В конце ты всё равно останешься один, такова твоя судьба.

      Трудно верится. Грудь адски щемило от осознания неизбежной смерти, от которой орден так яро бежал, в попытке убить матерь и предотвратить то, что кажется уже нельзя предотвратить.       Геральд и Мисселина обрыскивали всю библиотеку в надежде на малейший признак, что шанс на спасение их ничтожного мира есть. Камелия уже не верит в этот шанс, он настолько ничтожный, что почти не существует, как и недолжно существовать их мира, их самих.       Вы главная ошибка моих детей — решивших, что можно запереть своего создателя.       Кажется Камелию уже поработило отчаяние, раз её мысли больше не наполнены смыслом раздумий о спасении всего живого. Она горько усмехается своему выводу, доставая из кармана своей накидки пачку сигарет. Чума умерла, но посеянное ей отчаяние настолько укоренилось не только в душах бессмертных, но и в землях небес, что избавиться от этого чувства не возможно. А уж поддаваться отчаянию, или отчаянно с ним бороться — это выбор личный.       Камелия бороться перестала, и намеревалась на днях сообщить об этом брату Эрагону: представляя как тот будет зол, какой поднимется крик, и осуждающие взгляды ордена. Поймёт ли её кто-то? Может будет эта единственная душа, которая взглянет без осуждения и просто отпустит? Хотелось надеяться, однако сил в женском теле, — таком крепком снаружи, только умершем внутри, — не осталось от слова совсем.       За эти десять лет произошло многое, пришлось пережить смерть брата, друзей и многих, кто хоть как-то относился к Камелии. Сперва это не сломило её дух, и, крепко стиснув кулаки она пробиралась сквозь все штормы, изо всех сил стараясь не смотреть в прошлое. А оно было измазано кровью и болью, если представлять это как картину, то художник явно человек резкого стиля мазков, неаккуратных, небрежно составляющих эту диковинную композицию. Сейчас, даже когда жив самый родной человек, сила духа только тухнет и ничто не помогает.       — У смертных есть поговорка: всё болит — ничего не помогает. — выдыхая дым, сказала Камелия, её голос бы как и прежде холодным, но теперь в нём искрились нотки отчаяния.       Она догадалась о присутствии Голода с тех пор как только он пришёл и замер в пяти метрах за её спиной, скрытый в тени от густых крон ив. Уголки его губ слегка поднялись вверх, он сел на лавочку рядом с ней, понимая что скрываться больше не имеет смысла. Догадывалась ли она о других разах? — вдруг задумался всадник, внимательно всматриваясь расслабленное лицо белокурой. Знала ли, что он наблюдал за ней издалека, готовый подстраховать в любое мгновение. Его взгляд скользил от её худой шеи к острому подбородку, а от него розоватым пухлым губам, зажимающим сигарет, и в конце концов они встретились взглядами. На миг он увидел в льдистых глазах отражение своих зелёных, но оно резко потухло и она снова отвела взгляд к луне, так одиноко висящей над островом.       — Всегда любила это место. Знаешь почему? — недотлевшая сигарета вдруг погасла и Камелия кинула её в землю, чем привела всадника в некое недоумение: обычно она всегда носила с собой коробочку и складывала окурки туда, объясняя это тем, что она не хотела бы загрязнять природу «она предстает перед нами такая какая есть, нагая, во всех своих прелестях, а мы бесстыдно губим её, словно у неё нет предела».       — Почему же?       — У меня было достаточно веков, чтобы рассуждать над смыслом всего, что произошло со мной за эту долгую жизнь. Отчасти, я боролась за неё лишь чтобы оказаться тут вновь: сесть на прохладную землю и запустить ладони в траву, послушать шелест ив, а ночью встретить прекрасную спутницу моей жизни. — Камелия говорила так, словно о родной матери, с нежной любовью, уважением и покорностью.       — Луну? — уточнил Голод, хоть и знал ответ на свой вопрос.       Камелия кивнула, закидывая длинные волосы назад.       — Ты спрашивал, чем мне помогает медитация. — она вдруг вспомнила, как оставила безответный вопрос от Голода. — Только благодаря этому я всегда оставалась хладнокровной и благорассудной, когда это от меня требовалось. Особого секрета нет, просто проработка личного и контакт с природой, я черпаю из неё свою силу.       — Но сейчас ты пуста, я не чувствую твоей силы. — и правда ведь, Камелия совсем бессильна, сожрана отчаянием и желанием, чтобы уничтожение поскорей произошло. Небытие, говорят, почти никак не ощущается, время там не ощущается. — Камелия…       В ответ она выдавил короткое, вопросительное мычание и повернулась к нему полубоком.       — Что с тобой? — всадник выглядел обеспокоенным.       Камелия слегка удивилась. Прежде он был более скованным и отдалённым в общении с ней, даже не смотря на то, что их чувства были далеко не дружескими.       — Я в порядке. — она выдавила усталую улыбку, и ему она показалась настолько нежной, что захотелось поверить в эти лживые слова. Камелия была совсем не в порядке, она пахла отчаянием за сотню миль, в глазах её маячила бессмыслица. — Голод, позволь мне…       — Позволить что? — он выгнул бровь. Белокурая только сейчас заметила, как его красота, подобно бутону, раскрывалась в свете луны, ореолом подсвечивая волосы цвета воронового крыла. Женский взгляд застыл на единственном во всём мире, притягивающем её объекте. Никогда она никого не любила так, как полюбила его с первой встречи.       Камелия поманила его указательным пальцем, этим жестом она просила его приблизиться, якобы хотела рассказать какую-то тайну. Но никакой тайны не было, и стоило ему приблизиться она спросила:       — Ты целоваться умеешь?       Слегка загнанный в ступор вопросом Голод, отрицательно качнул головой и добавил, что никогда прежде ни с кем не целовался.       — Я тоже. — и это всё, что она хотела узнать? Голод усмехнулся. Она как подросток ангел, говорить о таких вещах — только шёпотом, ибо непристойно, — такой вывод сделал всадник, но он промахнулся. — Сейчас научимся. — усмехнулась дева и приложив ладонь к его щеке, притянула к своим губам, увлекая в нежный, робкий поцелуй. Именно таким он должен быть, за все пять тысяч лет её жизнь. Первый и последний, с тем, кого желает её сердце.       Однажды спустившись в человеческий мир Голод забрёл на удивляющее своей красотой озеро, и там на спокойной глади чистой воды — плавала лебедь, столь прекрасное создание — вольная птица, свободная решать свою жизнь. Грациозная, аристократичная, утончённая, она молчала и смотрела на него. Ей не нужно было уметь говорить на человеческом языке, чтобы сказать о своём величии. И совершенно несознательно для себя, он ассоциировал её с Камелией.       На своём языке Голод почувствовал горький табак, но его перебивал вкус карамели. Камелия в свою очередь столкнулась со вкусом ментоловых сигарет, среди сотни тысяч видов, по душе ему пришлись именно они. Однажды, во время миссии на землю, она спёрла целую коробку ментоловых пачек. Для него. И при каждой встрече, Камелия давала ему по одной, зная, что пыхтит ими он чуть ли не каждую секунду. Во многих аспектах она была предельная внимательна к тем, с кем имеет дело. К Голоду особенно.       Было бы у них все время мира, как бы сложилась их жизнь? Были бы они вместе? Зачем задумываться над тем, чего никогда не будет… лишь в мечтах, самых сладких снах, на которые у неё осталось чуть меньше недели и после её разум в этом мире навсегда рассеется, а душа будет безвольно бродить в небытие Смерти.       Распознав её мысли он отпрянул, зажал в свои объятья и позволил себе положить ладони на её талию. Хотя «позволить себе» совсем не про него, обычно играет ставка «хочу — беру».       — Нельзя отчаиваться Камелия, — строго сказал всадник, подобно учителю. — Не ты ли говорила, что шанс есть всегда, даже если грани его размыты? — Камелия хихикнула, обнимая в ответ, прижимаясь к холодной коже. Но только вот ему было не до смеха: допустив только одну мысль о смерти Камелии — его бросало в агонию, а тут буквально каждое её движение пело похоронный реквием.       Камелия никогда бы не призналась, но всем своим нутром желала остаться в его сердце и голове, после смерти своей — жить хотя бы в памяти. Ведь, пока нас помнят — мы живы, верно?       — Не сдамся, даже если это не имеет смысла, буду бороться до конца. Что же я, прожила столько тысяч, сражаясь, чтобы теперь сдаться? — она снова усмехнулась, самоуверенно, напоминая ему первую их встречу, когда в глазах цвета льда горело желание биться за жизнь, за победу. — Я обещаю.       И обещание её было пустым звуком, отчаянным эхом оно разбилось на следующее утро в его голову, врезаясь осколками во все органы тела, иссохшие и почти неработающие, и ему это вряд ли было нужно. Теперь.       Прикрывая уход своих товарищей из ордена, Камелия пала от рук Смерти. Сражаясь до последнего, как воин достойных своих почестей.       Голод, узнав это пришёл в ярость, он кромсал всё живое на своём пути. Злоба его бы нескончаемой, и сотни вопросов вихрем взметнули каждую извилину его мозга.       Как они могли её оставить наедине со Смертью?       В тот день он пытался найти её тело, но кто знал теперь, где оно. Остров разломился и грудой полетел вниз, вместе с ней. Вернее с тем, что обволакивало её душу бескрайнюю.       Когда сил и вовсе не осталось, плевав на все опасности, он явился в школу. Через балкон забрался в её покои, где ещё томились остатки живой энергии. Лёг на кровать, закрыл глаза, почуял запах лаванды и чего-то… мятного?       Ориентируясь на запах, что привел его к шкафу, он нашёл коробку среди вещей. Коробку с ментоловыми сигаретами, а внутри письмо и цветок…       «Это камелия, цветущий кустарник. Отец назвал меня в честь него. Смешно правда?»       «Я знала, что мы больше не встретимся. Мне жаль, но и тем не менее, кажется я буду чувствовать облегчение. Уму непостижимо, то, как ты прожил столько лет в одиночестве — на моем веку лишь пять тысяч, а я уже чувствую вселенскую усталость старичка. Прости, но ты и сам знал, моё обещание лишь пустой звук. Сею минуту, читая это письмо, ты знаешь, что меня нет. Так странно говорить о себе мёртвой, когда ещё жива и дышишь, и чувствуешь вкус ментола на языке и губах. Ты сейчас в глубоком отчаянии, но прошу, подними свой нос выше и не плачь, прожила я достаточно, надеяться на большее и не могла. Рада, что встретила тебя, пусть и при таких условиях. Кстати, а я говорила, почему до беспамятства люблю черноволосых мужчин с длинными волосами, которые на вкус как ментоловый ветер?»             Держи, это моё кольцо, относись к нему бережно, в нем часть моей души. Я тебе сейчас серьёзно говорю. Ты чего улыбаешься?       Голод улыбнулся, впервые по его щеке потекла слеза, а затем вторая, третья… и они полились градом. Грациозными длинными пальцами он аккуратно схватил цветок камелии за место среза, нежно припал губами к нежно-розовым лепестками, на которые уже успели скатиться несколько солёных капель.       Всадник был несказанно рад её появлению в его скудной, одинокой жизни, ибо она смогла наполнить неизведанными до этого ему чувствами. И даже сейчас, Камелия являлась фактором этих чувств, даже не существуя материально ни одном из миров.       Мы сами определяем кто мы и что чувствуем, никакие создатели это не причина.       Она была права, из разу в раз.       Отныне ему совершенно всё равно, что станет с этим миром, с людьми. Её здесь нет, а значит и дела ему до этого никакого.

Перед этим горем гнутся горы,

Не течет великая река,

Но крепки тюремные затворы,

А за ними «каторжные норы»

И смертельная тоска.

Анна Ахматова

1940г