Дитя тумана

      Знал Альберт, что с теми, кто высоко и далеко, лучше не спорить. Пусть короли, маги и боги играют, будто хозяева кукольного театра, а его дело не такое значимое. Просто делать, что может. И жить.       А мальчишка в колыбели улыбается. Совсем ещё ребёнок, сколько ему, и месяца от роду нет? Уже руки тянет, и вон как доволен, что сокровищем назвали. Знаешь себе цену, да, малыш?..       Новый смысл взамен утраченного. Пусть со временем тоже исчезнет, вернётся к тем, кто его оставил. Альберт знал, что воспитал бы дитя и без послания. Но всё же аккуратно положил его в коляску, а сам, из виду уже не выпуская, обошёл кругом дерево.       Ничего. Только трава чуть примята в одном месте, будто человек стоял да ушёл, вот недавно совсем. В никуда — нет иных следов…       «Нелёгкая судьба у него будет», — мелькает в голове. Вместе с желанием защитить сына и дать ему самому выбрать свою жизнь.       И без разницы, с кем придётся поспорить.              А засыпает Юго всё же плохо. Альберт покачивает кровать, благо руки из нужного места были, сумел отремонтировать. Старые хозяева все вещи побросали, который год ищут, кому таверну спихнуть. Нашли.       Болтали деревенские, мол, задрали тут кого-то. То ли парня молодого, то ли девицу на сносях, да только с тех пор ушли хозяева. И, будто в насмешку, всё в деревне сыпаться стало. Говорить начали, мол, проклятье пало. Из леса чаще стали монстры приходить, засуха, посевы не всходят…       Будут всходить, как же, когда по всей стране такое. Тогда уж сразу всю Амакну кто-то проклял, а не только Емельку. А монстры слабость людскую почувствовали, страх забыли, вот и выходят. А их и пускают, вот и становятся хозяева в собственном доме приживалами.       — И что же в тот день-то тебя принесло, Юго? — тихо вздыхает Альберт, пока ребёнок морщится, пытается заснуть, а не может. Имя внутри колыбели оказалось, на бумажке, на шести языках написано, на двух Альберт и так читал, ещё два по буквам признал. И что не в самом послании оставили, вдруг выпала б бумажка?..       А мальчишка в полудрёме на слова слабо улыбается. И не знает ведь, что произошло. И не узнает, пока не станет старше, чтобы ему рассказать можно было, а он промолчал.       Не любят люди, когда беду на них кличут. А в тот день пожар случился, мост сгорел, так до сих пор чинят: встаёт работа периодически, когда снова кто-то из чащи лезет. Туман пришёл резко, будто навёл кто.       А в тумане некоторые мужчину с коляской заметили. Кто-то даже заметил, что что-то синее внутри лежало. А шапка у Юго небесного цвета, яркого, такой ткани в деревне не сыскать, только на рынок Кельба идти из близкого. Повезло, что кто заметил, те помалкивают.       «Говоришь, Альберт, сын это твой? Ну-ну… Да не боись, кто видел, те болтать не станут. Да только учти — придёт дрянь какая к нам, и вспомнят…»       Пока ещё держалось всё. К паре-другой забредших зверей сельчане привычны почти. Оружия вот нет ни у кого почти, ну да это дело поправимое. А там вспомнят лесные твари, почему стороной обходили людские дома. Да только того, кто принёс Юго, такое едва ль устрашит.       — Кто же тебя оставил-то?.. Отец родной или кто-то из дядей?..       А может, и братьев… Мужчина седой-то был весь, говорят, но…       А Юго снова ворочается, почти плакать начинает. К чему-то тянется, что-то ищет. Кого-то.       Решили деревенские дамы почтенные, что по матери тоскует: Альберт-то не сразу в таверну пошёл, не знает ведь, как с детьми обращаться, сначала совета просил… Да только видел он, и видели те, кто сами нескольких детей-погодок нянчили.       Не мать он ищет. Брата или сестру. Не вверх тянется, а вбок, вправо или влево, обнять будто хочет кого-то. Прижаться крепко — вот-вот поймает — улыбнуться счастливо и тихо заснуть…       А руки пустоту хватают. И ребёнок звать начинает, а потом и плакать. «Почему не откликаешься, где ты?». Если разойдётся, то и не остановить будет…       Альберт качает кровать, тихо напевает сыну колыбельную. А сам всё думает…       «Одного ты людям оставил. Со вторым что сделал, дракон?»              Альберт, чай, не из благородного рода, чтобы мёртвые языки просто так учить. Что погибло, то погибло, и нечего пытаться возродить как-то. Всё одно выйдет уже не то, что было, а какая-то химера искажённая.       И всё-таки алфавит драконьего языка он знает. Часто раньше по руинам бродил. Молодым был, сокровище искал да верил, что окажется это что-то древнее, с необычной историей, достойное лучших коллекций…       Сидит вот оно, древнее. И с историей необычной. В мовковном соке весь перемазался, скоро и синяя шапка оранжевой станет, а теперь ещё требует, будто и вовсе это нектар божественный, а не наскоро выжатый овощ.       — Да погоди ты, Юго, так дела не делаются… С едой торопиться нельзя, — наставительно произносит Альберт. — Вон, поросёнок, а не ребёнок. Дай-ка вытремся сначала…       Юго такую серьёзную моську делает, что почти смешно становится. А потом и сам смеётся, ребёнок ведь совсем, пока Альберт ему лицо вытирает. А шапку, вон, уже почти сам снял.       И на отца смотрит. Крылья посверкивают, а Юго улыбается.       Смотри, пап, я человек, верно? А всё-таки есть!..       Альберт тихо вздыхает и радуется, что сынок свой секрет от посторонних бережёт. Будет милостив Энутроф да предки и боги самого Юго — до самого зрелого возраста сохранит. Помнят ещё люди, помнят… А к драконьему роду отношение хуже, чем к богам, когда про тех вспоминают, что не справились с Огрестом.       Юго будто бы человек. Но Альберт знает алфавит драконьего языка, видит сияющие крылья… А детёныши драконов принимают облик того вида, который впервые видят после рождения.       Может, правда, а может, и нет. Слышал как-то.              А Юго растёт. Соседи посмеиваются: загнал совсем парня, дай продыху! Чай, ещё вся жизнь впереди, отстань пока с учёбой, пусть немного ветер в голове погуляет.       А Альберт вспоминает, как вечерами играет с Юго в шашки да шахматы, когда время позволяет. В шашках-то сын уже выигрывает почти всегда, освоился, да Альберт и не любил их. А в шахматах скоро вровень пойдут. Уже б пошли… Но Юго порой такие глупые ошибки допускает. И правда детские.       Соседям легко говорить. Не их сын вроде живёт, как обычный ребёнок — а потом раз, и выдаст что-то, что и не ото всякого разумного взрослого услышишь. А потом пожмёт плечами и дальше унесётся играть.       Не их сын с любым оружием, что в руки попадётся, обращается, будто воин опытный. Только на кухне ножи освоил — а мелькают в руках так, что и не разглядеть порой. Махала ребятня деревянными палками вместо мечей — Юго и с настоящим, когда у одного из постояльцев выпросил, справился не хуже. Куда лучше. Из лука стрелять не любит, да и не может толком ещё физически, руки слабы, нет в нём той жилки, что ценить своё оружие кра заставляет. И всё-таки из арбалета, пусть игрушечного, попадает в цель всегда, пока до неё в принципе стрела долетает.       Альберт, уж на что нерелегиозен, до сих пор благодарно поминает богов, что никто не заметил, как Юго с копьём управлялся.       И не их сын смотрит порой совсем старыми глазами. Будто не его вовсе, гораздо старше кого-то. Видел такое Альберт как-то раз… Боялся, что Юго оружие полюбит совсем, про всё забыв, в бой станет рваться.       А сын и правда вызовы любит. Чтобы не совсем просто было, чтобы повозиться пришлось, преодолеть, извернуться — и победить.       Но об оружии пожал плечами и сказал, что не видит разницы с той же вилкой. И то, и то — инструменты.       Взрослым бы многим эту истину в голову вбить… Может, сынок и сам до этого додумался… И даром, что далеко даже не подросток ещё…       А что-то будто холодом голову сдавливает.       «Видишь? Не упрямься. Не спасёшь от предназначения, он от него не сбежит».       Вот только Альберт упрямо стискивает зубы в ответ.       Не спасёт. Но пусть сын будет к нему готов.       Альберт не знает, почему родственники Юго решили отдать его людям. Но парочка предположений есть. И, порой ловя себя на мысли, что они в чём-то слишком близки к реальности выходят, рад тому, что ребёнок растёт среди людей.       Энутроф далеко не молод, кто бы что ни считал, и успел за жизнь многого навидаться. Однако кое с чем — с кем — он столкнулся ещё в молодости. Юнцом был, считай. И, смотря, как подрастает сын, порой вспоминает.       Только-только Хаос Огреста бушевать начал… Мир катился в бездну. Многие без дома остались, без крова, без семей… Альберту ещё сравнительно повезло в ту пору — и без того не было, что терять.       А молодому фека, что отчаянно пытался заглушить боль в старом трактире, которого ничто не брало — было ведь… Пьян не от вина, от того, что изнутри терзало. Много что шептал тогда, не обращая внимания, кто вокруг… Альберт многое постарался забыть.       Что-то всё же помнил.       Например, старые глаза юноши, практически тот же взгляд, которым смотрел его Юго.       Слова, что лучше бы не увидел после рождения сразу человека, лучше бы просто вырос… кем? Альберт помнит, что прозвучало, но так и не знает, правильно ль расслышал — не было б так больно, не знал бы ничего.       Хриплый смех после этого, что а всё же бы ни на что не променял ни деда, ни товарищей. Даже такой ценой…       И беспорядочное шептание в полубреду, что не для того спасал когда-то с друзьями мир, чтобы глупый ребёнок затопил его силой братьев — и самого того фека.       Альберт постарался забыть многое: тогда ещё понимал, что не стоит в таких делах копаться, коль жить спокойно и долго хочешь.       А теперь жалеет, что далеко не всё помнит, многое никогда не искал.       А Юго увивается рядом, пока отец готовит, и просит его научить тоже.              И правда же на дракончика похож становится, когда злится. Уши шапки стоят так, что хоть накалывай кого-то — хорошо, деревенские редко видят, разве что простое шевеление, так то и милым многим кажется. А светятся-то так, что видно пятна светлей на и так голубой шапке. И это днём ещё, пусть и в полумраке. И смотрит, зубы сжав, упрямо на редкость, а из ноздрей будто дым сейчас повалит.       — Ну пап! Как я учится буду, по-твоему?!       — Хороший повар должен все этапы готовки знать. И вот пойдёшь ты в путешествие какое-то — а как найти пропитание, и не поймёшь. Лучше-то в знакомых местах приучиться искать, да?       — Опять ты о том же!.. — злится Юго, но выдыхает. Смотрит всё ещё упрямо, но и шапка опадает, и глаза снова — просто тёплые карие, и берёт следом корзину. Злится, но уже выдыхает.       А Альберт головой качает, когда сын уходит. С радостью бы просто учил готовить, просто делился бы байками, Юго же совсем порой как пиви маленький… Да только жить ему ещё в этом чокнутом, катящемся с каждым годом всё быстрее в никуда мире. А однажды — идти и искать семью.       Рассказал ему Альберт уже, что знал, что нашёл и о чём догадывался. Юго и легко на первый взгляд принял — но энутроф-то видит. И как кулаки иногда сжимает, и как просто с тоской куда-то вдаль или на Аза смотрит — единственное, кроме шапки и имени, что оставили ему кровные родственники. И как шепчет иногда, пробуя на вкус чужое имя, и морщится, хмурится — а ведь ничего вспомнить не может. Даже то, как сам в младенчестве звал… Само звучание из памяти только вырвал.       Альберта тогда будто разрядом шибануло. И «Юго» звучит так, будто из драконьего языка вышло, фонетику Альберт представлял. Но это простое имя. Его много к чему возвести можно, оно и среди людей ходит.       «Адамай» — нет.       А сын не понимает, почему его оставили. Уже который день задумчивый ходит. Встряхнуть бы его, сказать, чтобы голову не забивал: младенец взрослым сделать ничего не мог, а значит, не при чём Юго, что такое решение приняли, что всё равно был и будет его, Альберта сыном.       Да только говорил уже энутроф. А Юго кивал, отвечал, что знает.       Хорошо, осторожный сынок. И всё равно — не поймёшь порой, о чём думает, что плещется за родными глазами. Иногда — слишком старыми…       Не боится-то Запретного Леса, совсем. Иной ребятне и страшно, и весело, сбежать туда пытаются погулять — а родители их за шкирку обратно тащат. Помнят ещё былые деньки, когда не боялись твари прямо в ворота стучать.       А Юго и сбегал так, что Альберт и не понял. Даже не сбегал — прошёлся один раз без спроса, да и вернулся домой, сказав, что лес как лес. Подумаешь, монстры и звери.       И ведь правда проблемы в этом не видел.              К Юго животные и монстры чуть тянутся. Не слишком заметно, а всё-таки есть. Может, и правда говорят, что доброе сердце звери чуять могут… Сынок — добрый, порой настолько, что и не верится, как легко с тем же оружием управляется. Альберту боязно за сына становится: желание защитить даже тех, кто ему посторонний, есть. Хорошее, светлое… Да только же будут явно и силы. А всех никому не спасти, ни человеку, ни дракону, ни богу.       Легко приучился ребёнок, что слово надо своё держать. И упрямый очень он. Стиснет кулаки, слёзы на глазах будут стоять — а всё равно по-своему сделает, не смирится вопреки всему, найдёт способ извернуться. И обещание-то сдержит.       И не боится он монстров. И, о Гоббал-Альбинос, не потому, что опасности не видит. Не видит, зачем опасаться. Если можно победить, а можно и без боя обойтись, если они же не злые, посмотри, пап, Солнышко же совсем ручная, да?..       Солнышко… И придумал же…       И ведь Солнышком-то и потом осталась. Альберт ходил первые разы с Юго подкармливать тварь жарким. Потом перестал. К сыну та и правда привязана. Правда, лезть обниматься сынок не рискует уже, смеётся, что задавит и не заметит. И всё-таки так и осталась она для него тем маленьким цветочком, который он из капкана вытащил.       Альберт и в лучшие-то годы не полез бы на такого монстра.       А сыну ничего. Радуется. Для него это просто друг.              На рожон сын уже не лезет. Осторожным куда больше стал. И раньше-то не рисковал понапрасну, хоть вызовы и любил — а теперь перестал вовсе. Аккурат с той поры, как Альберт рассказал ему.       Юго всё старше становится. В деревне многие уже и не помнят, что когда-то пришёл странный туман. А кто помнят, те помалкивают. Сынок свой давно средь деревенской малышни, да и взрослые одобрительно на него смотрят: старательный, сообразительный, добрый, не откажет в помощи, коль попросить нормально, а что порой выпендриться хочет, так то мальчишечье, они все такие. Вот погоди, Альберт, станет он подростком, и увидишь вдвойне…       Сын будто не хочет взрослеть. Смотрит в будущее упрямо, и снова зубы сжимает.       Его способности ещё не проснулись.       Чаще всего — проявляются у подростков, в самом начале пубертата. Просто под уколом эмоций. Особенно — опасности.       Альберта порой гнетёт тревога, что даже в час, когда дар откроется, Юго предпочтёт сделать вид, будто на свете ещё много интересного есть, а послание и вовсе проигнорирует со способностями.       Поначалу.       Потом — не выдержит. Всё же любопытный. До сих пор Альберту холод голову сжимает. «Не уйдёт, настигну, слышишь?»       «Сильного судьба ведёт, слабого тащит. И моего сына ты не потащишь, поняла?»              Юго задумчиво смотрит на собственные руки. Всё-таки пробудился дар.       — Не так страшно и оказалось, малыш, верно?.. — вздыхает Альберт, беря ладонь сына в свою. Какой же он ещё всё-таки маленький…       Двенадцать лет всего лишь. Не совсем дитя, не совсем — и всё-таки ребёнок…       «Ты совсем с ума сошёл, старый дракон? Или рассчитывал, что я с ним пойду? Не доберётся же он в одиночку…»       — Только вот этот чокнутый в этот же день заявляется, — в ответ отводит взгляд Юго. Голос на последних словах дрогнул. И моргает сын уже часто.       — Не из-за тебя. Он и без этого-то в Запретном Лесу пил вакфу явно, слышишь? А сейчас объявился из-за того, кто тебя некогда оставил.       — И если пойду, то приведу его за собой, — Юго прикусывает губу. В глазах слёзы стоят. — А если нет, то он вернётся… К тебе, к Руэлю, нашим всем в деревне, даже Тристепану или Амалии с Евой…       — Что бы ты ни решил, мой пиви, я буду защищать тебя до конца.       — Если бы не я, ты бы сейчас в таком состоянии не был!..       Не спрячет натуру, коль так и продолжит. Может, и не надо. Порой совсем как маленький дракончик… Но станет ведь однажды старше, вопреки всему, даже тому, как сам не хочет. Альберт осторожно проводит рукой по макушке сына.       Тот кселор знал что-то о семье Юго. Назвал его «элиатропом» — может, название народа Юго?.. Всё же сынок магию порталов пробудил, а не какой-то драконий дар, и от человека в нём и правда много. А ещё кселор знал имя оставившего Юго. Гругалорагран.       Что же ты сделать хотел-то, дракон?.. Не захотел с ребёнком возиться — а что тогда со вторым?.. Или спасти пытался от чего-то?.. Или избавиться вовсе?..       — Ты с этим прекращай мне. Взрослый я, разберусь, как поступать. И не жалею, что защитил тебя. И что вырастил. — Альберт легонько щёлкает сына по носу, хотя даже держать сейчас руку на весу тяжело. А Юго носом шмыгает.       Чувствительный всё-таки ребёнок, на редкость.       — Тогда, пап… Можно тебя кое о чём попросить?       — Скажи сначала, — качает головой Альберт. — Иль забыл совсем, как дела делаются, а?       Лицо Юго трогает слабая улыбка.       — Не забыл… — А следом он резко выдыхает. — Не иди со мной. Я не хочу потерять тебя. Руэль присмотрит, ты же его знаешь, а троицу ту, кажется, не напугало ничего вовсе… Панпан и вовсе грозится при новой встрече показать этому кселору… Папа, я не пропаду, честно, даже если один пойду. Пожалуйста, останься…       Снова смотрит так. Совсем старыми глазами на лице ребёнка. В которых решимость сверкает — а может, слёзы? Вон, уже сдержаться не может…       Ответные слова даются тяжело. Камнем на грудь придавливают.       — Да я сейчас больше обузой-то и буду, Юго…       Сынок больше не сдерживается, кидается на шею, крепко прижимается. Слишком многое за один день пережил.              Не пройдёт и десяти минут, как успокоится. Вытрет слёзы, выйдет к товарищам, как ни в чём не бывало. Он ведь до сих пор монстров-то не боится.       Говорит, с тварями нужно сражаться, а не жертвы им приносить. Люди они или звери — сражаться.       (Альберт надеется, что Юго так и не станет задумываться, кто взял плату с его отца за магию.)       А уже потом, с кем выйдет, договариваться.       Но сейчас — хочет биться. А как — да много способов есть… Даже если не победить в бою, даже если придётся подчиниться, найдёт ведь способ уколоть всё-таки. Теми же кругами походить.       Альберт видит, как упрямо смотрит вдаль Юго, пусть и не понимает почти, о чём думает его же сын.       Он ведь так и остался всё-таки ребёнком тумана.       Себе на уме, иногда даже собственному отцу непонятным. Пришедшим откуда-то из далёких мест, обжившимся — а раз через два да пробьётся что-то.       И пусть.       Остаётся всё равно ребёнком.       Его, Альберта, ребёнком.       Когда Юго уходит, Альберт лишь просит рок, сейчас скалящийся в предвкушении, не бросать на сына того, с чем он не справится.       Лучше бы вовсе дать широкую и ровную дорогу.       Да только сына всё равно привлекали же тернистые тропы…       «А думаешь, дам? Дам, ха-ха? О нет, он по своему пути пройдёт».       Может, Альберт уже просто сошёл с ума. И всё просто кажется.       «И пусть. Зато всё же пройдёт».