Источник тепла.

Под ногами хлюпали мох, грязь и расхлябанная хвоя. Ветер пронизывал вымокшую одежду солдатов. Синферно давно уже бросил попытки держать лейтенанта в сознании — лишь держал обёрнутую вокруг его тела руку на точке, где он мог считать пульс. — Чем вас там в училищах кормят? Быками?.. Давай, здоровяк, ещё немного, я уже вижу убежище. Прости, не могу быстрее… Надо было тебе в ногу ловить, а? Не мог бы в плечо, под бок, на крайняк… Давай, давай, ещё чуть-чуть… — Лемминг бубнил, обращаясь одновременно и к Мюллеру, и к пустоте; просто потому, что тишину он выносить не мог. Молчать — признать трагедию; молчать — услышать и своё сердцебиение, глухой пулеметной очередью стреляющее по ушам; молчать — дать, наконец, Дереку победить в их словесной перепалке, и заставить наёмника заткнуться. Айзек знал, что Мюллер на его руках не умрет. Лейтенант прошёл слишком многое, чтоб откинуться от небольшой травмы головы и пули в ноге, но тревога не отпустит, хоть ее отгоняй огнеметом, хоть стреляй из пушки. Тут было так, блять, холодно. Убежище представляло из себя бетонную коробку без стен внутри, с одним окном и камином с трухлявыми дровами. Айзек, увидев их, молился, что они до сих пор сухие. Внутри было холодно, но не так влажно и ветрено, как снаружи. Прислонённый к стене матрас, совсем рядом с камином, пестрел коричневыми пятнами — они с лейтенантом в этом убежище совсем не первые. Господи, лишь бы аптечку не распотрошили. Матрас скидывается на пол ногой, ведь отпускать Дерека нельзя. Мебель падает на половицы, поднимает пыль и песок, и Синферно, как куклу, укладывает на него лейтенанта. Мюллер вертится без сознания и мычит. — Сейчас-сейчас, потерпи немного. Я скоро достану, а потом согреемся, ладно? — лепечет наёмник в поисках чего-то, похожее на аптечку. Аптечка находится — в ней полупустой бутылёк спирта, бинты, вата, щипцы. Дереку такое не понравится. Может, он даже проснётся? Ферно закатал штанину тактических штанов наверх, оголяя икру. Много крови, но не сквозное. Все будет в порядке — Айз бинтовал других людей, себя, помогал вправлять суставы раненым гражданским — это должно быть легко. Это не должно быть так страшно. Спирт на щипцы, спирт на рану. Все, что было во флаконе, то ли из-за желания убедится в полном обеззараживании, то ли из-за дрогнувших рук. Лейтенант вскочил на месте и заорал как резаный, заставив сослуживца рефлективно отпрыгнуть назад. Ну вот, сейчас. Сейчас он проорется, в сердцах швырнёт в Айзека первым, что попадётся под руку, вежливо спросит, что он, блять, творит, и потом закончит процедуру сам, а Айзека пошлёт искать припасы. Но этого не случилось. Дерек просто грохнулся обратно на матрас, как будто ничего не происходило. Его крик все ещё звенел у наёмника в ушах. Айзек ещё с добрую минуту не решался подходить. Вскоре Синферно опомнился. Нужно достать пулю, зашить рану. Это все было как в тумане — невнятное копошение длинными щипцами в ране, стоны, одна рука, ищущая в тактическом жилете степлер и другая, прижимающая уже красный кусочек ваты к ране. — Ну, тише, тише, не бугурти. Ты же у нас большой парень, м? Потерпи ещё немного. Сейчас уже греться будем… Трех скрепок больше, чем достаточно. Бинты, скупо пропитанные остатками спирта с донышка банки, плотно лежат на ноге лейтенанта. Уставший от такой небольшой работы, Синферно откинулся назад, грязной рукой вытирая лоб. Они оба мокрые от дождя, а здесь едва ли теплее чем снаружи. Стащить с дрыхнущего без задних ног (и теперь уже без пульки) Дерека его тяжелённый жилет было самым сложным. Айзек знал, что раненого нельзя вертеть, как люля кебаб, и каждое движение должно было быть рассчитано до последней мелочи. Приподнял-расстегнул-стянул через голову. Когда жилет оказался, наконец, хоть где-то кроме Дерека, встал новый вопрос — камин. Сначала камин, потом рубашка и брюки. Айзек нашёл какой-то гвоздь, на который повесил снаряжение лейтенанта сушится, и занялся костром. Дрова почти в руках разваливались в щепки, но хоть не были такими мокрыми, чтобы дым от них создал бы проблему. Конечно, все, что было в убежище — отсыревшие спички, да и тех было три, поэтому наемнику пришлось рыться по карманам брюк Мюллера в поисках зажигалки. — Никогда бы не думал, что буду благодарен за то, что ты куришь, как паровоз. Папироски не будет, а, элти? По зарез бы розжигу сейчас. Один раз Синферно приходилось осекать себе часть волос, чтоб разжечь костёр, но это было давно. Сейчас у него есть щепки от дров, которые быстро подхватят огонь, а за ними пойдут и ветки, и дрова… Ветки. Нужны ветки, чтоб поддерживать огонь. Почему в этот день ничего не может идти гладко? На улице все ещё херачил дождь, и на связь до завтрашнего Айзек даже не надеялся. Утром откопает телеграф, пошлёт своим сигнал; обязательно попросит привезти с собой поесть. Под большими деревьями можно было найти еле сухие точки — оттуда наёмник лихорадочно хватал хвою, листья, ветки, набивая себе полную охапку. По лицу реками текла дождевая вода, она набивалась в волосы и в одежду, и от этого было очень тяжело, но это так напоминало Айзеку о его детстве. Не очень беспечных, но счастливых годах в лесной хижине с родной сестрой. У них тоже была печка. Айзек, маленький и неуклюжий, в такой же ливень выбегал на улицу едва одетый, прыгать по лужам и ловить языком капли, а Рейчел, смотря по-доброму из дверного проёма, лишь качала головой, и грозила, что он заболеет. Это все уже давно в прошлом. Погруженный в воспоминания, Айзек нашёл себя уже в убежище, стоящим посреди комнаты и обнимающим охапку розжига. Наёмник встряхнул головой: пора за работу. Почти всё после извлечения пули превратилось в безучастную рутину — адреналин выветрился из крови, и Айзек, возясь с костром, с несерьёзной завистью поглядывал на лейтенанта: — Спит он, видите-ли. А я может тоже спать хочу. За тобой должок, понял, Мюллер? — бубнил он себе под нос, тыкая палочкой в тёплое зарево. концы рукавов и воротник начали подсыхать от жара. За спиной раздался болезненный стон. — Тише, тише, сейчас будет лучше. Может, тут остались какие-то консервы, я тебе их сейчас разогрею. Поспишь, поешь, а потом нас прилетят забирать. — Растягивал Синферно, не оборачиваясь. Как бы Айзеку самому не хотелось окунуться с головой в тепло и отдохнуть, у него все ещё было много чего, что надо сделать. Настолько много, что от рождения ненавидящий расписания и списки Синферно вдруг почувствовал болезненную нужду записать где-нибудь все дела. Твою мать, он ведёт себя, как своя сестра. Первым делом в этом списке, после небольшой заметки о том, что перед всем нужно подвинуть матрас раненого на резонное расстояние к источнику тепла, был бы поиск одеяла. Айзек знает такие убежища наизусть — в каком шкафу спальное, в каком для мытья, где патроны, у какого угла закопан телеграф — поэтому этот пункт можно было быстро вычеркнуть. Айзеку повезло — кроме шерстяного одеяла он нашёл ещё и большую, белую пелёнку, какие обычно дают в военных госпиталях, и терпимую по чистоте подушку без наволочки. И это стащили, гады. Раздевая Дерека окончательно, Айзек пришёл к выводу о том, что не может винить предыдущих гостей убежища. Разные ситуации бывают. Вот они, например, последние дрова жгут. Надо будет передать, чтоб прислали новых. Мокрая одежда отправилась висеть на ещё несколько случайных гвоздей в стенах, и хоть у камина она бы высохла быстрей, перед ними не стоял вопрос скорости. Пока Айзек возился то с одной вещью, то с другой, вовремя не снятая с лейтенанта одежда оставила под ним влажные пятна на матрасе, и Мюллера пришлось прямо-таки укутать. От этого вида невольно представлялся маленький Дерек — чахоточный, худой, закутанный в большое и белое одеяло, набитое пухом, ещё не убаюканный Войной. Наверное он шлепал босыми…нет, это Айзек всегда ходил по дому босиком; он шлепал обутыми в тапочки ногами по паркету, ища по дому маму, чтоб она приготовила ему чай с мёдом и лимоном. Или это только Рейчел готовила брату такой, когда он болел? Вторым пунктом в списке, после ещё одной пометки о том, что подушку надо не забыть сунуть Дереку под уставшую голову, был бы поиск провианта. В таких местах не стоило ожидать найти многого — Айзек и не нашёл. Консервированная вода, апельсиновые леденцы, которые были такими мерзкими, что использовались солдатами только для повышения сахара в крови, но в аптечку их никто не перекладывал. Ещё Айзек нашел белую фасоль в томатном соусе, и сардины. Другими словами все, что доедали поздно нашедшие убежища солдаты за неимением другой еды. — Эй, смотри что у меня есть — Айз повертел одну из консерв в руках — почти как у тебя дома, хм? Британцы же обожают фасоль на тосте, да? Прости, тостов не нашёл, придётся так… С ложки. Консерву с водой Синферно открыл, и поставил рядом с Дереком, борясь с желанием вылакать все самому. Дерек ранен. Он потерял сознание, устал, и ему нужнее. Консерва с бобами отправилась на выступ у камина. Все-таки, горячим есть на так противно. И последним, третьим пунктом, в до этого казавшимся таким огромным списке дел, было лечь спать самому. Айзеку повезло, что в этом убежище имелось второе спальное место — узенький диван у стены — иначе пришлось бы спать на полу. Если бы диван не был бы, сука, вкручен в пол, то Айз мог бы подвинуть его к камину, уложить на него Дерека, а сам увалился бы на матрас. Кутаясь в пелёнку, Айзек заснул с мыслью о том, что здорово было бы взять отпуск, недельки на две.

***

Дерек внезапно поймал себя не мысли о том, что не может точно сказать, сколько он уже здесь находится. У него были размытые представления — не больше двух суток, точно меньше четырёх. Ни о времени дня, ни о часах он сказать себе не мог. И хоть конкретика не была особо важна, больше Мюллеру себя было занять нечем. Один, в темной комнате с опутанными ржавым чугуном конечностями было до чесотки нечего делать. Первые часы после того, как лейтенанта грубо кинули в камеру, не теряя времени, чтобы заковать, он ждал, что за ним прийдут; с ведром воды и пакетом, с автомобильным аккумулятором, с секатором или гвоздями, хоть с чем-то. К Дереку не приходили. Вообще никто. Иногда через маленькое окошко просовывали мокрый кусок хлеба, чтобы держать Мюллера подальше от голодной смерти и не замучать жаждой, и тогда новоиспеченный военнопленный хотел определять временные отрезки по кормежке; пока не понял, что и она происходит через разные отрезки времени. Он был знаком с такой тактикой — сенсорная депривация — проходил тренировки, в конце концов. Нужно просто не сойти с ума раньше прихода помощи. Типично, в голову лейтенанта полезли весьма стандартные для такой ситуации мысли. „За тобой никто не приедет, тебя все бросили, ты умрешь здесь и никто о тебе не вспомнит.“, и прочий бред, к которому Зигель ультимативно был готов. Просто ждать. Помимо бестолкового хождения по камере, как козел на привязи, на разрешённую кандалами дистанцию и попыток определить точное время, постепенно лейтенант стал занимать себя активностью, которую раньше бы сам счёл постыдной. Лепил из мокрого хлеба фигурки, прежде чем съесть их, царапал на бетонных стенах фигуры и линии, громко разговаривал. Сам с собой, разумеется. Навряд-ли хоть кто-то здесь понимает немецкий. Было одиноко. Большую часть времени он проводил лёжа на боку или сидя — незнакомая тьма камеры была полностью обойдена и исследована в первые же часы заточения. Дерек не знал, было бы лучше, если бы его пытали физически, а не морально, рационально оценивая свою тоску по людям. Совокупность всех этих факторов даёт замечательно понять, почему лейтенант почти мгновенно вскочил, встрепенувшись, когда услышал звуки взрывов вдалеке. За ним пришли. Уставшие глаза широко распахнулись, хоть это и не имело никакого значения в потёмках камеры. Зигель из последних сил рванул к двери — такой далёкой, и такой близкой. Он думал о том, как сейчас эту дверь снесут ко всем чертям, и в пыли будет виден подсвечиваемый силуэт кого-то из команды. Его вытащат, и помогут дойти до вертушки, а дальше путь на базу, который не должен занять много времени — его вырубили на горячей точке буквально в нескольких часах езды от неё. Грохот и нечеловеческие крики врагов приближались с каждой секундой, и Дерек сделал умное решение отодвинуться от двери подальше. Вовремя сделал — искореженный чётким броском самодельной гранаты (кажется, Зигель уже имеет представление, чей конкретно силуэт он увидит за дверью) кусок металла падает на пол. Внезапный свет минутно ослепил отвыкшего за все это время от какой-либо иллюминации Дерека, но он четко расслышал бразильский акцент во фразе, внезапно поменявшей все его представление о своём заточении. — Тебя как хоть в Сербию занесло, а, элти? Сербию. Он в Сербии. Это нихрена не в нескольких часах от базы. Это… Меняло достаточно много, но у пленника было не так уж и много времени на саморефлексию — Лемминг подлетел к нему с лобзиком, принявшись пилить кандалы на лодыжках. Он заметно торопился. Несмотря на всю уверенность в своём напарнике, Дерек сильно сомневался в том, что за ними не будет хвоста, стоит им выбежать из камеры. Ржавый металл со звоном повалился на бетонный пол. Пора бежать. Не говоря друг другу больше не слова, солдаты (или полтора солдата, как любил напоминать Айзек) схватились друг за друга, побежав наружу. В эту секунду Зигель понял, что полагаться придётся только на Айзека. Сам он слаб. Изголодавшийся, обезвоженный, отвыкший от бега и яркого света, лейтенант бежал на дюймы отставая от наёмника, запинаясь об обломки и оторванные конечности. Дерека тянули за руку вперёд. Он не осознавал почти ничего — резкая погоня вывела мозги из строя, и последнее, что Дерек мог вспомнить — внезапная нечеловеческая боль внизу ноги и то, как он стремительно приближался к земле, а дальше — ничего. Мутно и темно. Он чувствовал, будто бы его окунули целиком в чёрную вязкую смолу. Тяжело дышать. Слышны отрывки криков, чувствуются обрезки боли. Иногда перед глазами тускло мелькало что-то красное, будто к лейтенанту на секунды возвращалось сознание. Каждый раз он старался уловить как можно больше, но просветы были настолько малы, что Дерек успевал лишь убеждаться в том, что все ещё дышит. Со временем сознание начинало возвращаться к нему на периоды времени дольше. В последний раз он помнит, как кричал от чего-то, а сейчас… Треск, тихое, ласковое бормотание. Тепло. Мюллер не может разобрать, где он и что ему говорят, и он бросает последние силы на это, щурит полузакрытые глаза, неразборчиво мычит. Перед ним мокрая спина его напарника, он сидит у чего-то яркого и горячего. — Тише, тише, сейчас будет лучше… Может, тут остались какие-то… Поспишь, поешь, а потом… Забирать... — будто сквозь воду услышал лейтенант. Они в безопасности. Все хорошо. Больше Дерек не просыпался в течение часов, эдак, трёх. Когда же он открыл глаза, он обнаружил, что хоть костёр давно уже и не горел, в помещении было светло. Окинув взглядом своё окружение он пришёл к выводу, что это одно из убежищ, а более тщательный анализ показал открытую консерву воды и фасоль, банка которой закоптилась с одной стороны. Жаль, наверное остыла. Залпом выпив воду, Мюллер попытался подняться. — Ш-ш-ай, сука… — прошипел тот. Внизу ноги очень болело. Он как-то даже и не придал значения отсутствию на себе одежды, когда осматривал свежеобработанную рану — пахло спиртом, пахло кровью. Заживет. Дерек встал, опираясь на стену, и наконец, приметил наёмника на диване напротив. И вот, Дерек смотрит на Айзека, обёрнутого в зябкую пелёнку — невольно представляется он же, но маленький. Беспечный, слабый, укутанный в лоскутное одеяло. Капитан Синферно иногда, тихими вечерами скучающе рассказывала об их с Леммингом детстве — о чае с лимоном и мёдом тоже. Мюллер выдохнул, и переложил на наёмника одеяло сухой стороной вниз. Пускай греется. Одевшись во все ещё слегка влажные рубашку и брюки, он вышел, хромая, из убежища: дождь перестал, в воздухе витали свежесть, запах почвы и воды. Зигель выдохнул, и направился раскапывать телеграф — он обязательно попросит у начальства отпуск. Недельки на две.