Когда это ты, бля, успел стать таким чистоплюем? — похохатывает Князев, — Совместный быт сделал моего дикого Горшка домашним пýнком? Горшенёв тоже в ответ смеётся, смех тут же превращается в чувственное «Ммм», ведь Князь тянет с него чулок, обцеловывая каждый открывающийся участок кожи. Он ласкает губами бедро и лижет под коленом, целует голень и слюнявит косточку на щиколотке, наконец, откидывает чулок в сторону и забирает пальцы ноги в рот, жарко лаская языком и заставляя Мишу постанывать и ёрзать, а потом уже всё-таки закидывает обласканную ножку себе на плечо. Второй чулок Андрей не снимает, а лишь немного скатывает, чтоб потщательнее приласкать губами бедро, игриво обсасывает головку Мишкиного члена и лижет яички, на что тот поджимает живот. — Андро, может мне раздеться уже? — спрашивает Миша, передавая Князеву бутылёк смазки, который, благодаря их перемещениям, оказался теперь у него за головой. — Не надо! — как-то даже слишком поспешно возражает Андрей. — Что-то в этом такое есть. Князев ещё раз окидывает всего Миху глазами. Разметавшиеся серебряным нимбом вокруг головы волосы, распахнутая рубашка, сбившаяся складками на поясе юбка, и один, да и тот спущенный почти до колена, чулок. Расхристанный, затраханный, распутный. Его любимый Мишка. — Видок у тебя такой… — Андрей опять аккуратно втискивается в Мишу головкой члена и наконец подбирает слово: — Блядушный. Мне прям башню срывает, пиздец. Горшок отчаянно скулит, может от слов, а может от действий Князя, хотя скорее от всего сразу, сам закидывает левую ногу ему на второе плечо. В этот раз Андрей особо не тормозит, трахает сразу бодренько, в конце каждого движения подкидывая бёдра вверх, чтобы уже целенаправленно задевать простату. Горшенёв стонет почти не прекращая, схватившись рукой за край расшатывающегося стола над головой, чтобы сильно не съезжать, и перемежает стоны фразами типа: «Блять, Андрей» и «Быстрее, Андрюшенька, милый». Миша скидывает одну свою ногу с князевского плеча, прижимает ей Андрея к себе за поясницу, заставляя двигаться совсем уже мелкими и быстрыми рывками, и хватается за свой член. Князь смотрит на это зрелище под собой и ещё успевает поймать мысль, как же это судьба все-таки обратно их свела, как же они перестали наконец ломать комедию и ходить вокруг да около, и как же так вышло, что вот этот шикарный мужик теперь весь-весь его, Андрея. И тут Горшок начинает дрочить себе совсем-совсем быстро, заламывая выразительные брови, заполошно приговаривая: — Щас-щас-щас! — и, выгнувшись, вскрикивает, — Бляяять! — заляпывает свою юбку и грудь, и сдавливает Князя в себе, как в тисках. Андрей с трудом успевает вытащить и с вымученным воем добавляет беспорядка, добивая эту ебучую юбку-карандаш. Миша освобождает обе свои ноги, оставляя их расслабленно свисать со стола, касаясь ступнями пола, и принимает в объятия валящегося на него Князева. Князь целует, куда дотягивается, Горшок приподнимает голову, чтобы получить в губы поцелуй и шёпот: «Люблю тебя, Мишка, сильно-сильно». — И я тебя, пиздец просто как, — отвечает Горшенёв, крепче сграбастывая своего Андрюху. — Ты что ж натворил, Мих? — не унимается Андрей, — Ты если б ещё накрасился, у меня бы совсем сердце остановилось. — Мне б даже в голову такое не пришло, в принципе, — задумчиво отвечает Горшок, — Но я запомню. — И совсем тебе не жалко моё сердце? — смешливо приподнимает бровь Князев. — Ой, да не прибедняйся ты, блять, — закатывает глаза Горшенёв и чмокает эту игривую бровь. — А ничё у нас стол, добротный, выдержал, — посмеивается Миха, когда дыхание успокаивается, — Только вот как теперь не стыдиться, когда приедут дочки и будут за ним завтракать, ё-моё? — Просто помоем его и никому, эт самое, никогда не расскажем, — легкомысленно отвечает Андрей, поднимаясь. — Бесстыжий ты, Князь, — сетует Миша. — За то ты меня и любишь, — нагло улыбается Андрей. — Люблю, Андрюх, и не только за это, на самом деле, — Миша проникновенно смотрит в глаза. — И я тебя, за всё и сразу, — возвращает взгляд Князь. — Пизда спине, Андро, — Горшок кряхтит поднимаясь, вцепившись в поданную руку, — Надо было в спальню идти, когда ты предлагал. — Ну, ничего, разотру тебя вечером мазью, — успокаивает Князев, чмокая вставшего Горшка в нос. — Ага, знаю я твои, блять, «разотру», — бухтит Горшенёв, — На второй заход пойдём. И хорошо если со смазкой, а не с той самой мазью. — Одно другому не мешает, — Андрей подмигивает игриво, — Так что тоже не прибедняйся. И про мазь не пизди. Ни разу такого не было. Князь ведёт Мишку в душ, не желая отпускать его руку, и интересуется: — Миш, а почему именно сейчас? Я уже почти и забыл о том разговоре. — Так, посылку долго ждал, — пожимает плечами Горшок, — На самом деле, уже третью. — Ты хочешь сказать, что у тебя есть ещё две юбки? — Князев притворно хватается за сердце. — Да те две дурацкие и сидят на мне хуёво, — отнекивается Горшенёв. — И что, не дашь даже просто посмотреть? — хитренько уточняет Князь. — Андрей, нет! — Миха звучит умоляюще, тревожно и утомлённо. — Андрей, да! — возражает Князев, — Просто посмотреть же. — У меня от таких «посмотреть» скоро ноги вообще перестанут сходиться, ё-моё, — ворчит Горшок. — Не говори, что ты всерьёз этим недоволен, — Князь посмеивается, тепло целуя тыльную сторону Мишкиной ладони, которую так и не отпустил из своей руки, и ловит в ответ чуть смущённую улыбку.