***
Тебе было всего семнадцать, когда мир пошёл по пизде. Всё началось банальнейшим образом. Где-то на краю света, в какой-то очередной американской дыре, где так «удачно» расположили лабораторию, стали приходить сообщения тревоги. Это не было чем-то новым в нынешних реалиях, где очередной безумно опасный вирус появлялся стабильно раз в пару лет. Проблема в том, что это не был просто вирус. В будущем ты будешь корить себя, но тебе было полностью плевать на то, что происходило в мире. Недавно тебя бросил парень, которого ты считала любовью всей жизни, оценки в выпускном классе катились на дно, родители устраивали скандалы и кричали о том, как разведутся... Всё вместе давило на тебя так, как давит на девочку-подростка, в жизни которой любая проблема становится роковой. Неудивительно, что ты пропустила всё связанное с глобальной катастрофой. Конечно, до тебя доходили обеспокоенные слова взрослых, легкомысленные шутки сверстников и нарочито спокойные лица ведущих новостей... Но глупенькая штучка, которой ты была, не соизволила побеспокоиться об этом должным образом. Совсем скоро слухи перестали быть слухами, а жизнь в уютном городке — безопасной. Ознаменовалось всё приходом Томми, недавно вернувшегося из армии. «Закупайся продуктами, дорогая. Миру пиздец».***
На третий день ты осмеливаешься выйти из дома. Это больше необходимость, чем твоё желание. Еда заканчивается, пусть ты и стараешься её растягивать, а вонь от трупа Томми становится невыносимой. Ты не смогла его похоронить: он весил около ста семидесяти фунтов, а ты, даже спустя три месяца выживания, так и не нарастила достаточно мускулов для его транспортировки. Поэтому, не желая оставлять его таким, ты уложила его в кровати, стерла всю кровь, которая портила его родное лицо... К сожалению, дыру во лбу было не так просто стереть — тебе пришлось, давясь слезами, пронзить его мозг ножом, чтобы Томми не обратился. Тебя стошнило сразу после этого, но зато твой последний живой родственник не стал гниющим куском мертвечины, что продолжал бы двигаться на голых инстинктах. После этого, собрав пожитки из последних запасов еды и воды, которых бы хватило дня на два, некоторой одежды, оружия и аптечки, ты вышла на улицу. Ещё почти в самом начале Томми выудил из родительского гаража топор. Достаточно лёгкий, но острый; с ним ты справлялась лучше всего. Вот и сейчас, проигнорировав машины и другие средства передвижения (всё равно ты не умела водить), сжимая топор в руках, ты направилась в путь. Теперь ты была одна. Не было Томми, который бы направил тебя, не было никого. От этой мысли запершило в носу, но ты не могла, не смела рыдать посреди подозрительно пустынной улицы. Два дня, проведённые наедине с трупом Томми, навели тебя на мысль: ты в жизни не выживешь одной. Томми, твой двадцатисемилетний брат, прошедший военную подготовку, спасал твой зад, подбадривал и направлял в какой-то лагерь, которым заведовали бывшие солдаты. Ты знала лишь то, что он находится в соседнем штате. О Господи. Ещё целый штат пути. Ты умрёшь, ты точно умрёшь.***
Твои ноги и руки дрожат, когда на второй день скитаний ты натыкаешься на группу. Это мужчины. Разных лиц и национальностей, но все взрослые и уверенные в себе — ты давишь в себе инстинктивный страх, когда их глаза с непонятной радостью разглядывают тебя. Они похожи на военных, таких же, как твой мёртвый брат. Один пугает больше, чем другие. Он выше и крупнее, а на лице — маска с черепом. Его взгляд немигающий, жуткий, и ты избегаешь его так, как можешь. — Что ты тут делаешь одна, птичка? — один из них, тот, что с ирокезом, подходит ближе, переглянувшись с остальными. Возможно, ты и обзавелась паранойей за месяцы выживания, но их взгляды... Они пугают тебя. Ты смотришь нерешительно, сжимая в руках свой окровавленный топорик. — Ты с кем-то? — Н... Нет, я одна, — правда сама сорвалась с уст. Ты осознала ошибку, строило их лицам просветлеть: словно они и не надеялись на такой ответ. Ты молчишь, опасаясь выдать ещё больше неправильной информации, и делаешь шаг назад. — Пойдём с нами, — тот же мужчина улыбается, но глаза остаются пугающими. — Одна ты не выживешь, поверь. Им и не надо тебе говорить. Несмотря на страх, притаившийся внизу живота, ты соглашаешься и позволяешь ему подойти и приобнять себя, поглаживая по плечу. Наверное, это должно было тебя успокоить? Ты лишь цепенеешь, следуя за ним на деревянных ногах. Ты знаешь, что не блещешь умом, но даже тебе, глупой семнадцатилетней девочке, ясны их намерения. В новом мире у слабых физически и морально женщин лишь одна роль. Тебе повезло, что несколько месяцев тебя оберегал Томми, который не хотел тебя в этом плане. Для него ты была его маленькой сестрой, его плотью и кровью, которую нужно было оберегать ценой жизни — что он и сделал. Тебе вновь хочется рыдать. Нужно было дать мне умереть, Томми. Ты бы гораздо лучше вписался в эту группу. Они добры к тебе. Мужчина с ирокезом и грубым шотландским акцентом — Джонни, как он просил себя называть — говорил с тобой больше всего. С самого первого дня вашего совместного выживания он не переставал тебя трогать, обнимать и прижимать к себе, так, словно ты убежишь при любой возможности. Он звал тебя ласковым птенчик и учил всему, что нужно для сохранения жизни. Другим был Прайс. Самый старший на вид, если не считать мужчину в маске — ему, должно быть, около сорока. Своими усами и привычкой дымить он напоминал тебе отца, поэтому, сама того не желая, ты стала доверять ему больше всех. Он был снисходителен, но не говорил с тобой больше необходимого. Ты не знала, чувствовать ли облегчение или горечь по этому поводу. Следующий — Газ, как его все называли. С кожей темнее, чем у остальных, вежливый, но отстранённый. Он вёл себя как Прайс, поэтому ты отнесла их обоих в одну категорию: настороженные, но не воспринимающие всерьёз. И правильно. Что, в конце концов, ты могла им сделать? Самым страшным был он. Гоуст. Он возвышался на полторы головы и был вдвое шире тебя. Нет, они все были намного больше, но он выделялся даже на их фоне. Он не представлялся тебе, велев называть Гоустом, и никогда не говорил с тобой первым — лишь при инициативе Джонни. Вдобавок к внешнему облику, он был самым жутким и молчаливым. Часто смотрел на тебя в гробовой тишине, а его глаза, обрамлённые светлыми ресницами, пугали тебя до учащённого сердцебиения и трусливо опущенного взгляда. — Как ты дожила до этого времени, птенчик? — спрашивает Джонни в первые дни, когда вы только знакомитесь. Вернее, он ведёт себя так, словно знает тебя всю жизнь, а ты сдаёшься под его напором и почти не дёргаешься, когда он спонтанно решает взять тебя на руки или подержать за талию. — Мой брат был со мной, — бормочешь ты, не желая упоминать о Томми. — Он умер? — допытывается Джонни таким же тоном; так, словно его не волнует твоё неудобство. Так и есть. Ты киваешь, избегая его взгляда и незримо напрягшись, когда его большая, теплая ладонь приземляется на твою поясницу и поглаживает, как маленькую девочку. — Не волнуйся, птенчик, — беззаботно улыбается он, словно ты только что не призналась в смерти последнего родственника. — С нами ты в безопасности. Правда, Элти? Гоуст ему не отвечает. Ночами вы спите вместе. Один из группы стоит на посту, пока остальные восстанавливают силы. Чаще всего вы находите какой-то дом, зачищаете его и собираетесь все в одной комнате, которую укрепляете больше остальных. Тебе всегда поручают устроить спальное место, пока остальные уходят за едой, чтобы вы все могли хоть что-то поесть. Затем Джонни беззастенчиво зовёт тебя к себе в спальник, аргументируя это сохранением тепла, и всю ночь держит рядом. Обвивает руками, прижимая к своей сильной груди спиной, кладёт подбородок на макушку и спокойно засыпает, пока ты отчаянно пытаешься не бояться. Его руки такие сильные, что даже во сне ты не можешь выбраться — осознание разницы между вами почти вводит тебя в отчаяние. Его тёплое дыхание тебе в затылок, рука, что со временем скользит с живота на грудь, тяжесть его тела... И даже если на утро ты чувствуешь что-то, горячо ткнувшееся тебе в поясницу — ты не комментируешь, а Джонни достаточно любезен, чтобы не заострять на этом внимание.***
Почти три месяца вы с Томми выживали на смеси из его армейской подготовки, твоего послушания и ядрёного везения — вы редко натыкались на стаю мёртвых. Иногда вы присоединялись к небольшим группам, но Том уводил тебя тогда, когда понимал, что они обречены на погибель. Том был до жути подлым в своём выживании, таким, какой бы ты никогда не смогла. Он воровал припасы у «безнадёжных» групп, бессовестно бросал их на произвол судьбы, а на твои неуверенные зовы совести утешал: «Это всё для нас, любовь. Мы обязаны выжить, они — нет». Ты достойна жить, говорил он. А ты была слишком напугана и эгоистична, чтобы возражать. Легче было закрыть глаза и уши, чтобы не видеть и не слышать страдания обманутых людей, а потом обнять Томми, получить поцелуй в макушку и верить, что всё будет хорошо. Так было проще. — Возьми, — басит Гоуст, кидая тебе в руки спортивную сумку. Ты поспешно киваешь, сжимая её в руках. В ней еда: консервы, банки, батончики... Всё, что вы могли найти для того, чтобы прокормить пятерых людей, четыре из которых — высокие и крупные мужчины. Она тяжёлая, наверняка до апокалипсиса ты бы её не удержала, но теперь у тебя есть определённые мышцы в руках. Пришлось нарастить за месяцы постоянного бега и таскания тяжестей. «Всё равно мелочь по сравнению с ним», думаешь ты тоскливо, провожая взглядом широкую спину и плечи Гоуста. Даже его походка такая, что сразу внушает страх: тяжёлая, но удивительно бесшумная поступь. Шёл пятый день совместного выживания. Они грабят склад, оставив тебя на шухере. Тварей вокруг не предвидится, поэтому ты лишь держишь в руках свой любимый топорик, вглядываясь в дверь склада. Слышится шум и топот — мужчины оперативно зачищают помещение от мертвяков. Ты простояла там едва ли три минуты, когда на тебя упал мёртвый. Буквально упал: оказывается, он застрял на небольшом навесе склада, а учуяв тебя, видимо, принялся выбираться вдвое усерднее. Настолько, что оторвал себе ногу. Ты испустила сначала мелкий крик, испугавшись шума и скользкой влаги на лодыжке, а затем — сильный, панический. Труп крупного мужчины, пусть и растерявшего в весе и силе, но всё ещё остающегося тяжёлым навалился на тебя, клацая гнилыми зубами у самого лица. Ты чувствовала кровь, когда на голых рефлексах успела выставить топорик и вспороть его жевательные мышцы на лице, но мозг оставался цел. Ужас сковал всё тело, позволив лишь держать одеревенённые руки на топоре и сдерживать тем самым богомерзкую тварь. Уйди, уйди, уйди. Уйди! — Ни на секунду нельзя оставить, — цыкнул кто-то голосом Джонни, а затем в твоё влажное лицо брызнула кровь. Из шеи мертвяка. Твои широко распахнутые глаза посмотрели сначала на лицо Джонни, уже протягивающего тебе руку, а затем — на откатившийся в бок труп. И ты заплакала. — Спасибо, спасибо, спасибо! — Джонни ласково поглаживал тебя по спутанным волосам и подрагивающей спине, пока ты стискивала его в крепких объятиях и пыталась не разрыдаться на весь этот чёртов город. — Спасибо, Джонни, спасибо... Твоя благодарность в этот момент перевешивала всё, что ты испытывала к нему раннее. Скорбь от смерти Томми, страх оставаться одной, ужас от суровых лиц — всё это блекло перед страхом смерти, который ты испытала в этот момент. — Ну-ну, птенчик, успокойся, — он был удивительно мил с тобой, жарко шепча утешения на ухо. — И откуда он тут взялся? — Свали-ился, — рыдающе протянула ты, сильнее цепляясь за него, — с н-неба. — Что произошло? — донёсся голос Прайса, выходящего из склада. В его руках была ещё одна сумка и автомат, а взгляд настороженно сканировал местность и тебя. — Ничего. Птенчик испугался, — криво ухмыльнулся Джонни, не прекращая гладить твою спину. — Всё хорошо, видишь? Ты жива. Он мёртв. Ты судорожно кивнула, медленно успокаиваясь. Ты никогда не была так близка от смерти. Джонни затем смеялся над твоей реакцией, спрашивая, не привыкла ли ты за три месяца, что «за твоей аппетитной задницей охотится каждое живое существо в округе?». Ты опускала взгляд и качала головой — нет, сэр, ты не привыкла к риску умереть. И ты предпочла забыть, как рука Джонни, утешающего тебя в тот момент, скользнула со спины на копчик, а с него... Даже в такой момент для тебя он не мог перестать распускать руки, сжимая в руках твою задницу, словно это единственное, что имело значение. Тебя терзала смесь благодарности, стыда и унижения.***
Тебе не может так долго везти. Вы добираетесь до какой-то военной базы, когда невинные прикосновения Джонни перестают быть таковыми. Он почти нетерпеливо приглашает тебя в душ, по-джентльменски даря горячую воду, которая была в убытке. Ты с тревогой разглядываешь своё тело, стыдливо размышляя, стоит ли с ним что-нибудь сделать. Волосы на ногах и подмышках мало отросли, спасибо лазерной эпиляции, а на лобке... Посомневавшись, ты наскоро подровняла их простыми ножницами. Всё время ты боишься, что Джонни зайдёт к тебе в кабинку, но он этого не делает — лишь поторапливает небрежным вода не вечная, птенчик. Всё начинается потом. Вечером все возвращаются с разведки с мирными лицами. Мы можем остаться тут ненадолго, сообщает Прайс, и попробовать связаться с другими базами. Ты не находишь в себе силы улыбнуться этой новости. До этого тебя спасали обстоятельства: невозможность остаться на одном месте, нужда быть тихими, отсутствие душа... Теперь всё это есть. И место, где можно остаться на всю ночь, и защищённые звуконепроницаемые стены, и горячая вода... Неудивительно, что Джонни срывается с цепи. — Чертовски долго ждал, зайчик, — бормочет он, подхватывая тебя под ягодицами. Он даже не пытается спросить разрешения или объяснить, почему это делает — вдруг ты настолько тупая? От неожиданности ты упираешься ладонями ему в грудь, но не сдвигаешь его ни на дюйм. Джонни больно целуется — с голодом и жаждой, копящейся в нём месяцами. Его сильные руки сжимают твою задницу, причиняя дискомфорт, рот пожирает твой. Ты чувствуешь, как выпуклость его брюк вжимается в твой плоский живот, прикрытый лишь тонкой тканью футболки. Он настиг тебя в одной из казарменных комнат, принадлежавшей, предположительно, какой-то шишке, поскольку она просторнее обычных и может похвастаться сносной койкой. Стены холодные, но всё компенсируется жаром тела Джонни. Одна из рук скользит тебе под одежду, с восторженным пылом трогая нежную кожу. Он прерывисто огибает талию, гладит спину и скользит под пояс штанов-карго, отчего ты напуганно стискиваешь бёдра. — Расслабься, птенчик, — он жарко выдыхает тебе в шею, — тебе будет хорошо. — Куда торопишься, Джон? — строго доносится от двери голосом Прайса. Ты вздрагиваешь, стыдливо прячась за телом Джонни. Вся эта ситуация пугает тебя до такой степени, что перехватывает дыхание и болит живот. Тебя в жизни не целовал такой взрослый и зрелый мужчина, как Джонни. Весь твой сексуальный опыт ограничивался двумя парнями-сверстниками, неловкий секс с которыми оставлял тебя неудовлетворенной и разочарованной. Ты определённо мечтала о мужчинах постарше. Иногда это были учителя, иногда — случайно увиденные полицейские. Ты трогала себя, думая о больших руках и большом члене, но по-настоящему оказаться в такой ситуации... Ты не готова, но напоминаешь себе, что этот мужчина спас тебе жизнь пару дней назад. — Ну же, Капитан, — нетерпеливо стонет Джонни, крепче прижимая тебя к себе и гладя твою грудь под футболкой, — посмотрите. Я сдохну, если не трахну её в ближайшее время. Ты издаёшь задыхающийся звук, когда пальцы больно оттягивают твёрдый сосок, а колено давит на прикрытую киску. Джонни пахнет мужчиной больше, чем кто-либо в твоей жизни: потом, жаром и опасностью. Это комбо кружит в твоём животе спираль, готовую взорваться а любой момент. — Расслабься, милашка, — он улыбается озорно, счастливо, — Прайс не единственный, кто будет смотреть сегодня. Слова, призванные успокоить, вводят тебя лишь в большую панику. Одна мысль о том, что Джонни будет трахать тебя под взглядами остальных, а потом, наверное, и они тоже... Никакого наверное, они захотят. Томительный ужас увеличивается, а между ног, из-за настойчивого давления коленом, становится влажно. Ты знала, к чему всё идёт. Ты знала, что не все такие же, как Томми, не все будут защищать молодую здоровую девушку за просто так. Так какого чёрта ты строишь из себя оскорблённую невинность? Поэтому, несмотря на страх и застывшие в горле слёзы, ты тянешься руками и обнимаешь Джонни за шею. Кажется, одно твоё прикосновение возводит его на новую ступень возбуждения, потому что Джонни издаёт задыхающийся звук и целует тебя с новой страстью, грубо растёгивая штаны. Краем глаза ты замечаешь, что Прайс качает головой и садится на стул, дымя сигарой. Его внимательные глаза смотрят на тебя, на то, как Джонни готов выебать тебя у этой же стены, и ткань штанов у его паха натягивается. Он планирует наблюдать. — Такая мягкая, такая красивая, — Джонни бормочет, стягивая с тебя штаны одной рукой, а другой — без усилий поддерживая в воздухе. Когда-то, ещё до апокалипсиса, ты считала себя тяжёлой и мечтала весить хотя бы девяносто пять фунтов — столько весили все стройные одноклассницы с худыми ногами и тонкими руками, которыми так восхищались мальчики. Теперь, видя, как легко Джонни игнорирует твой вес и с каким голодом он на тебя смотрит, ты бы и подумать о таком не посмела. — Я не поверил своему счастью, когда увидел тебя там, — хрипло продолжает Джонни, трогая твои теперь голые пышные бёдра. Ты протестующе мычишь, когда он с жадностью мнёт и щипает нежную кожу на них — словно не может поверить, что кто-то такой мягкий и женственный ещё существует на этом свете. — Думал, что красавицы уже все вымерли. Его палец скользит под резинку твоих простеньких белых трусиков, которые ты брала с запасом ещё в родном доме — знала, что с бельём будет беда. Ты инстинктивно сжимаешься, когда рука собирает влагу с твоей киски. Это смущающе и даже слегка унизительно, но ты вспоминаешь, что это лишь начало. Вскоре там окажется не только рука, поэтому тебе пора бы привыкнуть, да? — Хорошая девочка, — ты шире раздвигаешь ноги, обвивая ими мужскую талию, и поднимаешь взгляд наверх, на высокий потолок базы. Это позволяет тебе отвлечься от того, как шершавый палец дразняще скользит по влажным складкам. Грубый акцент Джонни вызывает мурашки на твоём теле: — Такая мокрая для меня. Для нас. — Хватит, — ты протяжно хнычешь, оттягивая его короткие волосы на макушке, — замолчи. Не говори мне такое. Джонни лишь заразительно смеётся и укладывает тебя на ближайшую койку — низкую, армейскую, но она лучше, чем холодный твёрдый пол. — Чёрт, — он почти беспомощно утыкается в твой мягкий живот, задрав футболку чуть выше уровня груди, — я хочу съесть тебя. Вечность бы так пролежал, птенчик. Но он не следует своим словам. Джонни снимает с себя футболку, обнажая крепкое, мускулистое тело, и с усмешкой позволяет тебе потрогать его. Берёт твои маленькие — по сравнению с ним — руки в свои и накрывает собственные грудные мышцы, смеясь и спрашивая, каково тебе. Наверное, будь вы в другой ситуации и будь ты постарше — ты бы ему дала на добровольных началах. Ты не озвучиваешь эту мысль. В конце концов, Джонни стягивает с тебя бельё и, несмотря на все протесты, высоко и широко задирает ноги. Ты старательно избегаешь смотреть на Прайса, который всё ещё сидит у двери и наблюдает. Это слишком много для тебя. Ты уже пытаешься не сойти с ума, когда бесстыдный Джонни утыкается тебе меж ног и касается языком, оттягивая складки одной рукой, а второй — держа твои ноги открытыми. Ты никогда не думала о том, насколько же это стыдно. Ни один из твоих парней не удосуживался использовать язык; все почему-то считали, что это прерогатива исключительно девушек — сосать член. Поэтому ты пугаешься, когда Джонни ныряет к твоей теперь уже голой открытой киске и утыкается туда лицом. Он осмеливается застонать, пробуя тебя на вкус — ты же мечтаешь провалиться на месте. — Занят любимым делом, Джонни? — доносится весёлым тоном. Это Газ. Ты прячешь лицо в ладонях, не находя в себе смелости оглянуться на них с Прайсом, что продолжал курить. К своему ужасу, ты слышишь, как Газ, в отличие от Прайса, приближается. — У неё вкус чертового рая, — Джонни отстраняется, чтобы глотнуть воздуха, и рот его блестит ужасно пошло. Он ухмыляется, ловя твой взгляд, и мокро целует внутреннюю сторону бедра. Ты вздрагиваешь. — Нравится, дорогая? — Похоже на то, — голос Газа звучит совсем близко, у твоего уха. — Подвинься, Джонни. Хочу принять участие. И Джонни, напоследок вылизав твой набирающий чувствительность клитор, пододвигается. Вернее, он полностью встаёт и меняет позиции: теперь ты сидишь на его коленях спиной к нему, а Газ — между твоих широко разведённых ног. Джонни держит тебя под коленями, не позволяя закрыться, отчего ты обиженно всхлипываешь и отводишь взгляд. — Не стесняйся, — Газ шумно, почти мило чмокает твоё бедро и улыбается так, как никогда не улыбался раньше. Джонни целует тебя в шею. Его руки под коленями заменяются руками Газа, что позволяет ему взять и просто... накрыть твои сиськи ладонями. Он мнёт их почти болезненно, царапая ногтями нежные соски, и голос его звучит восторженно: — Мечтал о них с того момента, как увидел, — его колючий подбородок приземляется на твоё плечо, а сам он обращается к Прайсу: — Видите, Капитан? Идеально помещаются в ладонь. — Да она настоящая находка, — смеётся Газ внизу, двигая языком так, что стоны сами вырываются из твоего горла. Он говорит о тебе так, словно тебя здесь нет. Физическое удовольствие конфликтует с моральным унижением. Ты чувствуешь себя не готовой, несмотря на подрагивающее от возбуждения тело; хочется свернуться калачиком и закрыться от всех прикосновений, чтобы руки Джонни не сжимали тебя тут, а язык Газа не трогал там. Неудивительно, что ты плачешь. — Ну-ну, дорогая, — Джонни тяжело дышит на ухо, обнимая поперёк живота собственническим жестом, — тише, тише. Всё хорошо, всё нормально. Да, напоминаешь себе ты. Они не насильники. Они спасают тебе жизнь. Ты надорванно всхлипываешь, одной рукой прикрывая рот, а другой пытаясь затормозить Газа — но он словно чувствует поощрение, двигая головой лишь усерднее. Его язык со снайперской точностью попадает по клитору, обсасывает и давит на него, делая то, чего бы ты в жизни не добилась сама. Это слишком для тебя. Вскоре твои ноги трясутся, потеряв все силы, а голова откидывается на крепкое плечо Джонни. Ты чувствуешь себя одновременно опустошённой и нагруженной, одновременно плохо и хорошо; киска с силой, неконтролируемо сжимается вокруг пустоты, вызывая взрывы в мозгу, а на какое-то время ты забываешь о том, где ты и с кем ты. Должно быть, это был оргазм. Первый в твоей жизни, достигнутый чужим человеком — никто не был на это способен раньше. — Такая отзывчивая, — Газ, что довёл тебя до такого состояния, одобрительно хлопает тебя по пылающей щеке и улыбается. Его глаза тёмные. Он поднимается на ноги, а ты замечаешь, что ширинка его брюк натянута на уровне твоего подбородка. Боже, ты всхлипываешь. Ты точно сегодня умрёшь. — Кто первый? — щетина Джонни царапает твою шею, когда он водит по ней щекой и глубоко вдыхает твой запах. — Я хочу рот, — Газ убирает твои волосы за ухо, не обращая внимание на то, как от его слов ты замираешь, превратив даже шмыгать. — И да... Ты ничего не забыл? Он небрежно кидает на койку пачку презервативов, вытащив ту из кармана. Ты чувствуешь, как скручивает твой живот, стоило только осознать, что Джонни собирался без них. — О, — в его голосе слышится удовлетворение. — Повезло, что у нас есть Газ. Да, птенчик? Ты не отвечаешь, лишь неопределённо качнув головой. Твои мысли больше занимает то, что будет дальше. Джонни и не ждёт ответа. Он приподнимает тебя, потянувшись к ширинке своих брюк; ты слышишь лязг ремня и тихое вжик. Металлическая бляха холодит твою голую поясницу, отчего ты съёживаешься и вся сжимаешься внизу, чувствуя ужасное томление в желудке. Газ не ждёт. Он справляется быстрее, чем Джонни, и вскоре его член упруго качается в воздухе и шлёпает тебя по щеке. Он самый большой из всех, что ты видела. Разве сопливые мальчики-подростки и взрослый крепкий мужчина идут в какое-либо сравнение? Ты подавляешь дрожь, когда капля смазки размазывается по твоей горячей коже. Ты не знаешь, куда деть взгляд, пока Газ неожиданно грубо не берёт тебя за волосы и не поднимает голову: — Смотри на меня, — твои руки инстинктивно, для лучшего равновесия, цепляются за его бёдра, до куда он припустил брюки. С этого ракурса он пугал тебя ещё больше — высокий, широкоплечий, мужественный. — И открой рот. Ты подчинилась, игнорируя ужас на подкорке. Твой первый минет прошёл плохо. Не в том плане, что ты не справилась — нет, ты старалась, как могла. Просто парень, с которым это произошло, был ужасно нетерпелив: ты давилась множество раз, перед тем как он кончил на твоё заплаканное лицо, испортив макияж, а его член бездыханно упал. Ты была разочарована, но пыталась этого не показывать — это была не его вина, так? В этот раз всё было не намного лучше. Член Газа входил без проблем чуть меньше, чем на половину — дальше ты чувствовала слишком сильное давление. Его рука контролирующе направляла тебя, не позволяя сдвинуться или царапать его зубами, а член безжалостно таранил рот. Ты не хотела быть безучастной. В твоей голове сохранялось желание угодить мужчинам, благодаря которым ты прожила на неделю дольше; ты могла плакать и бояться, но одновременно осознавать, что они действительно были добры настолько, насколько это вообще возможно. Они не Томми, говоришь ты себе. Им нужно платить. Поэтому, оторвав одну ладонь от бедра, ты позволяешь себе обвести ту длину, на которую не хватало рта. Газ гортанно стонет от твоих действий. — Хорошая девочка, — он собирает твои чуть влажные волосы в кулак для большего удобства. Ты благодаришь Бога, что он не пытается зайти дальше. Ты не уверена, что тебя не стошнит и это не станет худшим отсосом в истории человечества. Джонни, о котором ты забыла на какое-то время, оставляет колючий поцелуй на шее. Задницей ты чувствуешь, что он избавился от белья: его теперь обнажённый твёрдый член елозит по ложбинке меж ягодиц, на время игнорируя судорожно сжимающуюся киску. Ты слышишь, как шуршит презерватив. Джонни приподнимает тебя за бёдра, приставляя крупную головку к открытой незащищённой киске. После Газа ты была чувствительной, слишком чувствительной, и это лёгкое соприкосновение вызвало в тебе крупное вздрагивание. — Не могу больше, — Джонни утыкается тебе в загривок, а затем берёт и плавно, непрерывно опускает на свой член. Ты почти давишься Газом. — Зубы, — Газ сжимает твою челюсть, требуя открыть рот пошире. Ты ноешь, не в силах сосредоточиться на одном действии: Джонни внутри, несмотря на пережитый оргазм, растягивает слишком сильно. Ты горишь, ощущая задницей то, как напрягается рельефный пресс позади. Это слишком странное чувство, чтобы быть правдой. Тебя. Трахают. Двое. Мужчин. Третий наблюдает, давно забыв о сигаре. А четвёртый... — Гоуст, — нейтрально отзывается Прайс. Ты не можешь повернуть голову, чтобы посмотреть: Джонни движет твоё тело вверх и вниз, трахая, а Газ крепко удерживает рот в одном положении. — Она сейчас так сжалась, — Джонни шумно стонет, усиливая хватку на твоих плотных чувствительных бёдрах. — Нравится внимание, дорогая? Мне не нравится, хочешь сказать ты. Мне страшно. Вместо этого ты ноешь, растянутая вокруг двух членов, и беспомощно выгибаешься между ними. Молчание с двери напрягает настолько, что дрожь пробегает по загривку и ногти нервно впиваются в бедро Газа; слёзы скатываются с зажмуренных глаз, проводя линию от скул до челюсти, от челюсти до ключиц. — Я сейчас, — Газ больнее сжимает волосы, движения его становятся беспорядочнее и грубее. Ты беспомощно хватаешься за его ноги, чтобы выдержать этот темп; в какой-то момент тебе даже кажется, что он собирается двинуться дальше, в горло... Но Газ резко отстраняется, а на твой всё ещё открытый рот с высунутым языком брызжет его сперма. Кончики губ жжёт. Ты рефлекторно сглатываешь, морщась от вкуса, и кашляешь. Лицо мокрое — от слёз, от пота? — Молодец, — Газ хлопает тебя по щеке, ободряя, как послушного щенка. Его член слегка опадает, но, как тебе кажется, всё ещё твёрд. У тебя нет времени об этом думать, потому что сразу после ухода Газа активируется Джонни: он играючи снимает тебя с члена, чтобы перевернуть и уложить рядом, на койку, лицом к нему. Тогда ты понимаешь, что всё это время он, оказывается, сдерживался: уткнувшись лицом тебе в шею, впившись в неё зубами, он принялся жадно вбиваться в тебя членом. Шлепки, которые он производил силой толчков, были настолько громкие, что покраснела бы даже самая невинная и неосведомленная монашка, коей ты определённо не была. Твои стоны были громче, чем его. Сил сдерживаться просто не было: малейшее движение в твоей чувствительной киске вызывало чувство между удовольствием и болью, которое ты никогда не испытывала ранее. Наверное, не стоило так интенсивно трахать тебя сразу после оргазма — тебе казалось, что ещё немного, и ты провалишься в обморок от перегрузки. Наконец, Джонни толкнулся в тебя последний раз и замер. Его зубы сжались особенно сильно — ты прохныкала протяжное бо-ольно, опасаясь, как бы не пошла кровь. — Чёрт, дорогая, — протянул Джонни низким голосом, — трахал бы тебя вечность. Его член упруго выскользнул, отчего твоя киска издала унизительный, хлюпающий звук. Ты не нашла в себе сил ответить — лишь устало свела бёдра и перевернулась на бок. Ты пересеклась взглядом с Прайсом, чья нога нетерпеливо постукивала по полу. Он выглядел взвинченнее больше, чем когда-либо с вашей первой встречи. А Гоуст... Он ушёл, так и не присоединившись. Ты подавила неуместное разочарование (он не хочет тебя? ты ему противна?) и вместо этого обрадовалась, что на один член сегодня меньше. — Капитан, — Джонни, чмокнув тебя в лоб, встал с койки, — давайте, пока у неё ещё есть силы. А ты не засыпай, птенчик. Он почти ласково проводит по твоей ягодице, отмечая тень утомленности на твоём заплаканном лице. Слышатся шаги и лязг очередной ширинки. Ты подавляешь дрожь от этого звука, чувствуя, что он становится твоим триггером. Вместе с Прайсом приходит и тонкий флёр сигары, чей запах уже стал ассоциироваться с ним. — На живот, дорогая, — спокойно командует он. Несмотря на всю усталость и заёбанность — в прямом смысле — ты послушно переворачиваешься. Прайсу нет нужды говорить дальше, чтобы ты выгнула спину, раздвинула ноги и выпятила задницу так, как это любят мужчины. Должны любить. Эта поза всегда казалась тебе по-странному унизительной, но сейчас ты радуешься тому, что можешь уткнуться лицом в скрещенные ладони и просто ждать. Ты вздрагиваешь, когда широкая, шершавая ладонь приземляется на твой копчик, а затем скользит к двум округлым ягодицам. Ты никогда не понимала, гордиться ли или стесняться своей задницы: твои парни всегда пялились на нее настолько, что иногда тебе казалось, будто они встречаются с тобой только ради неё. На этот раз ты почти радуешься тому, что тебе есть, что показать. Перед ним — этим мужчиной, годящимся тебе в отцы — хотелось быть красивой, несмотря ни на что. — Протяни-ка, — говорит Прайс кому-то, предположительно, говоря о презервативе, потому что сразу после этого слышится шуршание. Ты не можешь не почувствовать облегчение тому, что они помнят о контрацепции. Вынужденный секс это одно, а вынужденная беременность... Ты не уверена, захочешь ли жить в таком случае. Наконец, измучив ожиданием, он тяжело давит локтём на твою поясницу и неторопливо входит — свободно, скользко от присутствия Джонни. Прайс больше — ты замечаешь это с хнычущим стоном и почти бессознательно виляешь задницей, пробуя уйти, но в результате лишь больше насаживаясь на большой, большой член. — Чёрт побери, — голос Прайса понижается на октаву, вызывая холодок по всему твоему позвоночнику. Его темп медленее, чем у Джонни, но основательнее и мощнее: мускулистые бёдра шлёпают по твоим, звуча вдвое громче, а тяжёлые яйца каждый божий раз попадают прямо по сверхчувствительному клитору, отчего ты высоко стонешь и сжимаешь руками тонкое покрывало. В какой-то момент рука с оттягом приземляется на правую ягодицу. Ты издаёшь удивлённый звук, когда это случается впервые, и не знаешь куда деться от стыда. Ты никогда бы не подумала, что Прайс сделает такое. Но он делает, и не раз. Твоя задница уже горит на момент третьего шлепка, а вкупе с точечными хлопками по клитору и членом, безжалостно растягивающем тебя под новым углом... Ты недалеко от второго оргазма за этот вечер, стремительно настигающего твоё измученное, охочее до удовольствия тело. Ты рыдаешь и выгибаешь спину почти до хруста, прижимаясь грудью и горящими от грубых ласк Джонни сосками к покрывалу, когда давление становится невыносимым. Киска судорожно сжимается вокруг Прайса, натруженная и уставшая, а тот всё продолжает и продолжает, погружая тебя в отчаяние из-за удвоившейся чувствительности. Твой живот судорожно втягивается, а саму тебя настигает дрожь — второй оргазм был хуже первого. — Капитан взялся за неё всерьёз, — как сквозь вату доносится весёлый голос Джонни. В момент, когда он кончает, ты чувствуешь себя убито. Задница горит, поясница ноет, а киска уже почти не ощущается — хочется лишь заснуть беспробудным сном и никогда больше не просыпаться, чтобы не смотреть в эти самодовольные лица. Ты кончила дважды от их языков и членов. — Вставай, птенчик, — руки Джонни подхватывают тебя, позволяя сонно обнять его за шею. — Как думаешь, сможешь принять нас обоих? Эта фраза мгновенно тебя пробуждает. Ты впиваешься ногтями ему в плечо, одним этим действием давая понять, что ты об этом думаешь. И всё-таки ты пытаешься: — Пожалуйста, — голос жалобно надломлен, а лицо прячется в его крепкой шее, — пожалуйста, Джонни. — Ну же, — его вставший член скользит по твоей уничтоженной киске, в сантиметрах от входа, — я кончил лишь один раз. Ты можешь больше. Вместо ответа ты рыдаешь, ощущая, как тело Газа жмётся сзади, как и его твёрдый член.***
Проходит ещё, как минимум, час, когда они уходят. Джонни, весело насвистывая, обтёр тебя влажным полотенцем — они не стеснялись кончать на тебя в процессе — и похвалил, сказав, какой ты была послушной девочкой. К тому моменту ты уже была в полусне: события дня, закончившегося так интенсивно, совершенно выбили тебя из сил. Должно быть, ты проспала где-то час или два, когда что-то тебя будит. Странные мурашки, ползущие по твоему нагому телу. Газ заботливо укрыл тебя одеялом, прежде чем уйти, но на базе всё ещё было слишком холодно. Твоя киска натружена и болит у тебя между ног. Тебе кажется, что ты уже и не чувствуешь её с того момента, как Джонни и Газ имели тебя в неё вдвоём. Ты больше не смогла кончить с того момента, как бы тебя не стимулировали: твоё тело ощущалось использованным, уставшим и неподъемным. Ты открываешь глаза, когда вдруг понимаешь, что света меньше, чем должно быть. Оказывается, это Гоуст стоит над тобой. Ты не можешь сдержать напуганного вздоха. Одеяло скользит вниз, обнажая твоё круглое, искусанное плечо и верхнюю часть грудей, на которых, наверное, осталось отпечатки руки Джонни — он не жалел сил, когда тискал её. — Г... Гоуст, — твой голос чуть сиплый от сна и приложенных ранее усилий. В таком положении Гоуст выглядит настоящим гигантом: он и так был выше, но теперь, смотря на него снизу-вверх, ты чувствуешь, как начинает колотиться твоё бедное сердце. — Ты... Ты тоже хочешь? Гоуст тебе не отвечает. Во всяком случае, словами. Его массивное колено приземляется на койку — та даже не скрипит, созданная для таких же тяжёлых солдат — а рука тянется к твоему подбородку. Ты послушно поднимаешь голову, обнажаешь шею, глядя в его немигающие тёмные глаза, как добыча перед хищником. Силуэт его плеч тоже выглядит так, словно выдержит вес целого неба. Небрежным движением он закатывает маску чуть выше носа, показывая призрачную белую кожу, и тянется к тебе за поцелуем. Это так неожиданно, что ты сначала замираешь, а затем обнимаешь его за шею. Оказывается, Гоусту нужна ласка и мягкое женское тепло. Это так отличается от чистой животной похоти остальных — даже страстного Джонни — что ты чувствуешь себя почти счастливой. Его большое тело укрывает тебя полностью, когда он забирается к тебе, а рот творит чудеса с твоим. Пару часов назад этим ртом... Ты не додумываешь мысль и просто наслаждаешься тем, как нежен с тобой этот здоровяк. Ты устала, несомненно, но жажда угодить словно бы сама раздвигает твои искусанные и помеченные бёдра, впуская между них Гоуста. Он снимает с себя одежду, молча раздеваясь, и ты заглядываешься на крепкие мускулы и небольшое количество светлых волос на груди. У Джонни с Газом они были тёмные, мужественные, у Прайса более густые, вызывая ассоциацию с медведем, а у Гоуста — почти такого же цвета, как и его ресницы. А ещё... Ты говорила, что у Прайса большой? Что ж, ты ошиблась, вернее, не совсем. Это у Гоуста большой. Ты крепко обвиваешь его талию, когда крупная головка дразняще скользит по киске. Гоуст целует тебя, отвлекая от ощущений, а затем плавно входит. Ты ноешь, но из глаз уже не текут слезы — ты их все выплакала. Гоуст кладёт руку на твой живот и обводит ей контуры его члена, уплотнение которого едва виднеется. Боже. Он медленно начинает двигаться, большим, мозолистым пальцем принимаясь поглаживать твой клитор. Ты искренне считала, что не испытаешь оргазм ближайшую вечность, но Гоуст переубедил тебя одним звуком своего стона. Ты не думала, что Гоуст вообще будет издавать звуки, поскольку за неделю знакомства вы перекинулись едва ли десятком слов. Что ж. Надо было просто узнать его лучше. Он не шепчет нелепиц, как Джонни, не подбадривает, как Газ, и даже не командует в стиле Прайса — лишь молча трахает, трахает так, что вышибает из тела последние остатки разума. Его горячее тело странно утешает тебя, как хватка на запястьях, как и губы на губах, как и его жаркое дыхание... Гоуст не уходит, когда кончает дважды — на бёдра и на живот. Он тщательно вытирает тебя влажным полотенцем, коротко чмокает в губы и ложится рядом, надёжно обнимая поперёк груди. — Спокойной ночи, — осмеливаешься прошептать ты, обнимая его предплечье. — Ночи, — это было первое слово, которое тебе сказал Гоуст за вечер. Ты заснула сразу после этого, греясь о его тяжёлое, горячее тело. Возможно, тебе просто нужно было умереть с Томми в один день.