Гниль

— Тебе когда-нибудь казалось, что ты гниешь? — Спрашивает Габриэль, стоя перед окном. В нём он видит себя, но он также видит множество других окон серых панелей. Тишина встречает его как старого друга и ему это не нравится. Это небольшой вопрос, скорее риторический, чем буквальный. Он даже не уверен, задает ли он его самому себе или кому-то ещё. В этот час все должны спать, но он видит, что в некоторых крошечных окнах всё ещё горит свет. Он задается вопросом, что делают эти люди? Стоят ли они перед своими окнами, как он? Тогда почему стоят при свете, а не в темноте? Или, может, они спят с включенным светом? Он не вздрагивает, когда слышит тихие шаги за своей спиной, ведь его слух определенно лучше, чем у других клонов. Это один из даров, которыми наделила его гадалка за то, что он был первым. За это она также прокляла его жаждой знаний, которая проникла в его кости, когда она переделала его по своему образу и подобию. Когда она отравила ему горло, чтобы он не мог ничего сказать, не спросив сначала о чем-нибудь, сделав его речь слишком быстрой и негибкой. Когда она солгала ему в первый, и во второй, и в третий раз только для того, чтобы заставить его согласиться расстаться со своей человеческой душой. Когда она убедила его, что быть человеком — это бремя, и она может снять это бремя с его ничего не подозревающих плеч. Габриэль стряхивает с себя эти мысли, как особенно мокрая собака стряхивает капли дождя со своей шерсти. Потому что эти знания его больше не волнуют, не сейчас, но он точно знает, что в какой-то момент они пугали его до дрожи, когда он был человеком, а не клоном. Ему интересно, на что именно его человечность была похожа. Он не чувствует себя человеком, но он и не пытается им быть прямо сейчас. Ему нетрудно распознать виновника шагов. Даже если этот клон настолько погружен в окружающую темноту, что Габриэль не видит его полного отражения в окне, то глаза его выдают полностью. Если Габриэлю нужно было бы угадать, то именно это была черта, которую гадалка оставила восьмому в подарок. Габриэль понял, что он не был её любимцем, когда она предоставила второму все знания, которые он желал. Возможно, Пик не был её любимцем тоже. От этой мысли ему становится легче. Его уши подергиваются в пытливости, и пиковый подходит к нему. — А почему спрашиваешь? — Пик… интересный, что в словаре Габриэля означает больше, чем любой комплимент. Этот ход мыслей даёт ему пищу для размышлений, хотя, вероятно, было бы невежливо промолчать. На самом деле, он не совсем понимает социальные нормы, но в присутствии Пика он готов им следовать, потому что Пику наплевать на нормы, социальные или какие-либо ещё. Хорошая практика разговоров без возможности ошибки. — Я первый задал вопрос, — говорит первый клон, стараясь, чтобы прозвучало серьёзно, но в итоге звучит как упрёк, — Ты выглядишь так, будто знаешь. — Знаю, что прогнил? — Габриэль слышит скрытую в комментарии улыбку, но он не уверен, почему она там, особенно учитывая, что глаза Пика почти не меняются, когда он говорит. Из-за этого его трудно читать, хотя не то чтобы Габриэль имел такого желания. — Не принимай это на свой счет. Просто ты выглядишь так, будто знаешь, каково это — гнить. И я хочу узнать об этом из источника, которому я могу доверять. Вот, — Он, конечно, лжет. Это не было запланированным взаимодействием, но он не может не воспользоваться ситуацией. И Пик сам начал разговор, так что на самом деле не имеет значения, что Габриэль вообще не знал, что он здесь был. Габриэль особенно гордится тем, как быстро он придумал эту ложь, но действительно ли это считается ложью, если он держал эту мысль в своей голове какое-то время? Надо будет спросить. Потом. Пик отвечает ему не сразу, погруженный в свои мысли. Габриэль задается вопросом, как он ответит, потому что, в отличие от некоторых других клонов, восьмой всегда что-то отвечает, будь то длинная тирада или краткое «да» или «нет». Поэтому он ждет ответа, подсчитывая все освещенные крошечные окна, которые он может увидеть. В окошках побольше он видит только занавески, в других он видит растения. Некоторые окна подсвечены разными цветами, например, красным, синим, зеленым и розовым, и он не видит ни одного, окрашенного в фиолетовый или коричневый цвет. Он не знает почему, но это вызывает у него странное чувство, которому он не хочет давать названия. Ему придется подумать об этом позже, когда яд в его мыслях, который оставила ему та ведьма, немного утихнет. Потом. Габриэль не знает, сколько времени прошло, потому что поблизости нет удобных часов, на которые он мог бы посмотреть, поэтому он коротает время в терпеливом, молчаливом любопытстве. Он знает, что Пик любит тишину, но не знает почему, потому что первого клона она слегка угнетает и заставляет его чувствовать себя незначительным. Но время идет, и за то время, пока его глаза хоть немного привыкали к окружающей темноте, его скрытый тенью спутник заговорил впервые, как ему показалось, за несколько часов. — Ты был с ней дольше, чем я, — Улыбка исчезла из его тона, и сердце валета слегка сжалось. Может быть, ему померещилась эта улыбка, или, может быть, он придал слишком большое значение происходящему. А может, яд всё дальше распространялся в его голове, и ему правда пора бы уже спать. — И чего? — И того. Я скорее подавлюсь, чем позволю кого-нибудь меня в уязвимом состоянии увидеть, — Пик пожимает плечами, как будто в этом нет ничего особенного, как будто в голове Габриэля не проносится всё, что он говорит. Ему немного легче контролировать себя, когда шумно, всё просто становится фоном, но когда все спят… Его мысли занимают его мозг в отсутствие звуков. Сейчас эти мысли сосредоточены на Пике. — Факт того, что ты это вообще сказал, означает, что ты демонстрируешь уязвимость. Почему ты говоришь это мне? Почему ты откликнулся на мой вопрос, зная, что не захочешь на него отвечать? — Сдержанность, которую Габриэль проявлял до сих пор, была откровенно выдающейся. Но он хочет знать. Такова его натура, это всё, что он знает, и, возможно, все, что он когда-либо знал, но некоторые вещи продолжают противоречить себе. Как он может узнать о непознаваемом? — Может быть, я хотел немного помучить тебя. Тебе всё равно никто не поверит. И вообще, ты сам людей пытаешь вопросами каждый день, так почему я не могу? — Форма одного из глаз восьмого клона чуток изогнулась и Габриэлю кажется, что он поднял бровь. — Ты ничего не делаешь без веской причины, ты никогда не разговариваешь со мной, так что я не понимаю, что изменилось? — Раздражение было самым близким к гневу чувством, которое он испытывал за долгое время. Теперь, когда он думает об этом, он уже давно ничего не чувствовал. Кроме любопытства. Пытливости. Дотошности. — Ты был первым, тебе лучше знать, — Это констатация факта, а не вопрос, как бы мягко он его ни произносил. Что-то внутри Габриэля гниет, прямо рядом с сердцем. Его легкие? Может, селезенка? Всё равно, не важно, плевать. — Да, я был первым, но что с того? Ты хочешь услышать, как я рассказываю о том, как та гадалка проникла мне под кожу? Хочешь обсудить, как она запятнала мой разум? Ты хочешь знать, как далеко я готов зайти, чтобы снова стать человеком? Ты хочешь знать неоспоримый факт, что это невозможно? Ты это от меня хочешь услышать? Или ты просто хочешь помучить меня?! Почему, потому что весело тебе?! — Его голос повышается, даже если он этого не хочет, его кровь кипит от знакомой ненависти, и он вспоминает кусочки своей разбитой памяти, когда он был человеком, а не тем, чем он был сейчас. Габриэль гниет, но ему всё равно, его вообще ничего никогда не волновало, но ему не всё равно, потому что он проклят жаждать всю вечность. Или как бы долго он ни прожил, ни разу не поинтересовавшись конкретно своей смертью, — Я ненавижу гниль за бесполезность, она нам совсем не на пользу, ни мне, ни тебе, никому! Я ненавижу, но я не могу отрицать желание знать, мою последующую тягу ко всему и ко всем. Это в моей натуре, в моей крови, в моих костях, в моих лёгких, во всём моём и во всём что есть я. Я гнию изнутри и уже давно. Моя жажда отравила мой мозг, и теперь я ходячая гниль. Пик ничего не говорит, давая бубновому валету перевести дыхание. И ему не нужно ничего говорить, потому что Габриэль прекрасно понимает, как это звучит для короля Пик. У него был этот самый разговор много лет назад, когда он был жив. Он помнит мимолетное воспоминание и вцепляется в него, пытаясь выжечь его на своих веках. Это то, что он сказал той ведьме перед тем, как она пригрозила отправить его обратно в измерение карт, и она сказала, что не гордится своей работой над ним и что ей нужно узнать больше о них и создать второго. Это первое значительное воспоминание, которое он смог вспомнить сам за многие годы. От этого у него по спине пробегает взбудораженный трепет, и сейчас он, кажется, остывает. Глубокий вдох, выдох и первый пытается подражать человеку которым он мог бы быть, а не клоном которым стал. Удивительно, что никто не проснулся после его пламенной речи. Это к лучшему, думает Габриэль. Он слышит смешок справа от себя, едва слышный, но его уши улавливают его безошибочно. — Ты доказал мне мою правоту, — Говорит король с ухмылкой, всё ещё скрытой в тени. Его глаза чуть прищурены, и в них светится озорство, сродни его валету, — В конце концов, ты был первым. Другие продолжают забывать об этом, но я не забуду. Я знаю тебя и теперь я знаю то, за какой маской ты скрываешься. — Тебе никто никогда не поверит, — Габриэль шипит и его слова повисают в воздухе, как невыполненная угроза. Вспоминать вещи — это очень здорово, ведь оно как будто останавливает его разложение на несколько мимолетных секунд, прежде чем он возвращается к реальности. И реальность, в которую он возвращается, — это ещё незаконченный разговор с королём, — Зачем тебе знать, как я себя веду? Я ведь самый тупой, худший из нашего состава. Ты даже не уважаешь меня по-настоящему. — Теперь уважаю, — И Пик смеется, и смех у него задыхающийся и немного хрипловатый, но мелодичный, и Габриэль тоже хочет его запомнить. Он хочет запомнить весь сегодняшний вечер, хотя наверное уже глубокая ночь и скоро будет вставать солнце. Габриэль не хочет идти спать, — Ты прав, мне никто никогда не поверит. Даже если я скажу это всем всерьез, они подумают, что я окончательно спятил или меня одолела моя паранойя. Но я знаю правду. Ты поделился ею со мной, даже когда я сказал, что никогда с тобой не буду уязвим. Это выбивает воздух из разлагающихся лёгких Габриэля, и он чувствует, что задыхается, и ему хочется плакать, но он не может, потому что ведьма забрала все его слёзы и заменила их на яд, поэтому вместо этого он просто сипло вздыхает. Пик продолжает говорить. — Я не знаю, правильно ли я всё это делаю, но… Может, ты и не человек, но ты — личность. В этом сумасшедшем доме, полном картонных вырезок, приятно познакомиться с кем-то реальным, — Восьмой протягивает руку в знак приветствия, и солнце действительно встает, потому что теплый солнечный свет окрашивает Пика в цвет, и теперь он фиолетовый и менее тёмный. Габриэль вспоминает об отсутствии фиолетовых и коричневых окошек, но обнаруживает, что ему самому фиолетово. Он пожимает руку Пика, и она на удивление теплая. Первый клон держит её так же крепко, как когда-то держал свой лук. Ему хочется плакать, но он не может, поэтому он улыбается и Пик улыбается ему в ответ, и улыбка эта легкая и насмешливая. И на сердце Габриэля тоже теперь легко, пусть он и сгнивает. — Приятно познакомиться. Я Габриэль, первый кло-. Первый. А ты? — А я Пик. Восьмой. Могу ли я задать тебе вопрос? — Можешь. — Тебе когда-нибудь казалось, что ты гниешь? — А-ха-ха… Да. Иногда. — Давай дружить? — Давай.