Вот такие ролевые игры

Володя поправляет очки и галстук.       — Юра, мы опять вернулись к этой теме? — голос старшего тихий, с нотками раздражения. Конев, чёрт бы тебя побрал. Откуда он только умудряется вечно доставать то, что нельзя? То ли удача, то ли оно само к нему липнет.       — Ты мне тогда не обьяснил, — пожимает Юрка плечами, и Володя сжимает их, крепко, даже немного больно, в глаза смотрит, а там те самые черти пляшут.       — Да почему тебе это интересно? — шипит Володька, его лицо и даже уши пылают красным. Мальчишка. Его мальчишка. Его Юрка. Старший понимает всё. Ему и самому интресно. Но как объяснить то, что увидел Конев?       — Тебе ведь тоже… Договорить не дают. Встряхивают. Лицо напротив меняется мгновенно. Румянец остаётся. Густой, яркий. Пальцы остаются на плечах. В глазах злость, тревога.       — Юра, это нельзя. Пойми. Запрещено. За-пре-ще-но! — взволнованно шепчет Володя на ухо младшему, расплывающемуся в самодовольной улыбке.       — Запретный плод сладок, — Юрка подливает масла в огонь. И Володя сдаётся. Скидывает очки, развязывает импровизированный красный галстук и целует младшего страстно, бешено. Мизансцена провалена. За такое тогда, в лагере, досталось бы всем, и неудавшимся актёрам, и Володе. Но сейчас неудавшийся актёр он. Виновник торжества тоже он — Володя Давыдов. Всё он. Вспомнил он, предложил тоже он, импровизированную форму сделал тоже он. Юрка только поддержал, а сейчас сидит на подоконнике, широко разведя ноги и сразу скрестив их на ягодицах старшего. Поцелуй жадный, быстрый. Дышать почти нечем. Юрка сам открывается. Вжившийся в роль шепчет:       — Застукают, Володь. — От части он прав. Они у окна. Юра на подоконнике, Володя вжимается в Конева, страстро, красный, возбуждённый. В голове эхо «застукают». Прыгает по стенкам черепной коробки. Смешно становится немного, на какую-то секунду. Как в лагере. Страх быть застигнутыми, страх вылететь из лагеря, не вступить в партию. Страх потерять друг друга. Сейчас кто обратит на них внимание?       — В комнате нет, — говорит Володя и рывком снимает Юрку с подоконника, подхватывает на руки и уходит в спальню. Конев хихикает, словно ему действительно снова шестнадцать. Володька вожатый, строгий, уставший, потому что за малышнёй смотрит, в этих своих очках. А тут Юрка ещё со своими выходками, выкриками, поцелуями и признаниями.       — Будь тихоней, — говорит Володя, а сам не верит себе. Ему бы слушать Юрочку его. Стоны. Просьбы. Его прекрасный немецкий.       — Володь.       — Что? Юрка в роли воспитанника улыбается, смотрит как когда-то. Володе кажется, что любовь всей его жизни сейчас снова какую-то пакость задумает.       — Так может ты всё-таки объяснишь мне? Ну то самое? Намёк ясен, как день. Володя хмыкает в губы младшего.       — Объясню и покажу даже, — словно угрожает Давыдов. И целует. Юрка плавится, так ему хорошо. Как и когда-то, так и сейчас, он готов за один только Володькин поцелуй всё отдать. За взгляд. За хоть одну фразу. Юрка на чём угодно готов принести клятву любви к старшему. Конев на поцелуй отвечает, тихо стонет. Сейчас ему покажут, что же там когда-то такое он увидел. На деле давно ничего ему показывать не надо. Он сам всё знает. Но сейчас ему снова шестнадцать, он влюблён. Володя на кровать Юрку садит, раздевает, целует. Везде, где только кожа оголяется, возвращается к губам и пьёт, пьёт, пьёт жадно. Разрывает поцелуй, в грудь толкает и смотрит сверху вниз. Юрка смотрит, видит каким серьёзным в миг становится его любимый вожатый, как темнеют его глаза, как он втягивает щеки. Такой Володя ещё сильнее заводит. Такому Володе перечить не хочется. Юрка любуется, пока старший рубашку с себя снимает, быстро справляясь с пуговицами, а затем приступает к Юриной. Доля секунды, и вот Юра на спине лежит, Володька над ним склоняется, носом по шее ведёт до впадинки меж ключицами. Это поцелуев куда крышесноснее. Это запредельнее. Юрка теряется, тает, балдеет, по кровати растекается. Цепляется за плечи, в волосы лезет, сжимает, тянет, удовольствие показывая. А Володька целует уже, грудь тяжело вздымающуюся мокрыми следами покрывает, причмокивает, засос первый оставляет.       — Выгонят нас, если прознают, — шепчет Юрка.       — Плевать. Главное из своего сердца не выгоняй, — выдыхает старший. Тогда, в лагере, в который раз украдкой Конева целуя, он бы так не сказал. Возможно никогда бы так не сказал. Но сейчас они не в лагере, где едва ли не на каждом шагу вывески с советскими воззваниями. Володя давно не вожатый, а Юра не тот вихрь неприятностей. За окном не Харьков, и даже не Москва. И горы не Карпаты вовсе самые близкие. Они дома. Они вместе. Володя обоих от штанов и трусов избавляет, совсем на Юрку ложится. От этого дурно становится. Младший хочет что-то сказать, но в голове только Володька, на теле он весь.       — Володь…       — Говори со мной только на немецком, Юрочка.       — Wenn Sie nicht sofort etwas tun, werde ich sterben¹, — грозится Конев на выдохе, потому что Володя снова засос ставит.       — Говори ещё, — просит старший, прижимается пахом к чужому, трётся, изнемогает, постанывает тихо. Юрка поджимает губы и тянет руку к родному лицу, очки снимает. И, как когда-то, Володя щурится смешно. Хочет что-то сказать, но Конев целует, очки в сторону отбрасывает, свободной рукой аккуратно меж животов скользит и к возбуждённым членам. Он пытается обхватить оба. Он ласкает умело. И тепрь черёд Володьки таять, как мороженое.       — Ну что? Такое ты видел там, да? — шепчет на выдохе старший. Юрка рукой двигает, обоим наслаждение доставляет, губы кусает. Он и не помнит уже, что видел там.       — Das ist viel besser².       — Боже, Юрка, — шепчет старший и жмурится. — Твои руки… Твои руки просто… Юрочка. — Володя толкается в руку младшего. А хочется большего. — Ты позволишь мне? Я так хочу тебя. Пожалуйста. Юрка милостив. Он улыбается и кивает. Для такого Володи. Для его Володьки всё, что угодно. И старший ценит. Он отлипает от любимого тела и к тумбе тянется, достаёт презервативы и смазку. Новый бутылёк, полный.       — Ежевичная, — зачем-то говорит старший.       — Schneller³, — подгоняет Конев, — bevor ich meine Meinung ändere⁴. Володька ускоряется, раскатывает презерватив, обмазывает сверху смазкой, немного ещё выливает на пальцы и приставляет к анальному входу. Юрка замирает, расслабляется, позволяет проникнуть в себя, глаза закатывает. Володя аккуратен, нежен. Он склоняется к младшему и утягивает в сладкий поцелуй, играет с языком, сводит с ума. Когда-то такое было только мечтами. И всё, что и оставалось, прятаться, бояться, но делать. А сейчас два пальца свободно расстягивают Юру, который стонет, запрокинув голову, с уст вылетает требовательное «mehr» и «Ja». Володя пальцы вытаскивает и сразу членом заменяет. Плавно входит, заполняет. А Юрка стонет, не боясь, что кто-то услышит. Ему так хорошо. Всегда хорошо с Володей. Толчки медленные, дающие привыкнуть. Руки на талии. Юрка рукой в сторону тянется, Володькины очки нащупывает и надевает на себя. Вот она, точка невозврата. Конев в очках старшего, такой родной, хрупкий.       — Господи. Юра, — стонет мучительно Володя, двигаясь теперь быстрее. Ему нужно совсем немого, чтобы кончить. А с таким Юркой под ним тем более. Младший и сам на пределе, он обхватывает свой член и водит рукой в темп толчкам, стоня и извиваясь. Он открывает глаза и смотрит на Володю, а тот смотрит в ответ. Любуется.       — Schneller.       — Ты повторяешься, любовь моя.       — Bitte beeilen Sie sich, Wolodja. И Володька ускоряется. По комнате разносятся шлепки, стоны, даже вскрики. Юрка подживает пальцы на ногах, за плечи притягивает старшего к себе и шепчет уже по-русски:       — А ты хороший вожатый. И конкурсы интересные. Володя цокает языком и сразу натягивается как струна. Два последних толчка, и он замирает, простонав громче, протяжнее, хриплее. Юрка себя ждать не заставляет. Кончает в кулак, вздрогнув всем телом. Они приводят себя в порядок, принимают совместный душ и идут на кухню. Чай, бутерброды. Володя напевает какую-то из песен Машины Времени. Юрка говорит, что хочет вечером погулять по городу.       — Значит погуляем, — обещает старший. — Но пообещай мне одно.       — Что именно?       — Говори со мной на немецком.