Outlast: interference from outside

      «Знаю, ты не позволишь. Они могут растерзать меня, но не вас, и я сделаю всё, чтобы мы пропали с радаров. Обещаю. Клянусь. Знала бы ты, как я боюсь ошибиться, как я боюсь потерять вас, оставить одних. Боюсь, но стискиваю зубы, глотаю слёзы, вкалываю лидокаин и вставляю нить в иглу.»       Игла замерла в сантиметрах над обезображенном месивом. Пальцами левой руки Парк зацепил край открытой раны, второй же держит злополучную иглу — не решается сделать первый угол. Грудь судорожно вздымается и оседает, оседает и тревожность, как никотин в лёгких курильщика. Он боится вырубиться в середине процесса и истечь кровью, но хуже, разве что, пустить всё на самотёк и в любом случае истечь кровью. Последнее непременно убьёт его, первое — поможет.       Выбора нет, есть обезболивающее, но грёбаный тремор! Опершись оголённой спиной о холодную стену, свесив ноги с кровати, Парк с шумом вдохнул поглубже и тот час же пожалел: с правой стороны чуть ниже рёбер заболело с новой силой, и парень оторопело уставился в потолок. Вэйлон закусил нижнюю губу до крови, судорожно выдохнул и про себя помянул благим матом Меркофф, свою беспомощность, и, в первую очередь, Маунд-мэссив.       Рана нещадно ноет и печёт, хотелось запрокинуть голову, да некуда, остаётся зажмуриться, скорчиться от ощущений и глубоко дышать. А, к чёрту! Чем дольше Парк тянет, тем быстрее кончается время и тем сильнее он боится.       Миг, короткий вдох, лишние мысли идут к чёрту: Вэйлон задерживает дыхание и смиренно проталкивает иглу. Остатки воздуха со свистом выбивает из лёгких по мере того, как входит медицинская игла. Пока ещё есть дух, Парк толкнул её дальше, к другой стороне раны, и захрипел. Господь милостивый, как же хорошо, что они с Лизой однажды вечером от нечего делать пересмотрели кучу медицинского материала!       Он готов поклясться, что чувствует рваное скольжение нити сквозь обезболивающее. Виток, игла вновь входит в одну сторону и выходит из противоположной. Круг, ещё один, другой. Вэйлон сглатывает тошноты и стискивает зубы сильнее не забывая о том, что нужно не перестараться и, вместе с тем, не жалеть себя.       Будет страшный шрам. Плевать, ведь Маунд-мэссив никого не щадит, а Парку так и вовсе повезло не потерять рассудок и не выйти по частям в пластиковых мешках. Но твою мать, как отвратительно всё хрустит и трескает! Руки задрожали сильнее где-то с четвертого узла. Отступи он расстояние больше, чтобы уменьшить боль, и уродливый шов станет непропорциональным, ненадёжным.       В помутнённой голове нитью струится мысль: «в больницу нельзя, нельзя в больницу!» Чёрт, сейчас взорвутся лёгкие или сам он закончится прямо здесь, в пустой квартире, на которую у него есть планы. «Нельзя-нельзя-нельзя!» Нельзя отворачиваться, необходимо быть предельно внимательным, но как сосредоточиться на одной точке, когда на горизонте разума маячат нелепые пятна, и не слышно даже собственных сдавленных стонов от шума в ушах?       Он прошёл больше половины пути, но руки предательски слабеют, пальцы немеют и темнеет в глазах. Колючий воздух давит на переносицу и глаза, заставляет веки опускаться.       Парк потерял достаточно крови, а под рукой и воды нет! В горле пересохло, на языке отчетливо чувствуется металлический привкус. Нужно было позаботится об этом заранее, но уже давно понятно, что Вэйлон обречён раз через раз ошибаться. Лиза говорила: «это нормально, люди ошибаются», но сейчас Вэйлон прорычит: «пошло оно всё на хуй!» Он достаточно ошибался. Хватит.       По подбородку ровной полосой стекает струйка крови, в крови и пальцы, пыльная простынь и пресловутая игла. Парк сморгнул тёмно-красную поволоку с глаз и прыснул, когда уколол палец (Чего он? Совсем не больно ведь), а потом засмеялся в голос. Так Вэйлон тщетно пытался высвободить накопленную боль, тревогу, обиду, страх и гнев на себя.       В голове зудит мысль: «вот бы не отключиться…» Но аляповатые пятна пачкают её в оттенки красного, отпечатываются на стенах чужой комнаты и… Где он? Неужели всё ещё в лечебнице? Нет, не может быть!       По щеке скатывается слеза и падает на подушку мгновенно впитываясь в красную от крови ткань. Звук её падения оглушительное биение сердца, тяжелого дыхания и звона в ушах. Звук ярче темноты, которая заволокла собой всё, поглотила человеческий силуэт в углу, сожрала его собственное тело. Темнота глуше света кричащего солнца, утреннее солнце едва ли громче и теплее теплее холодных стен лечебницы, пахнущих кровью и мочой. Кровь, кровь, кровь, как много крови… В ней измазаны его руки, одежда пропитана ею же насквозь.       Ноги и руки поменяли местами, точно ребёнок играет с куклой. Собственное тело мало того, что живет само по себе и не подчиняется, это… Его ли это тело? Пальцы хаотично меняют размер, невыносимо хочется спать. Нельзя.       «Как же хочется спать…»       Вэйлон наклоняется влево и обессиленно падает боком на жесткую кровать перед тем, как провалится в небытие. «Я видел его. Видел, как он расправился с Блэром. Разорвал его, как лист бумаги, и Он спас мне жизнь. Он убил Блэра, а у меня дрожат руки. Я плачу, как ребёнок, Лиза.»       «Не смотри на меня так. Если ты не сделаешь то, что я прошу, я найду тебя и расправлюсь, как с теми людьми.» Не просто обещание или угроза, это — клятва, которая скреплена их общей кровью, и ежели Парк осмелится нарушить её, то… Что ж, ему уже обозначили, что будет в противном случае.       Кровь, свербящий голову звук инструментов, пятна и чудовищный голод — вот, что источает стоящее напротив странное безликое существо, схожее с человеком. Пародия среди декораций.       Вэйлон легко отделался. Так он думал какое-то время.       «Нет, он перебьется, перетерпит, переждёт.» — Ровно как сейчас, и не станет Парк мысленно обращаться, забудет его, как кошмар. Кошмар, в свою очередь, сделает всё, чтобы Вэйлон не забывал. Станет напоминать о себе в самых неожиданных местах, кричать, заставлять, угрожать, биться в истерике, отчаянии, тихо выть и плакать.       Он делает это сейчас.       «Не беси, проваливай. Я и так держу его из последних сил.» — Тёмный силуэт стоит спиной к Вэйлону и обращается в никуда, словно здесь нет никакого Парка, как если бы призрак вёл беседу сам с собой.       «Если я поступлю так, как ты просишь, то ты оставишь меня в покое?» — С нескрываемой надеждой спрашивает Вэйлон. Наивный, мягкий. Ему здесь нечего делать. Парень отступает неровный шаг назад, гонимый прочь наползающими тенями. Тонкие тени тянутся по полу к ногам Парка. Вот-вот они схватят его, будто ребёнка, который осмелился высунуть ногу из-под одеяла.       «Что значит «если»? Ты сделаешь это в любом случае, потому что этого не сделаю я, потому что я застрял здесь из-за тебя, кретин.» — Асимметричный силуэт с остатками растерянной статности оборачивается в сторону Парка, который трусливо прячется за дверью чужой машины.       «Что ты такое?» — Страх пульсирует в глотке, Вэйлон нервно задышал, но всё-таки не мог не спросить, надеясь хотя бы узнать свой кошмар получше. Не поможет.       «А ты? Что ты такое?» — Встречно интересуется кто-то искаженным человеческим голосом. Хороший вопрос. Кем он вернулся из лечебницы?       «Я…» — кажется, в какой-то момент, Парк потерял смысл этого местоимения, и вместе с тем утратил почву под ногами. Что ж, пока он помнит себя, Лизу и мальчиков, то всё хорошо. Всё хорошо, хорошо…       «Вали! Сделай что-нибудь, пока не вмешался он!» — Крикнул кто-то смутно знакомым голосом, переходя на душераздирающий вопль, и Вэйлон покорно сбегает, чтобы сделать то, что никто не сумеет.

***

      Не вскочить с места — тело будто пришили к кровати. Не закричать. Остаётся лишь судорожно ловить ртом воздух и ни в кое случае не закрывать глаза, потому как на внутренней стороне век отпечатался тот чёрный дымный силуэт и перекошенное лицо, одна сторона которого поглощена копошащейся темнотой.       Вэйлон завязывает эти мысли одновременно с тем, как затягивает узел и сглатывает, вздрагивает, щурится и пялится в потолок. Закончил. Наконец. Если бы он не вернул его обратно, страшно представить, что бы было. Теперь Парк обязан ему и этим.       Шов вышел кривым, Вэйлон же вышел сухим из воды, призрак выбрался из лечебницы тоже… Он где-то на свободе и Парк готов поставить на кон свою жизнь: Блэра убила не галлюцинация. Рана от осколка настоящая, как и нить с проклятой иглой, как и дымное нечто.       Но стоило Вэйлону расслабиться и подумать, что кошмар закончился, как начался второй этап: Парк расжал пальцы, и вместе с иглой из них выскользнула маленькая вечность, из которой он выпал секундами ранее. Парень стиснул челюсть до хруста зубов, облизнул сухие губы с привкусом крови. В нос вновь ударил тошнотный запах железа после того, как он мимолётно оценил свой новоиспечённый шрам, и…       Вэйлона крупно знобит, шов жжёт, и в рассудке мелькает домысел: картинки, голод, пятна, чёрный силуэт, сомнение о том, а не сидит ли он сейчас, прикованный к креслу, и смотрит на морфогенетический двигатель?       Твою мать, снова мешают галлюцинации.       Багровый смешивается с чёрным и белым. На вкус как дорожная пыль и соль. На запах как песок и солнце. Запах медикаментов, оливковое и рыже-красное. Белого не существует, есть грязный серый. За окном алое. Нет, алое само стекло. Или всё-таки небо? Закат? Солнце взорвалось от ощущений на языке Вэйлона и запахов. Солнце оставило после себя красные блёстки, которые рассыпались по стене, подобно пятнам крови, за крестом оконной рамы кто-то шпателем горизонтальным движением размазал чёрный и красный акрил. Пейзаж напоминает рисунки не совсем здорового человека.       Сколько он пробыл в отключке?       Внезапно, до недавнего чёткие очертания поплыли перед глазами. Ком в горле, с желанием извергнуть из себя сегодняшний день, и с новой силой накатившая тошнота. Но это — вершина айсберга. Серединой же его стала невозможность подняться. Вэйлон пытался встать на ноги, чтобы дойти или доползти до ванной. Нижней частью айсберга, обнаружилось осознание, что Парк выронил возможность ясно мыслить, твёрдо ощущать своё тело, очутившись в невесомости и падая вниз. Но в конечном итоге он всё равно вздрогнул каждой клеточкой и вернулся на исходную, как был. Плашмя на кровати, свесив ноги и раскинув руки.       Без толку. Слабость берёт своё.       Вероятно, относительно свежий воздух помог бы, но увы, парень так и остался лежать на спине, подобно рыбе на суше, хватая ртом воздух, в беспомощных попытках выровнять сердечный ритм, вернуть так норовящий покинуть его тело, дух, возвратить себе себя.       Медленный вдох, задержка дыхания, ещё более медленный выдох, ещё раз, ещё… Запах бензина, такой же резкий, как возвращение обратно, туда, где он и был всё это время — на заправку. Три наполненные красные канистры, яркое закатное солнце целует бледную кожу парня, и Вэйлону стало не по себе.       Стартовая трезвая мысль, которая пришла, нет, ударила в голову: не уж то он в бреду всё-таки позвал нежеланного гостя? Парк краем глаза заметил чёрною фигуру, отвлёкся, чудом не расплескав горючее. Показалось, или он просто успешно растворился в воздухе, рассеялся стаей мелких частиц, проплыл мимо, подобно облакам. В какой раз за сегодня? «Во всём виновато пережитое и постоянное напряжение, а ты всегда был таким мягким.» — Без укоризны сказала бы Лиза, но эти гляделки… Кажется, кто продержится дольше, тот и победит в войне жизни против смерти.       Перед смертью не надышишься, однако Парк всё еще дышит, возвращается в реальность, и с каждым часом становится живее. Чёрное облако не сделает ему ничего, пока Вэйлон делает то, что должен.

***

      Потухший взгляд серых глаз смотрит сквозь лобовое стекло вперёд, к жёлтому солнцу. Янтарный отблеск от серьги играет на впалой дряблой щеке Мариона, танцует отсветом, но не греет. Пол мрачнее с каждым часом, а из уголков губ Полин сочится такой же желтый яд, который она усилием воли проглатывает и морщится.       — Тебе нехорошо? — Тишина раздражала, и Полин приняла решение если уж не включать тупое радио, раздражающее её больше молчания Мариона, то хотя бы говорить о бессмысленных вещах.       — Укачало, кажется. — Период реабилитации после операции Мариона даёт о себе знать, и, пожалуй, заставляет Глик приободриться и помрачнеть одновременно. Во-первых, расследование не сдвигается с мёртвой точки, во-вторых, никчемные мысли так и норовят просочиться в голову агента.       — О Господи, Пол, потерпи. Мы почти приехали, это где-то здесь. — Пришлось поднажать. Пусть профессия и статус Глик требует повышенной внимательности, она может упустить какую то деталь.       — Ты сама выглядишь не очень. Как давно ты стала меньше спать? — Ему что, не о чём подумать?       — Спасибо за честность. Я учту. — Сказано Марионом не в обиду Полин, но из сочувствия.       — Ты тоже человек, Полин. — Как же он бесит.

***

      Символично. Среди пепелища найти ничто иное, как семейную фотографию. Семейка Парк, выяснилось, не то, чтобы хитрее, но соображают они быстро, особенно горе-папаша.       Вэйлон Парк выглядит моложе своей жены, и рожа слащавая, приторно-милая и смиренная. Судя по тому, что они уже накопали, на деле супруги должны быть одного возраста. Элизабет Парк. Больше похожа на крашеную болонку. Наверняка с характером сучки. Дети. Двое мальчиков, и оба похожи на отца. У Мариона фотография должна пробудить жалость, ну или что там пробуждается у эмпатичных людей?       В Глик же снимок не вызывает ровном счётом ничего, абсолютный штиль. У неё нет семьи, и вряд ли когда-то будет, Полин таким не зацепишь. Может, ранее агент и чувствовала досаду, сейчас даже смирения нет.       Пол предсказуемо, в отличии от черствой женщины, озвучил свои мысли:       — Семейные узы крепче стихий и прочего. — Ну почему он такой? К чему эта жалость и сочувствие в глазах? Этим делу не поможешь.       — Успокойся, нам нужен только папаша.       — Мы это обсуждали, я помню. — Помнит он, а на лице-то написано совершенно противоположное.       — …Но? — Мягкость Мариона больше не раздражала, но надавить на него всё же приходится, долго он не ломается.       — Я могу понять его мотивы. — Щенячьи глазки, похожие на глазки Парка, почти один в один. И где такие штампуют? Наверняка там же, где печатают мысли о том, что Марион продержится ещё недолго. Во всяком случае, пока его дочь не умрёт или не вылечится. Первый пункт более вероятен.       — Его мотивы подгадить Меркофф, наши мотивы — сгладить углы и поймать Парка.       — Не забыл. — Мягко и удивительно резво напомнил напарник. Надо же, может, он умеет кусаться, когда речь заходит о семейных темах? Вряд ли. Они оба совсем разные.       — Вы оба мягкие. — Заключила Полин и наотмашь бросила почти не пострадавшую рамку. Марион неслышимым призраком прошагал на место, у которого недавно стояла Глик. Он вернул фотографию так, как она лежала изначально.       Вот же…       — Да знаю я, как ты относишься к семейным узам. — чудом подавила раздражение агент, стараясь не оборачиваться на обнаглевшего Пола, который как на зло упрямо ищет зрительный контакт с ней. — И нет, я не стану заводить семью.       — Говоришь об этом так, словно семья — это как завести зверюшек.       — Уж больно быстро мрут они. — Она всё испортила, опять. Предсказуемо, напарник шутку не оценил, да и какие тут к чёрту шутки?       — Даже за самыми примитивными зверюшками нужен уход. Ты не хочешь терять то, что возымеешь?       — Прелесть, вот только непрошенного психолога мне не хватало. Единственное, чего я не хочу в данный момент — говорить на эту тему, Пол. — Глик приложила чуть больше усилий чем обычно, чтобы закрыть… Захлопнуть дверь машины.       — Извини. В последнее время я беспокоюсь слишком много.       — Из-за дочери? — Зачем спрашивает? Сама же явно дала понять, что не хочет разговаривать о семьях. В первую очередь, банально неинтересно, во вторую очередь неприятно… Неприятно? Без того полный рот забот другого характера, например, выйти на след одного смазливого мальчика. Напарнику Глик посоветовал бы не забивать себе голову. Правда, она сама сейчас в ровной степени занимается тем же самым. Вдруг, ей и впрямь интересно, что там у Мариона? Полин усмехается такой мимолётной мысли, — Вы справитесь. — Не дождалась ответа, слабачка, трусиха.       Пол с нескрываемым удивлением уставился на профиль женщины, но отмолчался. Боже, спасибо ему за это.

***

      Солнечный зайчик уныло отбрасывает рыжую искру на серую, дрогнувшую от улыбки скулу Мариона. Ухаб стряхнул его, и зайчик ускакал прочь в, может быть, счастливое будущее. Прежде, чем он примет тревожный красный цвет. В вечерней сине-фиолетовой прохладе сгинул последний тёплый оттенок, оставив их наедине в машине, среди гула которой Полин разобрала копошение.       — Что ты делаешь? — Что делает Марион и без того ясно: достаёт телефон и открывает камеру. Глик внимательно щурится и краем глаза наблюдает за каждым движение напарника. Меркофф снабжают его дорогостоящими препаратами и деньгами. Наверняка этот болван отдаёт всё до последнего цента дочери. Полин уверена, что Элисон подарков папочки даже не ценит. Как бы поступила Глик? Но сперва-наперво нужно получить ответ на более резонный вопрос: с какой целю она думает об этом? Ну и чушь собачья!       — Я видел, как ты смотрела на ту фотографию. — Марион перекладывал хорошо побитый жизнью телефон из руки в руку. Почему он экономит на себе?       — И что? — Глик захотелось на ходу выйти из машины даже при условии, что ведёт она.       — Я подумал, ты захочешь нечто подобное. — О, он определённо плохо знает свою напарницу.       — У меня не… Ты же не отстанешь? — Напарник молча взглянул на Полин. Там где не надо, он просто непробиваемый! — Ладно. — Глик быстро сдалась, или не хотела долго упираться? Так или иначе, женщина сбавила скорость, пока стрелка на спидометре не указала на три километра в час.       — Давай лучше с моего.       Пол устало подавил крякающий звук, придвигаясь ближе. Весь внешний вид Мариона говорил об усталости. Они все устали за сегодня с треклятым расследованием, в том желтая сбежавшая искра.

***

      Искра вспыхивает и ест податливое дерево, и по мере того, сколько она пожирает — разрастается в голодное пламя. Оно ползёт по полу и захлёстывает окровавленную ткань, разбросанные тряпки насквозь пропитанные вонючей жидкостью. Вэйлон сжигает, чтоб их, все мосты. Вот бы так же сжечь и память, точно бумагу и дерево, сжечь все до фундамента и согреться. Огонь отгоняет страхи и монстров, но так же и дарит тревожность, да и он давно не ребенок. Свет пугает тьму и сгоняет чёрный силуэт, вместе с ним далекие фантомные голоса, омерзительные прикосновения и чужой тяжелый взгляд. Огонь — оберег от ищеек Меркофф, как от каких-то заграничных тварей, вроде того дымного человека.       Однажды, Вэйлон слышал какой-то бред на тему того, что огонь во снах обещает благополучие и чуть ли не все возможные блага. Было бы не плохо, если это сбылось на самом деле без всяких снов. В то же время хочется, чтобы этот кошмар оказался сном, но к счастью, Парк сейчас он именно здесь, в реальном мире, жив, и, к сожалению, поздно вспомнил о том, что забыл забрать фотографию.       На пороге полыхающего, некогда тихого дома Вэйлона Парка, пламя вгрызается в угол блокнотного листа и поедает его вместе с выведенными дрожащей рукой буквами. Вместе с ним огонь сжигает ещё кое-что, одну едкую мысль, изложенную на бумаге:       «Оно на свободе, оно вырвалось. Пожалуйста, выжмите из моей памяти и мыслей его силуэт и навязчивую иррациональную мысль, что он знает, кто я и что сделал. Но знаешь, что немного успокаивает? Оно спасло меня от Блэра. Разорвало, обрызгало меня его ещё горячей кровью. И знаешь что? Я хотел этой крови. Надеюсь, однажды, именно оно уничтожит Меркофф до того, как они обрекут нас на смерть.»