June, rock

Время было тяжёлым, но нас спасала музыка и любовь. Её звали Аня. Анюта. Моя Анечка. Я только-только закончил школу и знойными летними вечерами пропадал на «музыкальных встречах» моего друга (так мы очень преувеличенно обозначали наши подростковые развязанные танцы, подпевания рок-группам и курение украденных у отцов сигарет в его квартире). Там мы и познакомились. Первая любовь вспыхнула во мне с первыми аккордами «Позвони мне рано утром». Резко, рьяно, так, как бывает только у нас — подвыпивших советских выпускников-музыкантов. Солнце давно опустилось за горизонт. Она сидела у открытого окна на широком подоконнике, прижимая к груди колени и обнимая их тонкими руками. Её хлопковое платье задралось, обнажая небольшие ранки и ссадины на бледных ногах. По узким плечам струилась волна ее тёмных волос. Я внимательно изучал её профиль: прямой нос, густые ресницы, искусанные в кровь губы. Окинутая лунным светом, она выглядела так безмятежно и наивно, как это вообще было возможно в хаусе подростковой рокерской тусовки. Она почти не вписывалась в интерьер этой старой квартиры, не подходила моим сумасшедшим друзьям. Только её кровоточащие губы, подпевающие песне, играющей в соседней комнате, выдавали в ней причастность к происходящему. Я вернулся в шумную гостиную. Людей было много. Мы всегда собирались большими компаниями, однако своего друга я отыскал без труда. Голосистый и вечно пьяный он приковывал взгляды ни то резкими, беспокойными движениями, ни то дурацкой манерой заправлять растёгнутую рубашку в ярко-оранжевые брюки. Я за локоть привлёк его к себе и, намереваясь перекричать музыку, наклонился к самому уху: — Кто она? — я пальцем указал в сторону кухни. — Ты про Аньку что-ль? — говорил он раздражающе, с издёвкой, с неприятной «пацанской» манерой. — Да странная девчонка. Подружка моей сестры. Стала приходить сюда только после того, как узнала, что у меня есть кассеты с песнями «Зоопарка». Диковатая фанатка Майка Науменко. Приходит, садится на подоконник на кухне и слушает. Мои с ней тусоваться не хотят, да и она инициативы не проявляет. Херни не творит, так что я позволяю ей ошиваться здесь. Я кивнул ему, забрал у него из рук бутылку с сидром и приподнял её в примирительном жесте. А сам направился на кухню. Я сделал глоток. Она внимательно изучала глубоким взглядом зелёных глаз ореол серебряной луны, будто специально не замечая меня. — «Зоопарк» любишь? — Да кто ж не любит. — Хрипловатым, но удивительно приятным голосом ответила она. — И то верно. Ты почему не со всеми? — Громко там. Музыку не только слушать, но и слышать надо. А они лезут с беседами не о чём, и все такие лживые и неискренние, что аж тошно. Я ведь знаю, что рок для них — мода. Странной меня считают, но мне всё равно. Я сюда послушать прихожу, подумать. — Хочешь уйдём? У меня гитара есть. — Хочу. И мы ушли. Бродили долго по городу, обсуждали «Кино». Передавали из рук в руки несчастную бутылку сидра, по переулкам шарахались от стражей правопорядка, а потом устроились на открытой крыше вблизи набережной. Лунный свет блестел на волнах Невы, а они, как бархат, струились аккуратными складками. Так хорошо нам было вдвоём! На моих пальцах от струн загрубела кожа, но я играл. Для неё пытался вспомнить аккорды «Лета» и «Восьмиклассницы». Мой полупьяный голос плавился в нагретом за весь день воздухе. Она подпевала между затяжками, клала мне на плечо голову и целовала в висок. Я влюбился в нее. А она в меня. Так мы и проводили время: на крышах, на квартирных концертах, в узких ленинградских улочках, на набережной и в парках. Заботы о школе и поступлении оставили в прошлом. Были счастливы. Писали песни. Я — аккорды, она — слова. И они были только для нас. Для нашей веры. Веры в любовь и русский рок. А потом… Цой умер. Анька плакала тогда. Сильно и безутешно. Так она любила «Кино» и неординарного, но простодушного Виктора. И я любил. Когда-то его песни сломали мои кости, состоящие из тканей, и вставили заместо них титановые спицы. Взрослые попрекали нас и не понимали, отчего так сильно горевать по человеку, которого мы даже лично не знали. Но мы же подростки. Романтики, воспитанные не академиками, а солистами. Мы музыканты и творческие души. Цоя больше не было. Через год не стало и Майка. Но с нами навсегда осталась их музыка. Наша любовь — их детище, которое мы поклялись хранить и оставлять в веках.