На языке поцелуев

Достойные и обворожительные дамы! Если ваш ум и ваша храбрость равны вашей красоте, то вас не испугает голос из давно прошедшего времени и не смутит речь, непохожая на привычную. Когда-то я десять дней по десять раз в день рассказывал вам забавные, трогательные и поучительные истории о том, как люди силой своих чувств и своего разума совершали дела необычайные. И не сто, а еще тысячу я готов рассказать об этом, потому что только любовь побеждает все, только она поднимает из могилы, утешает и ободряет. Кто-то может решить, что моя история не содержит в себе ни мудрости, ни достойного примера и не стоит того, чтобы ее рассказывали. На это я, как и прежде, отвечу, что обращаюсь не к особенным женщинам, а к самым обычным. А если вы, любезные дамы, за прошедшие века не изменились, значит, у вас все те же живые сердца и живые мысли. И если вам некуда удалиться от окружающих бедствий, то и вы можете хотя бы развеяться, поплакать и посмеяться над моей историей. Если же кто-то скажет, что она нескромна и неприлична, я, как и прежде, отвечу, что нескромность не в самой истории, а в языке, а язык говорящего зависит от слушателей. Впрочем, людей слишком серьезных я отошлю к ученым трудам, а вас, любезные дамы, приглашаю увидеть прекрасную Флоренцию хотя бы мысленными очами, как ее вижу из тьмы времен я — такой, какой она была в свой золотой век, во времена правления Великолепных Медичи. Поистине жаль, что ни вам, ни мне не увидеть воочию того величия, когда Флоренция уже оправилась от бедствий чумы и войны и еще не дожила до горестного разорения! Сколько там было прекрасных, дорого и изящно убранных дворцов и храмов, сколько широких площадей! Невероятным вам сейчас покажется, сколько торжественных шествий, праздников и турниров там бывало, как богато и живописно они украшались! Сколько мудрых, ловких и находчивых людей тогда бывало во Флоренции, сколько возвышенных поэтов, художников и ваятелей! Тогда Флоренция действительно заслуживала называться Цветущей, и другого такого времени больше не было и долго еще не будет, потому что нет сейчас таких мудрых и щедрых правителей, как Лоренцо Великолепный деи Медичи. Как никто другой, он доказал, что при любом занятии можно иметь душу возвышенную и способную ценить красоту. И хотя род Медичи не так давно еще вышел из тосканской деревни, Лоренцо и видом, и поведением своим не уступал ни одному государю. И если Лоренцо Медичи, как всякого правителя, не только почитали, но и боялись, а некоторые даже и ненавидели, то все цветы богатства и власти, притом без ядовитых шипов, достались его младшему брату Джулиано. Никого тогда так не любили во Флоренции, и Джулиано был достоин этого больше, чем кто-либо другой: крепкий, сильный и прекрасный духом, и телом, он одинаково преуспевал в поэзии и в поединках и обещал в будущем показать еще большие дарования. Будь это времена торжества олимпийцев, сама Венера не удержалась бы и забыла бы Марса ради Джулиано. Единственным, может быть, его недостатком была гордость, впрочем, вполне извинительная. Сознавая свои достоинства и всеобщую любовь, Джулиано нередко ею пренебрегал и нежному свиданию предпочитал свидание с Дианой — охоту с утра до вечера. Но, как нас учат древние поэты, Венера и Амур — божества ревнивые и пренебрежения не терпят ни от кого и никогда. Пришел и для Джулиано час расплачиваться за надменность и холодность. Многие семейства Флоренции стремились сравняться с Медичи если не властью, то золотом, и ближе всех к ним по положению стояли Пацци. Франческо Пацци был человек еще молодой, немногим старше Джулиано; красивый, но до крайности гордый, хмурый и вспыльчивый. Впрочем, сердце у него от природы было скорее доброе, чем жестокое, а душа благородная. Все юноши, пока в них играет кровь, любят соперничать и привлекать этим внимание очаровательных дам. Но Франческо и Джулиано спорили и нападали друг на друга так, словно один из них был гвельфом, а другой гибеллином. Наконец Лоренцо обеспокоился, как бы эта вражда не закончилась кровавой развязкой, и принялся искать ее причины. А так как Лоренцо Венеру и ее дары всегда почитал, то, понаблюдав хорошенько, предположил, что причина не в пылкой ненависти, а в другом таком же пылком чувстве. И действительно, как ни мало кто об этом подозревал, и Франческо, и Джулиано ранены были одним и тем же оружием, но даже сами себе в этом не хотели признаться и только больше злились друг на друга. В прежних историях, любезные дамы, я рассказывал, как любовь может превратить дикаря в человека. Но тут случилось обратное: от несчастной любви Джулиано становился все угрюмее и все больше дичился общества. Надо сказать, что Лоренцо любил младшего брата, как самого себя, ничего бы для него не пожалел и не мог видеть, как гаснет сияние его молодости. Долго он пытался их помирить и подружить, но ничего из этого не вышло. Наконец Лоренцо решил, что прежде надо их свести, чтобы они поладили на языке поцелуев, и как человек хитрый и находчивый, придумал, как это устроить. Однажды Лоренцо прогуливался по галерее близ площади вместе со своим ближайшим другом Анджело Полициано. Час был еще ранний, но Франческо, утомленный несбыточными снами, тоже пришел в галерею пройтись. Приметив его, Лоренцо обрадовался, сделал вид, что не замечает слушателя, и начал громко разговаривать с Полициано: «Анджело, можешь себе представить: наш Джулиано, которого мы считали стойким, как мрамор, наконец сдался чарам Амура! Он наконец влюбился страстно, и я тебе больше скажу, — влюбился в какого-то красавца! Завтра вечером у него в банях назначено свидание». «Лоренцо, сейчас не карнавал, стыдно кричать о таких вещах на всю площадь!» — укорил его Полициано. «Что же стыдного?! — горячо возразил Лоренцо. — Джулиано молод и свободен, и если для него пришла наконец пора влюбляться, его друзья этому будут только радоваться! Будь Джулиано молодой красоткой, и то я сказал бы, что он поступает верно! Если девушку родители не спешат отдать замуж, или у дамы муж старый и слабый, а она горяча, что им делать, если самим не распоряжаться своим добром?! Не ждать же, пока они иссохнут и состарятся! Осуждать можно тех, кто заводит любовников из жадности, а не тех, кто влюблен! Так и Джулиано вправе пользоваться своей молодостью и красотой, как ему угодно!» «Тебя не переспорить, — смеясь, сказал Полициано, потому что знал, что у Лоренцо у самого была связь с одной прекрасной и благородной дамой. — Но тише, здесь Пацци, и он нас может слышать». «Ну и пусть слышит, — рассмеялся Лоренцо, а Франческо действительно подошел ближе, привлеченный именем Джулиано. По блеску его взгляда Лоренцо понял, что сеть была расставлена прочно. — Не заберется же он в ту баню с восточного входа пораньше в самую темную спальню и не будет же поджидать там Джулиано!» Смеясь, они оба ушли, а Франческо остался, как в тумане, не зная, слышал ли он это или ему померещилось. В тот же день после ужина, стоило ему остаться наедине с братом, Лоренцо принялся весело рассказывать: «Джулиано, ты слышал, что Франческо Пацци в кого-то горячо влюбился и назначил завтра в банях свидание?!» Джулиано весь вздрогнул, как ужаленный, но ответил гордо: «Мне-то что за дело до Пацци и зачем ты мне об этом рассказываешь?!» «Удивляюсь, — развел руками Лоренцо. — Франческо человек богатый, знатный и видный, многие были б рады с ним встретиться! Никто ему не помешал бы уехать на виллу и тешиться там в свое удовольствие, а он назначает свидание в самых темных комнатах с западного входа! Должно быть, его любовник очень опасается, чтоб его никто не увидел и не узнал!» Джулиано ничего не ответил, но покраснел, а Лоренцо понял, что стрела попала в цель, и решил его пока оставить. Ни Джулиано, ни Франческо этой ночью не сомкнули глаз. Если б о них слышал великий поэт, которого вам, мои прекрасные читательницы, досталось удовольствие знать, то и он над ними прослезился бы и вместо повести о влюбленных из враждующих семей написал бы о влюбленных, которых разлучал не столько семейный раздор, сколько собственная гордость. Тот великий поэт, зная холодные нравы своей далекой родины и горячие сердца нашей страны, не зря поместил действие своих пьес в Верону и другие итальянские города. Франческо, горячий и бесстрашный, как истинный тосканец, да еще и по уши влюбленный, наедине с собой рвал и метал, гадая, кто же похитил сердце Джулиано. Сперва он хотел притаиться у бани и посмотреть, кто же туда придет на свидание, даже, может быть, напасть на этого человека и убить; потом, сгорая от злости, задумал подкараулить Джулиано в постели, зная, что стыд для него будет больнее смерти. Но стоило ему осознать эту роковую мысль, как Франческо уже не мог отделаться от видения Джулиано в постели — нагого, разомлевшего, страстно желающего ласк. Ни страх ловушки, ни стыд получить желаемое обманом не могли заставить его забыть будто нарочно сказанные слова Лоренцо о том, чтоб заранее притаиться в темной спальне и дождаться Джулиано. В жестокой борьбе с самим собой Франческо наконец решился единожды сорвать цветок со своей любви, а там хоть бы и умереть от его руки или от чужой. Джулиано тоже всю ночь метался, как в лихорадке, страдая от жгучей ревности не меньше, чем от гордости. Давно мечтая об объятиях Франческо, он скорее умер бы, чем поступился б своей надменностью хоть на волос, и не мог не видеть, что судьба ему предоставляет единственный шанс утолить свой пыл неузнанным. Совесть и ему указывала ему на неблаговидность замысла, но ревность затмила ум и нашептала, что от Пацци-де не убудет один раз подарить ласки не тому, кому они предназначались. Плохо спал и Лоренцо, в сомнениях, не выйдет ли его затея боком им всем, но всей душой положился на могущество Венеры, укрощающей даже львов, и на Фортуну, которая его не оставляла во всех замыслах. А с самого рассвета он распорядился в той самой бане все как следует прибрать и вымыть, запасти мыла, мирта и розовых лепестков, застелить все чистым полотном, а в спальне, которая помещалась в самой середине дома, положить на кровать шелковые простыни, расшитые подушки и мягкие одеяла. В той спальне было единственное окошко, да и то небольшое, но Лоренцо распорядился его как следует заколотить и завесить, чтобы любовники никак не могли узнать друг друга раньше времени. Едва только начало смеркаться, как Лоренцо отправил своего доверенного слугу спрятаться на крыше бани. В спальню тоже вели двери с двух сторон, и слуге было велено следить, чтоб с востока не вошел никто, кроме того, кого ожидали. Джулиано, измучившись сомнениями, явился рано. В бане его с почетом встретили, помогли омыться душистой водой, растерли, поднесли вина и фруктов и незаметно проводили в темную спальню. Увидев всю роскошь приема, Джулиано еще больше загорелся ревностью к тому, кого, как он думал, ждал Пацци в этом любовном гнездышке. Будь здесь Франческо, Джулиано бы не удержался и выдал себя гневными словами, но спальня была пуста. Он прилег на широкую кровать и, сморенный бессонной ночью, заснул. Между тем Франческо, тоже не уснувший ночью и к тому же истомленный жарой, прилег отдохнуть после обеда и уснул так крепко, что проснулся только после заката. Увидев, что за окном уже темно, он поспешил в бани со всех ног, боясь, что опоздал, и каждый миг проклиная свою слабость. С собой он взял слугу Джанни и строго ему приказал никого больше в дом не впускать, а в случае чего хоть бы даже и убить. В доме его встретили с таким же почетом, как Джулиано, омыли и угостили, и так же, как Джулиано, Франческо терзался догадками, кого же на самом деле Медичи хотел покорить роскошью. В совершенно темной спальне он на ощупь нашел кровать и убедился, что на ней кто-то есть. Джулиано тем временем разоспался крепко и не проснулся, даже когда Франческо прикоснулся к нему. Когда Франческо огладил его всего и по ширине плеч, по длине ног и по всему прочему убедился, что перед ним тот, кого он жаждал, то хотел взять из других комнат свечу или лампу, чтоб увидеть Джулиано спящим, но побоялся, что свет может его разбудить. Так что, хотя Джулиано видом мог соперничать с Амуром, Франческо оказался разумнее Психеи, отказался от наслаждения красотой ради наслаждения любовью, лег рядом и сжал Джулиано в объятиях. Джулиано, до того не знавший, насколько мужские поцелуи горячее и крепче женских, не успел еще проснуться, как ощутил их и воспрял всем телом, если не духом, и только твердо помнил, что ему ни в коем случае нельзя выдать себя. От сонности, стыда и страха ошибиться он было не ответил сразу, а Франческо так же твердо был уверен, что если б Джулиано узнал, что это он, то уже захотел бы его убить. Поэтому, раз Джулиано позволял себя целовать, Франческо и предался этому безбоязненно и со всем давно пылавшим в нем жаром. Джулиано тем временем уверился, что ошибки нет, и принялся наперегонки отвечать на поцелуи. Оба сгорали от ревности, думая, что любовник в мыслях ласкает кого-то другого, но ревность, в отличие от отвращения, не тушит любовный жар, а только подогревает, — поэтому оба они едва удерживались от стонов, и вряд ли эта комната еще видела когда-нибудь, чтобы любовники так стремились друг к другу. Тут им сама природа подсказала, как обдирают шкурку с огурца потверже, как лепят хлеб попышнее и подлиннее, как катают и валяют, и прочее к обоюдному удовольствию. Джулиано испытывал некоторый страх, зная по слухам и по собственным догадкам, что большой пест в узкой ступке толчет с трудом, а пест этот он ощущал своими руками, ногами и всем телом во время объятий очень хорошо, но ради сладости уже испытанных поцелуев и прикосновений готов был перетерпеть и смолчать. Франческо, однако, догадался, что Джулиано такие игры в новинку и от этого еще больше воспрял и загорелся любовью. Пошарив возле кровати, он нашел то, что искал, и по запаху убедился, что это лучшее масло из дамасских роз. А как известно, роза — цветок Венеры, поэтому розовое масло и смягчает, и бодрит, и разжигает пыл во имя Венеры, и делает ее удовольствия еще слаще. Так и Джулиано в этом убедился на себе, отдав наконец Амуру дань так, как ее взял Франческо, с полной охотой, и не один раз, а так, что самый жадный ростовщик удовольствовался бы таким процентом за все годы неуплат. Франческо же возделывал предоставленное ему поле не как ленивый наемник, который едва-едва скребет землю, а со всем тщанием, до глубины и пота и до тех пор, покуда обоим хватало сил. Когда прошло довольно времени, в двери постучали, приглашая гостей омыться и привести себя в порядок. Обоим не хотелось еще расставаться, но страх быть застигнутым и узнанным был сильнее. Поэтому, молча нацеловавшись, они так же разошлись по купальням, привели себя в порядок и поспешили покинуть дом. Оба удивились, узнав у слуг, что никто больше не приходил, но решили, что свидание почему-нибудь сорвалось у другой стороны им на радость. Джулиано вернулся домой к рассвету. Лоренцо между тем, беспокоясь, поджидал его без сна. Ему и в голову, однако, не приходило, что при такой пылкой страсти, какую обнаруживали взгляды, можно ни единым словом, ни единым возгласом себя не выдать. Поэтому, увидев Джулиано довольным, он от души его обнял и приветствовал: «Как я рад, что вы с Франческо наконец поладили!» Джулиано окаменел, как жена Лота при неосторожном взгляде, а потом набросился на Лоренцо с упреками и выпытал, как было дело. Лоренцо, боясь, что их услышат или Джулиано в ярости сотворит что-нибудь непоправимое, кое-как увел его в кабинет и принялся уговаривать: «Джулиано, ты говоришь, я тебя обманул, но разве я тебя обманывал? Разве я тебя заставлял, толкал, принуждал пойти в бани?! Ты туда пошел своей охотой, и разве я тебя обманул, говоря, что там будет Франческо?! Разве там был кто-то другой, или Франческо туда пришел не ради того, чего ты от него хотел?!» Когда Лоренцо увидел, что гневная краска уступает место краске стыда, он поторопился ковать железо, пока горячо, сел рядом с Джулиано, взял его за руку и продолжил ласково: «Может, я и виноват перед тобой, и очень этого стыжусь, но как перед Богом говорю, что на это меня толкнул только страх за тебя. Вы с Франческо, того и гляди, убить друг друга могли бы! Если б он тебя убил, я был бы безутешен до конца моих дней, а кроме того, должен был бы мстить человеку, которого хочу видеть своим другом. Ну а если б ты его убил, тебя все равно пришлось бы оплакивать как изгнанника, а это почти что как мертвого! Этого я и боялся, потому и пошел на такой шаг. И кроме того, Джулиано, если б Франческо умер от твоей руки, разве сам ты не оплакивал бы его еще горше, чем я?» Джулиано только вздыхал глубоко и часто, ни слова не отвечая, а Лоренцо, приметив, что гнев в нем погас, решил довершить дело до конца. «Если тебе кажется стыдно переменить взгляды и примириться с Франческо после вашей ненависти, то поверь мне, что это ложный стыд, и я тебе сейчас докажу, почему. Волки грызутся от голода или за волчицу; олени бьются по весне за лань и никак иначе. Даже зверь нападает на другого, только когда голоден или ради того, чтоб победитель насладился страстью, а нам, людям, сам Господь заповедал любить друг друга. Вы оба не голодны, и у вас нет дамы, которую вы оба мечтали бы завоевать, значит, любить друг друга вам куда лучше и естественнее, чем враждовать и ссориться. Разве лебедь бьет и отгоняет лебедку, когда по весне трубит о любви? Это и есть законный порядок вещей, а раздор — помутнение природного рассудка». Лоренцо много раз говорил о таких вещах, но прежде у Джулиано не было такой охоты слушать. Немного успокоившись, он снова вздохнул и только возразил: «Может, это все и верно, но если, по твоим словам, Франческо знает, что это был я, то я никогда больше не смогу выйти из дома и не умереть при этом от стыда». «Вовсе нет, — рассмеялся Лоренцо. — Если у тебя есть к этому охота и вы так хорошо поладили молча, я устрою, чтоб вы поладили и на словах и твоя гордость при этом ничуть не пострадала. Доверься только мне и делай то, что я скажу». Джулиано на все согласился и отправился отдыхать, вспоминать минувшую ночь и ждать, что же придумает Лоренцо. А Лоренцо на следующий же день велел ему прикинуться нездоровым и не покидать кровати, а по Флоренции распустил слух, что Джулиано болен. Всех домашних он тоже предупредил и велел им не ходить несколько дней на праздники, прикидываться мрачными и обеспокоенными и носить темную одежду. Через несколько дней вся Флоренция поверила, что Джулиано Медичи тяжко занемог, а поскольку все его любили, то весь город заранее как бы оделся в траур, и многие дамы плакали. Франческо же и вовсе не находил себе места, гадая, что это за болезнь приключилась, и не узнал ли Джулиано как-нибудь, с кем он провел ночь; или же поссорился с тем, кого ждал на самом деле и от горя слег в постель?! От тревоги он потерял сон и забыл про голод, так что сам был на пороге болезни. И каждый день Франческо жертвовал в Сан-Миньято и Сан-Лоренцо, горячо молился и даже дал обет, если Джулиано выздоровеет, отправиться в паломничество. Тем временем он, как делают многие влюбленные, старался то и дело пройти мимо палаццо Медичи и по виду слуг угадать, грустны они или повеселели. В один такой раз его из окна приметил Лоренцо и попросил позвать в дом. А пока Франческо поднимался, Лоренцо позвал Джулиано, посадил на кровать, плотно со всех сторон задернул полог и пошутил: «Еще раз помолчи, пока я не позову, а потом уж можешь говорить, сколько захочешь». Когда Франческо вошел, Лоренцо удивился про себя, как тот побледнел и осунулся за несколько дней, но это ему понравилось и дало надежду, что все завершится благополучно. Усадив Франческо рядом, он тяжело вздохнул и заговорил прерывающимся голосом: «Франческо, как хорошо, что ты зашел, я как раз собирался послать за тобой. Гнев Божий то ли за мои грехи, то ли за грехи предков сошел на нас, и так тяжко, что я сам лучше бы сто раз заболел и умер, чем видеть, как Джулиано от какой-то тайной тоски сходит в могилу! Ты не представляешь, как я его молил ради матери, ради себя и сестры открыться и не совершать грех, не губить себя этой тоской; как я ему перечислял всех красавиц Тосканы, Рима и всего мира вплоть до королевы английской, чтоб угадать, не гложет ли его любовь! Но нет, не иначе, мне суждено пережить горячо любимого брата!» Лоренцо тут отвернулся, якобы желая скрыть рыдания, а Франческо действительно готов был зарыдать. Лоренцо продолжал, а Джулиано за пологом кусал губы, чтоб себя не выдать. «Чтобы в лучший мир отправиться как подобает, Джулиано хочет с тобой примириться и оставить всю ту вражду, которая между вами была до сих пор. Ради христианского милосердия, Франческо, если я дам ему тебя увидеть, можешь ли ты его простить? Можешь ли сказать, что любишь, как брата, чтобы он отошел спокойно?! Франческо, не выдержав последних слов, разрыдался наконец и несвязно, но убедительно признался, что готов любить Джулиано не только как брата, а как никого и никогда, и сам не переживет его потери. Стоило Лоренцо это услышать, как он обнял Франческо, кое-как уговорил ободриться, а потом отдернул полог. Кто из двоих был более смущен, я оставляю предположить вам самим. И пока изумленный Франческо приходил в себя, а Джулиано пылал от волнения, Лоренцо хлопнул в ладоши и весело добавил: «А теперь вы можете и сами сказать друг другу то, в чем по очереди признались мне», — и вышел из комнаты. Франческо еще сильно злился потом на Лоренцо за хитрости и обман, но поцелуи Джулиано скоро примирили его со всем сделанным. А Лоренцо был полностью доволен тем, что в его доме и во всем городе воцарились радость и мир. Духовник объяснил Франческо, что обет был дан ради выздоровления Джулиано, а раз Джулиано и не был болен, то совершать паломничество не требуется. Джулиано и Франческо теперь встречались когда и где хотели и наслаждались своей любовью без всяких помех. Так и вы, любезные читательницы, извлеките из моего рассказа полезное, не ходите в темноте и заранее запасайтесь маслом в светильниках, а также любите, как велит закон бытия. И пусть всякий будет счастлив так, как он того желает!