…
уйду, чтоб ты не видела отныне,
чтоб мне дозваться не хватило силы.
Иду, иду, иду, все туже путы -
но я иду, стою, тону в пустыне.
Прощай, любовь. Прощай же.
До могилы.
М. Эрнандес
***
«Во всяком случае, это не очередное светское мероприятие, а нечто потенциально интересное. И хорошо, пришло в голову не ехать к себе, а переночевать на работе». Примерно так успокаивает себя Лу, поднимаясь с кровати неприлично рано даже по меркам ее службы. Пока умная машина варит кофе, она рассматривает буклет, выданный накануне вместе с приглашениями Приору и его сопровождению. На крайне ярко размалеванной, но натуральной бумаге сообщается об открытии «грандиозной выставки, подобной которой еще не видел Нью-Пари». Лу хмыкает. Выставка посвящается находкам, сделанным членами экспедиций за территорию Периметра, в ходе которых даже удалось обнаружить развалины какого-то крупного доштормового музея — не то естественной истории, не то антропологии — уже не понять. Некоторые экспонаты оказались в неплохом состоянии, и после всех дезинфекций и прочих процедур их наконец решили показать публике под звучным лозунгом: «находки со всей доштормовой земли». Как оказывается через пару часов, лозунг не врет. Лу, стараясь не выпускать Приора из вида, с любопытством оглядывает выставку. Два их гида подозрений не вызывают, они раболепно глядят в глаза Мартену и стараются выдать как можно больше информации. И надо отдать им должное — рассказывают они здорово. В целом, людей на выставке не много — только высшие церковные и светские чины, а вот от количества экспонатов рябит в глазах. Организаторы явно постарались, рассортировав их по географическим зонам, где они, согласно доштормовым музейным записям, когда-то были найдены. От осознания того, насколько мир огромен и насколько для человечества сейчас он сжался до маленькой резервации, немного дурно. Следуя за Приором и тараторящими без умолку гидами, вся их небольшая группа двигается из зала в зал. На седьмом или восьмом Лу уже изрядно устает. На десятом, после торжественного объявления, что они прошли ровно половину выставки, делается перерыв: в центре помещения накрыт небольшой фуршет. Экскурсоводы, рассыпавшись в пожеланиях приятного аппетита, исчезают. Мартен с Кеем увлеченно обсуждают какой-то предмет в витрине. Лу же направляется к столу и отправляет в рот пирожное. Это мероприятие ей нравится — идеальный баланс пищи духовной и физической. И отсутствие опасности. Постепенно помещение наполняется людьми. Становится шумно. Все считают своим долгом подойти к Приору, перекинуться парой слов. Среди подошедших Лу видит и Марка, ведущего под руку Летицию. Чисто внешне их отношения выглядят прежними, и Лу не силится понять, какое чувство она испытывает: жалость ли по отношению к мужчине, сочувствие ли его доле либо же что-то еще. От необходимости улыбаться скоро начнет сводить скулы. Лу с трудом скрывает вздох облегчения, когда Иво решает осмотреть соседний зал, где расположили находки с каких-то северных островов. Название ни о чем не говорит Лу, поэтому она даже не трудится вчитаться в него. В новом зале тихо и практически безлюдно, если не считать Мартена, их с Кеем да присоединившегося к ним Жонсьера. «Ну и зачем ты поперся с нами? Должен же был остаться при жене: ублажать ее лицезрением своего прекрасного лица,» — они еще не перекинулись и парой слов, но в душе поднимается иррациональное раздражение. Будто само нахождение Марка рядом делает воздух гуще. Но Лу молчит. Пока. Дабы не провоцировать саму себя и не приближать момент неизбежного взрыва, она отходит подальше и замечает в самом темном углу нечто, напоминающее не то автомат с напитками, не то гроб, по глупости поставленный вертикально. Разброс в ассоциациях наталкивает на мысль о необходимости все-таки посетить психолога. Или психиатра. Однажды. При ближайшем рассмотрении это нечто действительно оказывается удивительно хорошо сохранившимся автоматом, но не с напитками. Внутри, за восстановленным — не могло же оно сохраниться — стеклом, сидит порождение чьего-то явно больного воображения. Эта кукла — что-то среднее между человеком и зайцем или кроликом — точно не разберешь. Хотя даже не совсем так: при взгляде на нее складывается ощущение, что на человеческое лицо надета звериная маска с прорезями для глаз, оставляющая открытым только подбородок и часть рта. Возможно, кукла не выглядела бы так жутко, если бы не еще одна деталь: вместо двух глаз у нее было три. Два в предназначенных биологией местах, а третий — посреди лба. Три недобро смотрящих красных глаза. Ночной кошмар плангонолога, уже окрещенный так мысленно Лу, вызывает в ней дикую смесь из омерзения, страха и благоговения. Ее, особенно в силу недавних событий, довольно сложно впечатлить. Тем удивительнее, что это удалось сделать всего лишь кукле. Пусть и крайне старой. Лу озирается в поисках пояснительных надписей. С автомата давно облезла вся краска, а ее место заняли ржавчина и пятна неприятного вида. Но все еще можно разглядеть железку, являвшуюся раньше панелью с кнопками, и разъемы для внесения монет и купюр. — Неудивительно, что случился генетический шторм. Надо же было создать такое чудовище… Подпрыгнув от раздавшегося над ухом голоса, Лу рефлекторно выдает: — О себе говорите, Жонсьер? Марк очень терпеливо считает до пяти. Лу буквально слышит это. — Вашу бы энергичность да в рабочее русло, а то растрачиваете все, чтобы языком молоть. — Я работаю… — Особенно сейчас. Приора могли несколько раз убить, пока вы вместо своих обязанностей столь дотошно рассматриваете автомат, отклячив свой… — мужчина не заканчивает мысль, но за него, не скрывая удовольствия, это делает Лу. — Вы хотели сказать, отклячив свои прекрасные аппетитные ягодицы, но ваш чистый рот отказался произносить столь грубые слова? И да, кстати, с месье Мартеном сейчас Кей, мы сменяем друг друга, и вы это знаете. Поэтому мое переключение интереса на пару минут не фатально. Развели драму. А за внимание к моей персоне благодарю покорно. — Рано или поздно я придушу вас, Рид. И это будет самый счастливый день в моей жизни, — и практически всовывает ей в руку какую-то брошюрку. — Раз вам так интересно в этом зале, держите: это описание экспонатов. — Как любезно с вашей стороны. — Если вы, конечно, умеете читать. — Знаете, что мне это напоминает, — Лу обводит пространство руками, указывая на них обоих. — Учебу в интернате. — Последнее, что я хочу, так это учить вас чему-то. — Упаси Единый, я не про то. Знаете, когда мальчику нравилась девочка, он непременно ее всячески задирал. И пытался оттаскать за волосы. Такой вот способ проявления симпатии. Поэтому если я однажды почувствую вашу руку в своих… — Вам стоит закрыть рот, Рид. Не слишком ли вы много о себе возомнили? — Марк раздражен, но почему-то никуда не уходит. — Да даже если так, что вы мне сделаете? — Заканчивайте этот концерт и держите свои эротические фантазии при себе. Лу чувствует маленькую победу над Жонсьером и решает все же отвлечься от их обмена любезностями. Кукла не дает ей покоя: она ищет ее описание в брошюре и читает. — Это… автомат с предсказаниями? Впервые о таком слышу. — Хм… — Лу краем глаза видит, как Марк, нахмурившись, рассматривает человекокролика. — Перед ним на столе, вроде как, колода карт и камни. — «Перед предсказателем лежат инструменты для гадания — предположительно, колода таро и руны». Что такое руны? — А что такое «таро», Рид? Интернет в помощь. — С вами одно удовольствие общаться. «Точно установить, как функционировал робот не представляется возможным. Скорее всего, после произведения оплаты условное предсказание либо высвечивалось на поверхность стекла, либо воспроизводилась запись». — Откуда это чудо технического прогресса? Лу покорно пролистывает пару страниц. — Написано, что автомат предсказаний и вещи в соседней витрине раньше принадлежали отелю или больнице на Фарерских островах. Во всяком случае, так значилось в найденных в музее описях. И их выставили как примеры диковинок и предметов быта, — название островов почему-то кажется знакомым, хотя Лу готова поклясться, что слышит его впервые. — Фарерские? — Угу, знаете такие? — Нет, — Марк трет переносицу, рассматривая что-то в одной из витрин. Лу, подойдя, видит выставленные предметы: части каких-то приборов, несколько странного вида ножниц, оправа от очков... Отдельно лежат, внезапно, несколько ружей — искореженных, ржавых, но узнаваемых. Марк особо пристально смотрит на одно из них. Лу не замечает в нем ничего особенного, вопросительно поднимает бровь, собирается задать вопрос, но… Нарушать тишину не хочется, как и отводить от ружья взгляд. Словно именно эта ржавая железка с полусгнившим прикладом особенная. «Бред какой-то… И зачем в отеле, а тем более в больнице оружие? Защита от животных? Охота?». Усилием воли Лу переключает внимание на другие предметы: связка ключей, пластмассовая свинка, рамка для фотографий, брошь… И тут у Лу окончательно замыкает в голове. Брошь имела некогда форму головы оленя: рога почти полностью отломаны, поверхность покрывают разводы, крепление отсутствует — но общие очертания угадываются точно. Сердце странно сжимается. Лу больно. «А Йонас говорил, что у меня здоровое сердце… Надеюсь, это не приступ. Вот весело будет». Она никак не может перестать смотреть на брошь, которая… … лежит в ее руке. «Почему она отлетела от лацкана пальто, я же нормально закрепляла. Еще удачно, что я ее поймала… Потеряю — получу очередной нагоняй». Впереди раздается раздраженный голос: — Понять не могу, Кацен, ты поперлась со мной помогать или так, в качестве балласта? — Если бы меня не погнала в лес на поиски мадам Ришар, поверь, я бы с удовольствием предоставила тебе возможность наслаждаться обществом самого себя, — Скарлетт зажимает брошь в руке и ускоряет шаг. — Если бы ты хорошо делала свою работу и следила за гостями, мадам как-ее-там не потеряла бы на поляне дорогущую сережку. И не подняла бы визг, спугнувший все живое и не очень в лесу. От тебя и требовалось только стоять и развлекать ее беседой, пока ее братец изображал охотника. Но нет… Им обоим понятно, что сережку не найти. Но указание руководства — это указание руководства: приходится изображать бурную деятельность. Каспера бесконечно злит вынужденная потеря времени, чего он даже не пытается скрывать. — Я похожа на охранника? От меня не требовалось следить за ее украшениями. И с чего она вообще решила, что потеряла ее именно на поляне… — Можешь вернуться и спросить. Девушка решает не огрызаться в ответ. Хотя бы потому, что для поддержания нормального, по меркам Каспера, темпа ходьбы ей необходимо сконцентрироваться на дыхании. От мелькающей впереди спины буквально исходят волны раздражения и презрения. Скарлетт вместо того, чтобы осматривать тропинку — вдруг злополучная сережка валяется именно на ней, бывает же удача — рассматривает лес. Кажется, ей никогда не наскучит это занятие. Природа острова внушает восторг, смешанный со страхом. Особенно в предзакатные часы, когда, провожая последние лучи садящегося солнца, очертания предметов медленно теряют свою четкость, становясь водянисто зыбкими. Торчащий ровно посреди тропинки причудливо изогнутый корень предающаяся созерцанию девушка не замечает. Спотыкается, не успевает испугаться грозящего ей соприкосновения с землей, лишь зажмуривается. Но миг падения прерывается: Скарлетт подхватывают и ставят на ноги. Не особо аккуратно и нежно, о чем она непременно собирается сообщить Касперу. Но не произносит ни слова. «И как он только успел…». Скарлетт открывает глаза. Мужчина не отпускает ее, продолжает держать за предплечья, практически вжимая в себя. Только сейчас, задирая голову, чтобы встретиться с ним взглядом, она ощущает, насколько же он высокий. Насколько у него сильные руки и… Мысль будоражит. «Не руки, а лапищи: шею свернет и не заметит. Плохая, плохая, плохая ситуация». Каспер молчит. Под его пристальным, с издевкой взглядом щеки Скарлетт предательски краснеют. Она первая разрывает зрительный контакт. Пытается отстраниться, но крепкая хватка не разжимается. — Я настолько красив, что ты уже падаешь к моим ногам? — Какой же ты идиот, — Скарлетт вновь предпринимает попытку высвободиться, упирается руками ему в грудь. Смущается, злится, запоздало понимает, что броши в ладони больше нет… И тут Каспер разжимает руки. Не готовая к такому повороту событий, девушка с размаху плюхается на попу, благо на мягкий мох. Набирает в легкие воздуха, чтобы разразиться гневным криком, но вдруг слышит тихий хруст из-под сапога охотника. Вместо крика выходит только вздох: — Какой же ты мудак. — Какие однообразные обвинения. То есть вещи раскидываешь ты, а мудак я? — мужчина поднимает брошь, вернее то, что от нее осталось и, наклонившись, вкладывает в ладонь все еще сидящей на мху Скарлетт. — Будь ты чуть внимательнее, назвала бы меня спасителем. Долго сидеть собираешься? Или на руках понести? Скарлетт далеко не изящно, но все же самостоятельно встает. — Сама справлюсь, а то надорвешься еще, — произносит мимоходом, отряхивая пальто. На нем слишком много иголок. — С чего мне, кстати, звать тебя спасителем? Ты, вроде, не Иисус. — Божественный каламбур, — Каспер показательно закатывает глаза, кивком головы указывая на тропинку. Чуть дальше от них, ровно посередине, из земли проступает большой камень. Скарлетт в красках представляет: не удержи Каспер ее от падения, вполне возможно, ее лоб пришелся бы ровно по нему. Невыносимо хочется съязвить, насколько охотник нежен и внимателен. Но она произносит лишь: — Спасибо. — Надо же, ты способна на благодарность? — Представь себе. Скарлетт с досадой смотрит на брошь в своей руке. На ее бренные останки. — Выкинь эту побрякушку, все равно сломала ее. Подумаешь, еще один плюс от Ришар в графе «недотепа» заработаешь. Ничего нового, — скалится мужчина, резко хватая девушку за запястье и вытряхивая украшение из ее ладони. Скарлетт даже не успевает возмутиться, когда он переворачивает ее руку и, паясничая, целует костяшки пальцев: — Теперь мы можем продолжить наш чудесный променад, птичка? Больше всего «птичка» хочет выцарапать ему глаза, стереть эту отдающую презрением усмешку с лица. И сломать руку. Две. Но непомерным усилием воли сдерживается. Хотя бы потому, что обратно к отелю она не сможет отыскать дорогу самостоятельно. А, возможно, это не единственная причина. — Боюсь, нет. Мы тут потеряли одну крайне важную вещь. Вдруг ее найдет кто-то другой, — Скарлетт удается убрать из голоса злость, оставляя лишь нарочитую озабоченность. «Если этот треклятый остров меня однажды отпустит, пойду в актрисы, такой талант пропадает». — И что же? — Последние крохи твоей адекватности. Тяжко, наверное, без них? — По себе судишь, Кацен? Скарлетт переводит взгляд с его искривленных в недоброй улыбке губ на глаза. Подмечает, что в глубине них — не раздражение с агрессией, а меланхоличная усталость и вопрос. Вопрос, что словно обращен к ней. И будто бы тень интереса. Забыв про их незавершенный диалог, она на секунду прикрывает глаза, гадая, не переносит ли она свое состояние на него. «Да, я не только гениальная актриса, но, похоже, еще и потрясающий эмпат. Очнись, Скарлетт, ты тут с невоспитанным хамом, который, к тому же, тебя презирает». — Ты тут спать что ли удумала? Общение совсем истощило тебя? Скарлетт вздыхает, окончательно совладав с собой: — Пытаюсь остаться единственным разумным человеком в нашей паре. Зачем нам идти в еще большую глушь, до той чертовой поляны, если и так ясно, что мы ничего не найдем. Мы уже достаточно времени имитировали бурные поиски. И темнеет… Каспер, словно обращаясь к самому себе, говорит: — Птичка боится леса, темноты или того, что может таиться здесь и ждать? — Вместо мозгов у тебя птичка, — девушка напоминает себе о необходимости дышать. — Я же не зверь, чтобы комфортно чувствовать себя в таких обстоятельствах. В отличие от тебя. Хотя и звери бывают разные… — Разные, поверь мне, разные. — И удивительно покладисто соглашается: — Хорошо, идем назад, недотепа. Старухе сама будешь объяснять, почему в добавок к сережке ты потеряла и символ отеля. — Непременно в красках опишу, как ты втаптывал его в землю. Каспер вновь закатывает глаза и, резко развернувшись, молча скрывается за ближайшими деревьями. Скарлетт ничего не остается, как последовать за ним. Идет он быстро, явно издеваясь. Девушка бы с удовольствием высказала ему все, что думает о его идиотском поведении, но дыхания хватает лишь на то, чтобы худо-бедно поспевать за ним. Лес лениво погружается в сумерки, тени начинают причудливо изгибаться, подражая силуэтам существ из легенд. Цвета мира вокруг искажаются. Следить за тем, что под ногами, становится все сложнее и сложнее. И это играет со Скарлетт злую шутку: она снова спотыкается, цепляясь каблуком сапога за что-то. Падения в этот раз удается избежать самостоятельно, но она отстает от Каспера. И теряет его силуэт из виду. Точно лес не хочет ее отпускать: оплел бы тело корнями, отнял бы душу, погрузил в бесконечную подземную тьму. В голову закрадывается неприятная мысль, что Каспер, наверняка, даже не обернется проверить, идет ли она. «Ладно, я уже должна быть не особо далеко от отеля. Сторону, в которую шел Каспер, пусть его утащат в камин те жуткие чучела, я помню… Нет повода для паники». Какое-то время Скарлетт удается идти спокойно, мысленно убеждая себя, что вот-вот будет видна охотничья хижина или здание отеля. Но минуты текут, и вместе с ними утекает уверенность. Лес становится темнее. Шаг — медленнее. Но Скарлетт продолжает идти куда-то вперед. Пока не останавливается, физически ощущая на себе чей-то взгляд. Появляется смутная, но надежда, что охотник заметил ее пропажу и сжалился. Скарлетт оборачивается. Оставь надежду, всяк, оказавшийся на этом проклятом острове. Явно голодное животное с мрачным интересом рассматривает девушку. Из-за скудного света разобрать сложно, но кажется, она пару раз видела похожий взгляд у Каспера. И сейчас, конечно, самое время для подобного сравнения. Волк не спешит предпринимать какие-либо действия. Хотя его спокойствие обманчиво: опытный взгляд непременно уловил бы, что он готовится к нападению. Опыта у Скарлетт особо нет, но вот чутье имеется. Как и чувство самосохранения. Она медленно начинает пятиться назад, не в силах отвести взгляд от морды зверя. Хочется раствориться, стать невидимкой. Но получается лишь наткнуться на ствол дерева. Банальнее и глупее ситуацию придумать сложно. В голенище сапога лежит нож. Скарлетт прикидывает, успеет ли она до него дотянуться, если волк все же не передумает атаковать. Хотя веры в то, что она сможет вонзить нож в живое, пусть и смертельно опасное для нее создание, нет. В конце концов, это она вторглась на его территорию. В конце концов, она не хочет отнимать жизнь. И не будет. Волк скалит клыкастую пасть, припадает к земле… И так и не делает прыжка, сраженный пулей. Звук выстрела отдается во всем теле. Слишком громко. Так не бывает. Каспер опускает ружье, смотрит раздраженно, почти зло. И кричит. За звоном в ушах Скарлетт ничего не слышит, с трудом отводит взгляд от его лица, почему-то покрытого кровью. Смотрит ниже: его куртка в странных бурых потеках. Совсем свежих. И внезапно испытывает иррациональный страх — за охотника — пытается сделать шаг навстречу… И не может пошевелиться. Взгляд Каспера меняется, становится удивленным, он смотрит в сторону Скарлетт, явно силясь что-то спросить. Девушка пытается понять, вглядывается в его черты и осознает: его лицо не просто покрыто кровью, на нем зияет глубокая рана, что тянется от виска до края губ. Глубокая, страшная. А потом охотник падает, точно срубленное дерево, не вздрогнув, не попытавшись смягчить удар, лицом вниз. Завыть бы раненым зверем, стряхнув оцепенение, броситься бы к Касперу, но тело все еще не подвластно Скарлетт. Упавшую на землю тишину прорезает шелест множества крыльев за спиной девушки, будто кто-то вспугнул огромную стаю птиц. Вторя ему, мир распадается на мельтешащие фрагменты. К Лу возвращается ощущение себя самой. Ей бы радоваться, но мир вращается вокруг до тошноты хаотично. И замедляться не собирается. Появляется и тут же исчезает зал с танцующими парами. Следом за ним — маяк и длинная винтовая лестница. Слух улавливает далекий гул воды. Потом возникают утонувшая в сумраке комната и человек с полуприкрытым тканью лицом, усердно что-то выводящий в блокноте. Возникают, чтобы мгновенно кануть во мрак. Потом — бесконечно длинный коридор и открытая шахта лифта, зияющая пустотой. И внезапно — громкий скрежет и отдаленный звук удара, что Лу скорее не слышит, а ощущает всем телом. Перед глазами начинает двоиться, словно картинка накладывается на картинку. Поверх белой поверхности с лежащими на ней брошью и ружьем Лу видит пляшущие по темным стенам отблески огня, шкуры, много шкур на полу и растопленный камин — настоящий, не имитацию. До девушки даже долетает ощущение жара. Изображение снова становится четче. Глаза слезятся, голова кружится, мозг не успевает нормально воспринимать увиденное. Но Лу сквозь слезы все же видит их: две фигуры на фоне ярко горящего камина. Полностью обнаженная девушка, тело которой блестит от всполохов огня, с руками, скрученными за спиной веревкой. Ее волосы ярче пламени. И мужчина, раздетый лишь по пояс, на чьих коленях она сидит. Нет, не сидит: извивается, елозит, трется, откровенно выпрашивает ласку. И получает ее: грубую, практически животную. Мужчина притягивает девушку за шею к себе, от чего та, не имея возможности опереться руками, падает ему на грудь. Лу видит, как он скалится, довольный — в отблеске огня блестят зубы. И впивается ей в губы. Но девушка умудряется вывернуться из поцелуя и кусает мужчину в шею. Он, подставляясь, запрокидывает голову. Одна его рука скользит между ее широко разведенных бедер, второй он натягивает свободный конец веревки, вынуждая свести лопатки и изогнуться. Лу узнает их — но не благодаря зрению, а внутренним чутьем, что сродни уверенности. Мелькает своя-чужая мысль: «Если ты боишься огня, то почему же любуешься мною в свете его пламени». Лу вновь начинает мерещиться, что та девушка, это на самом деле она. От тревоги и смущения — она чувствует себя подглядывающей, отводит от пары взгляд. И замечает ружье, брошенное на диван… Резкий звук окончательно прерывает видение. Перед глазами остаются лишь искореженное ружье да поломанная металлическая голова оленя. Постепенно приходит осознание, что длящийся противный визг — сигнализация. Лу буквально уткнулась носом в витрину, вот та и сработала. От окончательного же падения девушку удерживают две пары рук — Мартена и… — Мадемуазель Рид, с вами все в порядке? Лу заторможено кивает Приору и чувствует, как одна пара рук ее бережно отпускает. Другие же ладони, держащие ее за предплечья более грубой хваткой, не размыкаются. На щеках девушка ощущает медленно высыхающие дорожки слез. Машинально берет протянутый Мартеном платок. — Мадемуазель, может быть, воды? У нас тут слишком душно, простите, — откуда-то слева. Лу вновь кивает. — Как можно быть такой недотепой при такой должности, а? — фраза сказана практически на ухо — чтобы слышала только Лу. Вспышка раздражения: — Черт, Каспер, у тебя до такой степени проблемы со словарным запасом? Других существительных не находится? — и тут же осекается. Лу запоздало осмысляет, что и кому она говорит. Жонсьер. Лицо начинает жечь предательский румянец. Марк удивленно приподнимает бровь. Обращение к нему по совершенно незнакомому имени настолько внезапно, что первые секунд двадцать он даже не знает, что ответить. Но потом ступор спадает. — Видимо, удар головой вам бы не повредил, Рид. Может, мозги наконец встали бы на место. Что ж, при следующем вашем падении учту это. Руки отпускают Лу, у которой пока нет сил на реплику. Она, в глубинных далях своей души, самую малость сожалеет о потере его прикосновений. У Кея глаза напоминают два блюдца. Он со всем старанием отвлекает на себя внимание экскурсовода, что продолжает рассыпаться в извинениях за «чересчур чувствительные датчики сигнализации» и «помещение без окон». Мартен молчит, но с таким откровенным осуждением смотрит на Марка, что становится ясно: он слышал все произнесенное им. Этот пристальный взгляд вынуждает Жонсьера не развивать свою мысль об умственных способностях и грации Лу дальше. И даже произнести: — Сожалею о грубости, мадемуазель. Хотя по самому тону абсолютно ясно: ни черта он не сожалеет. «Сторожевой пес поджал хвост. Вот это дрессировка, месье Приор. Мило… Но что же это в действительности было со мной только что?». Голова у Лу в легком тумане до конца дня. Она дает себе обещание обязательно поискать хоть какую-то информацию о Фарерских островах, о неких Каспере, о Скарлетт Кацен — имена накрепко впечатались в память — и обратиться-таки к психиатру. Но в последующие дни на нее сваливается столько рабочих вопросов и мероприятий, что сил остается лишь на то, чтобы вечерами доползать до кровати. Воспоминание о выставке меркнет, Лу в один из дней даже почти убеждает себя, что произошедшее там — следствие переутомления, переживаний, ее буйной фантазии и Марка рядом. Но главное слово здесь — «почти», Лу все же не любит заниматься самообманом. На вопрос: как такая явно долгая и подробная галлюцинация уместилась в пару минут реального времени — придумать ответ совсем не выходит. Как и на вопрос, чем Каспер похож на Жонсьера. Кроме, разумеется, крайне раздражающей манеры поведения. О Скарлетт же Лу даже задумываться не хочет: при малейшей попытке накатывает физическая слабость и тошнота. Не самые приятные и способствующие работе ощущения. «Дура ты, Лу, какая же дура. Вместо того, чтобы волноваться о том, что происходит с твоей головой, ты какого-то фига думаешь, что то допотопное ружье в руках Марка смотрелось бы ничуть не хуже, чем в руках охотника… Как и тот ремень вокруг ноги… Все, хватит». Видимо, мозг устает от бесконечного откладывания поиска информации и передает бразды правления подсознанию.***
Лу бредет между столами с перевернутыми стульями на них. Просторное помещение не кажется заброшенным, скорее выглядит так, будто вот-вот в него придут официанты и начнут готовить зал к открытию. От понимания этого должно стать легче на душе, но по малопонятной Лу причине оно имеет обратный эффект. Беспокойно. Взгляд ищет, на чем бы остановиться. И находит. У самой стены стоит автомат, ассоциирующийся с теми, из которых можно вытащить плюшевую игрушку. В далеком счастливом детстве отец однажды выиграл большую жабку в подобном. Лу отчетливо ее помнит, особенно ее ненатурально-зеленый цвет и немного печальные глаза навыкате. Даже много лет назад она понимала: такие жабы не водились до шторма, хотя этикетка радостно сообщала об обратном. Та жабка была ее любимой игрушкой долгие годы. А после смерти отца Лу порой могла заснуть, лишь прижимая ее к себе. Подойдя ближе, Лу читает поблекшую от времени надпись над стеклянной витриной автомата: «Получи свое предсказание». Мысленно хмыкает и пытается рассмотреть, что находится внутри. Там темно, а стекло не то покрыто толстым слоем пыли, не то просто мутное. Любопытно. Лу прижимается к нему практически вплотную. В глубине можно разобрать лишь общие очертания куклы в странном воротнике и с кроличьими ушами. Перед ней на узком столике разбросаны какие-то камешки и стопка карт. Все остальное рассмотреть на получается. Повинуясь внутреннему порыву, Лу достает из кармана монетку и бросает в отсек автомата. Та проваливается со звоном. Девушка даже не задается вопросом, сколько нужно было заплатить и откуда у нее монета. Какое-то время ничего не происходит. Лу с внезапным облегчением думает, что аппарат сломан, и собирается уходить. Но за еще недавно казавшимся мутным, а сейчас вдруг прозрачным стеклом автомата зажигается яркий свет. Лампочки слепят. Раздается приглушенный гул, как от вертолета, только гораздо тише. Фигура внутри — тот самый человекокролик, что Лу видела на выставке. Теперь она в этом абсолютно уверена. И это творение безумного мастера вдруг делает вдох. Вернее, конечно, оно не может дышать, но выглядит именно так. Лу неуютно и даже мерзко, но интерес перевешивает. Где-то в недрах автомата оживает динамик. — Как мило, что вы с охотником вновь нашли друг друга, — голос у куклы мужской, с вкрадчивыми интонациями. Почти гипнотический. «Кролик» склоняет голову чуть влево и поднимает обе лапы-руки, практически касаясь разделяющего их с Лу стекла. — Я рад, крайне рад, ведь снова ты со мной. Была малышкой Скарлетт… И пусть сейчас зовешься ты иначе, но, как и прежде, запуталась в чужой игре. Как занятно. Ну, что ж, посмотрим, чем она закончится для тебя, — пауза. — В этот раз. Кукла дергает головой, заставляя Лу отпрянуть от неожиданности, и, хоть это и едва заметно за маской, улыбается. Три красных глаза внимательно, с каким-то плотоядным удовольствием рассматривают Лу. Самое ее сильное желание — бежать, но она больше не в состоянии сделать и шагу, словно кролик, каким бы каламбуром это сейчас ни звучало, перед удавом. — И не забывай: я буду присматривать за тобой. Потому что это один из самых моих любимых спектаклей. С тобой весело, малышка Скарлетт. — Что ты такое? — Лу с трудом ворочает языком, будто тот распух во рту. — Я — это то, чего никогда не было, никогда не будет, но что есть всегда. Кролик смеется, смеется, смеется. И медленно растворяется в воздухе. У кровати надрывается будильник.***
Лу сидит в приемной у кабинета Приора, ожидая окончания смены Кея. Последние дежурства проходят штатно, что безгранично радует. Лу и так хватает моральных дилемм, переживаний и тем для осмысления. О том, как она едва не расплющила себе нос о противоударное стекло и кем была спасена от этой участи, уже пару дней весьма успешно удается не размышлять. Равно как и о сильной, чрезмерно долгой хватке рук Жонсьера. О галлюцинации же забыть не выходит никак, особенно после увиденного накануне сна. Лу пока еще не дошла до той стадии, когда некоторые начинают считать себя великими ведьмами, способными зрить в прошлое. Поэтому вариант, что она подсмотрела за бывшими владельцами броши и ружья, отпадает сам собой. Или нет... Послевкусие узнавания, даже родства с привидевшимися людьми до сих пор с Лу. «И почему я назвала Жонсьера этим странным именем… Единственный Каспер, что я знаю, — то милое привидение из доштормового мультика. А с ним вечно хмурый инквизитор ну никак не ассоциируется. А вот с охотником,» — Лу как-то сразу окрестила этим словом мужчину из галлюцинации: «С охотником — вполне. Как минимум, они оба явно умеют вязать петли. Фу, отстойная шутка. Голова пухнет от этого всего, пора к доброму доктору. Прав Йонас, эта работа сведет меня с ума. Хм… Может, я просто видела этих людей в Лаграс? А мозг проассоциировал с ружьем и… Но тогда…». Погруженная в размышления, не отдавая себе отчета, Лу только теперь понимает, что сделала: пусть и коряво, но весьма узнаваемо она нарисовала на планшете страшноватую куклу антропоморфного кролика. К слову, кукол Лу никогда не любила. В детстве предпочитала им игрушечные машинки, мячи и драки с мальчишками на площадке. Став же старше, она начала испытывать по отношению к ним нечто среднее между отвращением и тревогой. И чем больше кукла напоминала живого человека, тем хуже. Но так как девушка никогда не собиралась покупать себе ничего подобного, проблем не возникало. Ровно до того момента, когда она впервые увидела почти не тронутую временем и природой противную куклу трехглазого зайца. Лу хочет выкинуть ее из головы, очень хочет, но ее желания никак не могут повлиять на то, что образ, кажется, отпечатался на сетчатке. А сон доказывает, что не только там: он проник куда глубже. От воспоминаний о третьем глазе — ровно посреди лба — по рукам бегут мурашки. «Крэп… Почему в сегодняшнем сне я была уверена, что его зовут Атропос. Что это вообще за имя такое, откуда я его взяла? Он не представлялся. И какого я на полном серьезе думаю о кукле, как о чем-то одушевленном». Лу решает поискать информацию об этом имени в интернете, но вдруг слышит, как открываются двери лифта, и следующие за этим звуком чеканные шаги. «Отлично, докатилась до того, что узнаю его шаг. Что будет следующей стадией?». Она кладет планшет на колени и обреченно вздыхает. Звук клавиатуры на секунду замирает, прерывается голосом Даниэль, здоровающейся с Жонсьером. Потом шаги звучат ближе, и Лу видит его перед собой. Он выглядит более усталым, чем неделю назад, под глазами явственно проступают синяки от недосыпа. Откуда-то в душе Лу берется тревога за него, которую она пытается заглушить. Явно не особо радуясь встрече с девушкой, Марк желает ей «доброго дня» — интонацией подчеркивая, что тот был таковым ровно до их встречи. Скользит взглядом по лицу Лу, что-то отмечая, потом — по так и не погасшему экрану планшета у нее на коленях. И, кажется, замирает на пару секунд. «Лучше бы ты так внимательно мои колени рассматривал». Инквизитор, не скрывая отвращения, но тихо, словно сам себе, говорит: — Мерзкая кукла. Лу, которой в этом момент очень хочется поверить в проблемы со слухом, просит Марка повторить сказанное. Тот лишь отмахивается, проходя мимо. Тогда она, внутренне не желая ответа, но необъяснимо отчаянно нуждаясь в нем, спрашивает. Наобум. — Жонсьер, он ведь вам снился? Тоже… Лу не заканчивает предложение: Марк заметно вздрагивает, застывает на полпути к кабинету Приора, но быстро берет себя в руки. Если бы Лу не высматривала жадно любую его реакцию, то не заметила бы. Для нее его ответ безмолвно однозначен. И уже не имеет значение, что он скажет. А он непременно скажет, потому что знает ее приставучую натуру. — Зачем-то вы же произнесли это вслух. А у вас раньше не наблюдалось речевого недержания. В его вздохе явственно выражена вся скорбь народа, пережившего шторм: — Рид, если вы не видите, я немного занят. Но непременно выделю вам пару минут чуть позже. От вас иначе не отвяжешься. — Неужели вы снизойдете до меня? Марк скрывается за дверью, ничего не ответив.***
Атропос наклоняет голову и прищуривает красные глаза, будто прислушиваясь к чему-то. Губы, полуприкрытые кроличьей маской, растягиваются в подобии улыбки. А слова, явно предназначенные кому-то невидимому, повисают в недвижимом воздухе стеклянной коробки: Пока та страшная ошибка не будет прощена, История кровавая не будет знать конца.