Be my great exception

***

   Двадцать четвёртое октября. Питер. С утра, вроде, было солнце, сейчас уже вовсю валит дождь. Антона валит только усталость: не физическая, зато какая эмоциональная. У него нет депрессии, апатии или ещё каких прелестей взрослой жизни, которые он уже успел испытать на себе. У Шаста в жизни сейчас всё, слава Богу, спокойно, и усталость эмоциональная обуславливается только привычным завалом на работе, и лёгким, ну, может, и не совсем лёгким недосыпом.    Рабочий день закончен, и вся эмоциональная усталость сходит на нет от одного лишь пришедшего сообщения. На экране побитого телефона высвечивается лаконичное «Ты сегодня будешь?», а Антону только этого и не хватало для счастья. Вот честно-чистосердечно, без всяких там сарказмов-хуязмов, его этот вопрос после вязкого, как кисель из школьной столовки, рабочего дня окрыляет и возвышает, если не до Рая, то точно до верхних слоёв атмосферы.    — Даже не знаю, Арс, — записывает Антон голосовое, придавая своему голосу напущенной усталости, потому что искренняя только что выбилась из него этим недоприглашением, перелюбопытством. — Я так запыхался на работе, честно, вот даже доползти до сту-у-удии, сил может не хватить, дай мне пять минут подумать.    Шаст — манипулятор на самом деле тот ещё, хоть он и прикалывается на самом деле в этом голосовом, и Арсений поймёт это также быстро, как Антон по первому вздоху в трубку определяет его настроение.    Шаст — манипулятор, может, только ради забавы, и во всех его друзьях и близких это, как правило, вызывает раздражение, но Арсений словно бы такой же: поддерживает маленькую хитрую игру, подыгрывает, словно бы ведётся на эти манипуляции Антона. Но он не ведётся, он просто знает их назначение и исполняет их так, что у обоих настроение взлетает на недели три вперёд.    — Алло? — улыбается Шаст радостно, принимая вызов. Он слышит, как Арс усмехается в трубку, и хочется себе по лбу врезать: точно, он же сегодня уставший, выпал из образа. — Блин, Арс, это ты, а я думал мне звонят сказать о повышении зарплаты в этом месяце, плывёт в глазках от переутомляемости, видимо.    — Какой же ты придурок, ей Богу, — заходятся смехом на том конце провода. — Так ты будешь?    — Чивось буду?    — Ша-а-аст.    Антон видит буквально, как растягиваются в улыбке губы Арса, пусть он их и не видит сейчас, но он эту картину знает наизусть, он вообще Арса знает наизусть. И как он выглядит сейчас, и как глаза прикрывает, умилительно пряча взгляд, и пальцами от нечего делать, чтобы просто руки занять, играется с ниточками на прорванных на коленях джинсах.    — Эй?    — Да? — Шаст промаргивается, чтобы от навязчивой картинки избавиться, от жжения в пальцах из-за желания заползти в эти проклятые прорывы ткани на коленях, прижаться лицом к джинсам, плотно облегающим бёдра. — Я задумался, ты что-то говорил?    — Задумался, — тянет с усмешкой Арсений. Может, у Антона зрительные галлюцинации? Насколько это нормально: так чётко видеть картинку того, как Арсений выглядит при произношении каждого звука? — Задумался, да? Так на тебя непохоже.    — Бля, иди ты нахер. Я бы может и хотел прийти, но твою рожу лишний раз видеть — такое себе удовольствие, знаешь ли, — фырчит напыщенно Шаст, зная точно: можно, на него не обидятся. Потому что Арсений такой же, потому что все эти театральные постановки поддерживает. Поз говорит, что это похоже на брачные танцы у птиц.    — Вот в прошлый раз расходились, ты отлипнуть не мог, а сейчас…    — Мне просто ногу судорогой свело, ты же знаешь, травма голени и все дела, — усмехается Шаст, а сам больно уж резво вылетает под дождь питерский.    Быстрее, дальше, ну же. Ему надо быть подальше от этого мёртвого места, быстрее туда, где кипит его жизнь.    Раньше это была студия, потому что там танцы, потому что музыка и непосредственность, и все родные друг другу на уровне чувства ритма. А сейчас жизнь кипит рядом с Арсением, но это не так важно. Арс всегда там, где танцы, где музыка, а если это всё вместе, то Антон счастлив не по годам. Странно радоваться танцу в паре с мужиком, когда тебе за тридцать. Да и в принципе странно.    — Судорога, значит, — вздыхает трагично Арсений в трубку. — А я-то думал, нравлюсь тебе настолько.    — Вообще нет, — фырчит со смеху Шаст. — Арс, — голос максимально жалостливый. — Ты так и не начал ходить к психологу, как я тебя просил? Ну нарциссизм такое дело, ну, серьёзное же расстройство, Арс.    — Я тебя могу взглядом уничтожить, даже если ты моих глаз не видишь, — бурчит в трубку Арсений.    — Вот о чём я и говорю, может, и Землю ты создал? Откуда такие способности?    — Знаешь, — Шаста пробивает мурашками, ноги к земле прирастают, он знает, что сейчас будет, он эту интонацию выучил прекрасно. Арсений такой же, Арсений — манипулятор похлеще него и даже без стёба. — Сегодня должен прийти…    — Занято, — обрывает Антон, даже не дослушивая. — Я танцую с тобой. Занято.    — Но ты же не придёшь, — вздыхает Арсений. — Надо разнообразить партнёрство в танце, иначе как новый опыт получать?    — К чёрту новый опыт, занято, Арс.    — До встречи, — улыбается Арсений и сбрасывает вызов.    Шаст так и стоит на одном месте, прикрывает глаза, чуть задирая голову. Дышит дождём.    С Арсением всегда так, обламывает постоянно. И не только в попытках по приколу поиздеваться вот таким образом, потянуть резину, поманипулировать.    Он с тараканами Антона познакомился как будто ещё во время первого танца. У них тогда было что-то вроде внутреннего мероприятия, только свои; имена, написанные на листочках, кинутые в шляпу, и полный рандом. Тогда их тренер по танцам вытянул их имена, оповещая всех, что Шастун и Попов танцуют в паре, а песней по случайности выпала «Me too» Меган Трейнор, под которую Арсений в танце импровизировал так, что можно было загореться праведным огнём от смущения. Но Шаст не отставал, и даже грустью захлестнуло, когда песня закончилась, а Арсений, прижавшийся на последней ноте, отстранился с беззвучным смехом.    Антон начал ходить в студию танцевать, когда его туда на открытый вечер затянул один друг. Шасту нравилась музыка, до безумия нравилась, он чувствовал её, жил ей, а Арсений говорит, что Шаст сам музыка, и это… Это было последней каплей в осознании того, что Шаст в этой чаше утопится.    Началось всё хорошо, ну как, Антону нравилось смотреть, но было дико боязно самому танцевать, он платил деньги за то, чтобы прийти и просто посмотреть на то, как танцуют другие — нелепость. И денег жалко, вроде как. Только тараканы в голове были сильнее рациональной жадности, и говорили: «Ну ты же и так получаешь удовольствие, вот за это и заплатил, ничего страшного».    Эти тараканы, что успокаивали, и те, что заставляли ладони ошалело потеть, когда Антон в очередной раз говорил себе: «Вот сейчас, сейчас я встану, сейчас со всеми...» — это были тараканы одни и те же.    Делать что-то на публику и не волноваться — навык очень важный и, к сожалению, просранный. Шаст пытался его возродить в себе, потому что когда-то он был. В школе Антон выступал на сцене, в универе он шутил в КВН, а потом началась серая однообразная жизнь, рутинная работа.    Антон чисто по привычке поднял руку, когда спросили, кто бы хотел вести корпоратив, который они решили провести спустя пять лет работы в одном коллективе. Он поднял руку, потому что, а как нет? Он всегда поднимал, всегда на это соглашался, подписывался с удовольствием. А потом — корпоратив, а у Антона всё тело трясёт. Не может заставить себя выйти на сцену, не может расцепить пальцы сжатые до белых костяшек. Не может вдохнуть.    Словно в тот момент Шаст в самый первый свой раз выходил на сцену — но это было не так! Только вот навык публичных выходов и выступлений был утрачен, а возвращать его у Антона тогда не хватило терпения. Он не мог не думать о том, что скучает по горящим глазам на себе, по улыбкам, когда он выкидывает что-то на сцене. Он правда скучал, но это скучание оказалось слабее взыгравшего страха сцены и публики. Это был парадокс и ловушка, в которую Антон, вроде как, сам себя загнал.    Это было почти три года назад. Шаст тратил деньги на танцевальную студию, в которой боялся танцевать. До чего нелепо и расточительно. Только в один момент всё окупилось словно бы. Потому что в тот момент появился Арсений. Он опоздал к началу, поэтому Шаст даже не видел, как он зашёл, не видел, как смотрит Арсений на то, как Шаст смотрит на остальных танцоров.    — Я про тебя слышал, — усмехнулся он тогда, бухаясь на скамейку рядом с Антоном. — Не танцуешь, а просто наблюдаешь. Фетиш какой-то?    Антон нахохлился весь, сжался, отвернулся от него. Тогда они с Арсом совсем друг друга не знали. Были и недопонимания, и обиды на каждое второе слово, и хотелось из окна друг друга выкинуть (хорошо, что в студии окон не было). Тогда они с Арсением друг друга не знали, а сейчас Шаст знает каждое изменение в голубых глазах и что это изменение значит.    Антон знает, как Арсений дышит, когда звонит сразу после пробежки, как звучит его голос по выходу из театра, если ему понравилась постановка или наоборот, была полным днищем. Шаст без секундной заминки может определить, когда Арсений играет обиду на кого-то, а когда обижается всерьёз.    Знает, как Арсений улыбается, прикрывая своё не лучшее настроение, и как светится от простейшего комплимента, потому что ему это важно, играть-то он вечно играет: самого красивого и уверенного в себе, всегда так гордо и неоспоримо величественно себя показывает, а в один момент, когда Шаст всерьёз называет его красивым, обмякает на глазах и, кажется, тает как фруктовый лёд в сорокаградусную жару, растекаясь липкой бесформенной массой в пальцах Шаста, который его обнимает.    Антон выучил его слишком быстро. Начинает сучиться — значит, всё-таки задели что-то больное. Строит из себя короля планеты всей — тает от простого Шастового «красивый». Говорит, что ему не холодно в своих рваных джинсах, а едва в помещение заходит, начинает растирать голые коленки пальцами (Шасту бы самому их отогреть, но это уже слишком).    Старается смеяться беззвучно, потому что своих тараканов полно, а потом ухахатывается в голос с лица Антона, который у него в гостях умудрился сломать духовку, выключатель света на кухне и отломать ручку от крышки сковородки буквально за пять минут времени своего пребывания в доме.    Шаст — бытовой инвалид, он говорил, говорит и говорить об этом будет, но Арса это почему-то не бесит. Арсения в нём вообще ничего не бесит, и Шаста ничего не бесит в нём, а это проблема вообще-то серьёзная. Ибо Антону найти то, что его в Арсе бесить не на шутку будет, жизненно необходимо. Потому что есть твёрдая уверенность в том, что если найдётся некий раздражающий фактор в Арсении, то будет как-то проще избавиться от влюблённости в него. И у Шаста почти даже получилось, но факт того, что Арсений смотрит в романтическом ключе на кого угодно, но только не на Антона, слишком глупый и парадоксальный, чтобы из-за него разлюбить человека, как бы это на самом деле ни раздражало.    За эти три года они сблизились настолько, что Антону кажется, что даже в отношениях, то есть, при поцелуях, при сексе, у него не было такой близости душевной, какая есть с Арсом.    Арсений позволяет ему слишком много, как Шасту кажется, но даже это слишком много никогда не ослабляет заскоки Антона до той степени, чтобы решиться переступить черту.    Уже столько всего было, что, казалось бы, сомневаться сделать этот решающий шаг через проклятую черту уже и не надо. Но Шаст не может, эта смелость покинула его вместе с умением не бояться публики, и если последнее было побеждёно не без помощи Арсения, то со вторым он только наоборот всё хуже делал.    Столько всего было, но Антону словно недостаточно всё ещё, а прерывает каждый раз то, что Арсений находит себе кого-то. Ну правда, будь он заинтересован в Шасте так, как он в Арсе, разве бы тогда Арсений искал себе кого-то, ходил бы на свиданки, рассказывал бы при следующей встрече, как охеренно или хуёво прошла ночь с человеком?    Антон людей повидал за жизнь разных, в отношениях романтических в том числе, знает он и таких, что вот так специально делают, чтобы ревность вызвать или ещё какую херню, только вот Арс не такой. Шаст знает это, знает его. И может с уверенностью сказать, что Арсений идёт на эти свиданки не для того, чтобы его позлить, а потому что хочет.    У Антона все эти мысли проносятся буквально за минуту. Снова. Он обещал себе, что однажды перестанет об этом думать, не надо зацикливаться так ни на мыслях, ни на человеке, ни на собственных желаниях с ним. Не надо прокручивать в памяти всё, что было и говорить себе, что они уже существуют вместе как парочка, разве что не парочка на самом деле ни хера.    Не надо вспоминать каждую деталь, показывающую, насколько Антон для Арсения особенный. А он знает: особенный до невозможности. Только как друг лишь, видимо. Шаст знает, что Арс его любит как человека, но никогда не чувствовал, словно Арсений хотел бы с ним чего-то в романтическом плане. Даже иногда кажется, что он к Антону только как к брату младшему относится. Да, разница в возрасте у них есть, но не настолько, чтобы Шаста ребёнком считать, и вообще ему тридцать один год, какой нахер ребёнок?    Антон дверцу машины за собой захлопывает явно с излишней злостью, снова начинает беситься из-за собственных мыслей. Нелепость. Шаст сам с собой не в ладу, и это раздражает безумно. И речь как будто уже и не только про тараканов, а вообще про всё. Сам не может понять, что для него правда, когда речь об Арсе. Вроде как, и говорит себе, что счастлив быть с ним рядом так, как Арс позволяет быть рядом с ним, а это охереть чего стоит.    Они переписываются и созваниваются в течение недели, рассказывают друг другу всё, что произошло на работе, гоняют между собой сплетни компании Шаста и театра Арса, словно это самое интересное, что может быть.    Они приезжают друг к другу в гости, с ночёвками проклятыми, на которых спать ложатся только к утру, потому что, встретившись, трындеть не могут перестать до рассвета. А когда ложатся, то всегда вместе, с первой ночёвки так повелось, Арсений почему-то твёрдо был уверен, что, когда у тебя ночует друг, вы должны спать в одной кровати, чтобы разговаривать до момента, пока кто-то из вас не отрубится всё-таки.    Насколько Шаст от этих ночёвок лезет на стену из-за того, как себя сдерживает? Настолько же, насколько и кайфует. С первой же ночёвки повелось правило: Шасту можно всё.    — Я же знаю, до чего ты тактильный, что ты вжался в эту стену? — смеялся тогда в предрассветных сумерках Арс. — Или типа пока в вертикальном положении, жаться всем телом это ещё нормально, а лёжа уже по-пидорски получается?    Шаст тогда только фырчал как ёж, просил Арса заткнуться, а тот лишь смеялся громче и не мог перестать вкидывать шутки со своими дурацкими (очаровательными) каламбурами до тех пор, пока Антон не уложил их обоих в такой близости, какая была привычна вне кровати.    У Шаста была странная привычка, точнее, странная поза для сна с другим человеком: он укладывал того, с кем спал, к себе на живот и обнимал ногами за пояс. С Арсом так лечь безумно хотелось, но Антон понимал, насколько это чревато последствиями. От одного лишь представления Арса, лежащего лицом у него на животе, обнимающего за бёдра, в жар тогда бросило.    Антон устроился, отвернувшись, прижался спиной к груди Арса и обнял себя его рукой — на это даже смелости хватило, удивительно. Арсений прижал его крепче к своей груди, зарылся носом во вьющиеся пряди и уснул. Шаст хотел бы засыпать так почаще…    — Сука, — выругивается он, когда из мыслей его вырывает навигатор, кричащий о том, что он ушёл с маршрута.    Шаст, конечно, дорогу до дома знает, и можно было бы ездить без навигатора, но, во-первых, он показывает пробки с авариями, которые надо вовремя заметить и объехать, чтобы не стоять час, а во-вторых, как показывает практика, Шаст стал слишком рассеянным из-за всего этого в сердце.    Антон пропустил поворот, и сразу же записывает об этом голосовое Арсению. Это уже что-то слишком привычное, как две сигареты с утра.    У Арса точно так же, и это становится темой для шуток не реже, чем в самом начале их общения: отчитываются друг другу о каждом своём чихе, как мамочкам. Но это необходимо: делиться всем, что вокруг, знать, что друг у друга. Это необходимо, как проклятые две утренние сигареты Шасту.    — Та-а-ак, — слышится голос Арса, когда Шаст отвечает на входящий и ставит на громкую связь. — Мне начинать волноваться?    Антон улыбки сдержать не может. Жар затапливает грудную клетку, ему от вот таких мелочей слишком хорошо. Шаст вовремя одёргивает себя, возвращая внимание к дороге, чтобы не просрать второй поворот.    — Я просто задумался.    — Снова? — теперь в голосе Арсения не слышно насмешки, не будет язвительных шуток, теперь он правда волнуется, и у Антона сжимается сердце. — Шаст, пожалуйста, возьми отпуск, если тебя уже всё реально замотало. Хочешь, я тоже возьму? Будем сидеть две безработные дуры, смотреть фильмы у меня дома? Только на танцы будем вылазить.    — Звучит как мечта, — улыбается Шаст.    Себя одёрнуть не хочется, потому что такую честность ещё позволить можно. Вот скажет, что для мечты ему ещё нужно чувствовать губы Арса на своих, царапать зубами бёдра и шею, вот тогда это уже будет перебор. И далеко не струнный на гитаре, которую Антон купил пару месяцев назад, чтобы научиться наконец играть.    — Так давай воплотим? Мы живём, чтобы мечты разбивать или воплощать в жизнь? — спрашивает Арсений с улыбкой, но Антон слышит отчётливо: он не шутит, он сейчас это всё всерьёз.    — Даже не знаю, Арс.    Ну, конечно, он делает шаг назад. Конечно, пятится как опасливая лесная зверушка, увидевшая вдалеке огонёк костра.    — Может, однажды, — вздыхает Шаст, вздох получается слишком судорожным, и он уже знает, что Арсений это так не оставит. Он знает его так же хорошо.    — Я позвоню Серому.    — Не надо, — просит Шаст, впрочем, не особо убедительно. — Арс, ну, это по крайней мере унизительно. Я что маленький мальчик, а ты мамочка, которая будет звонить в деканат и просить дать её мальчику отгул на недельку? Это, конечно, прикольно, что мой босс — твой друган, но если ты это сделаешь, я сгорю со стыда, не вернусь ни на танцы, ни на работу, чтобы больше никого из вас не видеть.    — Жестоко.    — Как есть.    Молчат. В салоне щёлкает мерно поворотник. Ну хоть сейчас не пропустил.    — Тогда, получается, дело в другом?    — В каком смысле? — хмурится Шаст, выкручивая руль для поворота.    — Ну, твоя эта задумчивость, рассеянность она не с работой связана, да? — вздыхает тяжело Арсений. — Если бы всё было из-за неё, ты бы и сам взял отпуск, ты прав, Шаст, ты не маленький мальчик и, вроде как, даже не мазохист. Но если дело не в работе, то в чём? Что у тебя там за мысли? Ты же знаешь, что можешь поделиться со мной всем.    «Не всем», — Антон давит в горле эти слова, потому что знает: нельзя, это Арса обидит.    — Я не буду говорить, что тебе кажется и всё в порядке, типа я чутка устал и всё, — говорит быстро Шаст. — Не буду врать, потому что ты это моментально поймёшь, а потом две недели будешь дуться на меня, а мне этого не надо. Но… Думаю, об этом я говорить пока просто не готов, Арс. Прости.    — Ну и за что ты извиняешься? Дурак ты, Шаст, — снова вздыхает. — Я же всё понимаю. Тебе ли не знать, что я, как никто, может, другой, понимаю, что значит хотеть оставить что-то при себе. Я говорил это не к тому, что ты прям сейчас: за рулём, по телефону, в эту самую секунду — должен мне душу вывалить. Нет, Тох, просто… Если что, я рядом, вот что я хотел сказать.    — Спасибо, — снова клокочущее сердце из груди вырывается.    — И ещё хотел сказать… В общем, если ты правда устал, то не надо идти сегодня на танцы, я тоже не пойду тогда. Могу даже приехать к тебе, посидим посмотрим что-нибудь, разгрузим тебя.    Шаст кусает нервно губы, заворачивая в свой дворик. Соблазн слишком велик. Но и поступить так эгоистично с Арсом не получается, он же наверняка хочет пойти, только из-за Антона отказывается от этого времяпровождения.    — Я буду, Арс, — качает головой Шаст, справившись с собственным жгучим желанием. Ну правда, оборвать всё Арсению из-за чего? В любом случае, если Арсений приедет к нему, Антон будет подвисать, задумываться о том, что его вот так из реального мира вырывает, потому что всё ведь дело в Арсе. — Я не настолько устал, чтобы от своего кайфа отказываться, — Шаст уже толком сам не знает, говоря о кайфе, имеет он в виду сами по себе танцы или эти танцы именно что с Арсением. — Ты же знаешь, меня это не утомляет, наоборот, заряжает всегда.    — Как и меня.    Антон выдыхает беззвучно с облегчением. Наконец-то. Арсений улыбается.    — Тогда до встречи через полтора часа? — спрашивает с улыбкой Шаст.    — Да, буду ждать.    Звонок обрывается, а у Антона обрывается сердце. Вот сколько раз Арсений уже говорил что-то такое, сколько было таких пропитанных заботой и неравнодушием фраз, а привыкнуть к ним всё никак не получается. Как и увидеть за ними что-то большее, чем дружескую симпатию.    В голове всегда одно объяснение, одна отговорка: ну, это же Арсений. Он со всеми такой, улыбается, в шутку флиртует, глазки свои голубые бесконечно строит.    Единственное, что Шаста отличает от остальных, так это то, что Арс нашёл в нём друга, с остальными он остаётся просто «хорошими знакомыми». Только здесь это вообще не утешает, потому что Арсово «друг» для Антона хуже любого другого клейма, а это болючее пиздец, выжжено прямо на сердце.    Антон понимает, что, называй Арсений его просто знакомым, наверно, ещё больнее было бы, но… И снова: Антон сам в себе и своих мыслях разобраться не может. Точнее, в Арсе разобраться не может, но там кто угодно ногу сломит, это Шаст прекрасно знает.    В Арсении, иногда кажется, даже сам Арсений разобраться не может. Иногда кажется, что он запизделся, потому что одна рассказанная история со второй не клеится, но ловить Арсения на лжи Шаст не хочет, это же будет пиздец некомфортная ситуация. Вопрос другой: зачем Арс привирает о простейших вещах время от времени?    Хочет напустить на свою натуру вуаль таинственности? Так за этой вуалью иногда и его лица не разглядишь вовсе. Шаст — единственный в их кругу общения, кроме Серёги, кто научился эту вуаль снимать. Хотя Серёжа её, скорее, не снимает, а сдирает со всей силы, тыча Арса, как нашкодившего кота, носом в то, что он только что не так сказал. А вот Антон эту вуаль именно что снимает, медленно и аккуратно, не заставляя Арсения волноваться, осторожно и бережно.    — Конечно, больше же не о чем думать, конечно, — бурчит на себя Шаст за непрекращаемый поток мыслей, которые крутятся вокруг одного только человека.    Антон заваливается к себе в квартиру, ставит чайник и еду разогреваться — всё на автомате, неосознанно. Осознанно Шаст только об Арсе думает. А нет, и это неосознанно. Всё-таки Антон этот поток мыслей прекратить никак не может, даже прилагая все свои волевые усилия, даже отвлекая мозг на какое-нибудь шоу, сериал, фильм и музыку.    Во время просмотра фильмов всегда занимается хернёй под названием «О, эти персонажи — вылитые мы». Записывает кружочки с моментами диалогов или взаимодействия двух персонажей, в которых нашёл их с Арсом, отправляет ему с лаконичным «мы», получая в ответ стикеры с котами, которые, если честно, Шаст не знает, как интерпретировать. Вот как понять по мордахе кота, что это за эмоция? Ну, по крайней мере не раздражение — и на том спасибо.    Арсений вообще-то таким не часто занимается, но тоже бывает присылает что-то с вкрадчивым и очень громким для Антона «мы». Сердце всегда заходится в такие моменты, а следующее время Шаст тратит на то, чтобы узнать, что это за персонажи, откуда, какие между ними отношения. Проще говоря, ищет намёки от Арсения, но не находит.    Намёки и Арс — это вообще пиздец какой-то. Прозвище «ребусений» прикрепилось уже давно и прочно, только вот Антон до сих пор сомневается, что загадки Арсения можно назвать ребусами. У ребусов есть алгоритм разгадывания, правила шифровки. Типа апострофы — это убрать букву в начале или конце слова. Цифры превращаются в буквы («7я» — «семья»), положение букв одна над другой — вставляется какой-то предлог.    У ребусов есть правила, а у Арсения — никаких. Его загадки не имеют никакого алгоритма расшифровки. Это какой-то непонятный поток мыслей, никогда не угадаешь, что на самом деле вложил в свои хэштеги Арс, никогда не угадаешь, с какими мыслями он фоткался у самой бессмысленной буквенной таблички и какое придумал значение реальной аббревиатуре.    Наверно, это единственный момент, который остался Антоном в Арсении не разгаданным.    — У тебя чайник кипит уже вечность, — бросает сзади недовольный женский голос.    — Ёб твою мать, сука, что ты здесь делаешь?! — взвизгивает испуганно.    — Господи, Антон, ты в себе вообще? — морщится Ира, выключая чайник. — Говорила, не ставь носиком к стене, рисунок на плитке портится, — она заливает кипяток в поставленную кружку. — Я вещи оставшиеся забирала, мы же говорили об этом вчера.    — Точно, да, спасибо.    — За что? — усмехается уголком губ Ира. — За то, что наконец съеду с концами?    — Ой, блять, давай не начинай, — закатывает глаза Антон, пока Ира на смех срывается.    С Ирой они жили почти два года. Это была её квартира. Иры и её бывшего мужа. Квартиру делили через суды вечность, в итоге досудились до разделения на комнаты. Ира сдавала одну из комнат Шасту, в другой жила сама. Третья, комната бывшего мужа, стояла пустая. Не живёт здесь, никого не заселяет, очень она ему нужна (так агрессивно судился за комнатушку), просто жизненно необходима — сразу видно.    И только недавно Антон смог добиться того, чтобы этот мужик продал ему свою комнату, а заодно и выкупил долю Иры. Собрал для себя этот жилой пазл, закончив таким образом грызню за коммуналку и распри по типу «Откуда мне знать, что твой жилец не лезет на мою долю, пока меня там нет?!».    Ира была ему искренне благодарна. За конец этой делёжки, за освобождение от квартиры (заодно и освобождение от ссор с бывшим мужем). Шаст не мог сдержать улыбки, когда Ира радостна смеялась после того, как её бывший муж, наконец перестал ломать цену и продал свою долю Антону. Смех Иры звучал таким… Свободным. Антон очень надеется, что сбросив этот груз прошлого, она сможет начать прекрасную жизнь с нового листа.    Новую квартиру на сумму от продажи Антону она купила. Маленькую, скромную, но только-только свою. А это для неё самое главное.    — Может, Люка всё-таки оставишь? — жалостливо тянет Шаст, глядя на Иру, которая заваривает себе тоже кружку чая.    — Это мой кот, Антон, мы говорили об этом. Разговор окончен, — прерывает она.    — Обещай, что я смогу к нему приезжать… Он мне уже как сын, знаешь.    — Хочешь сказать, что я с одним мужиком и квартирой разобралась, чтобы сразу же с другим ребёнка делить?    — Понял. Молчу, — буркает Антон, пересаживаясь с кружкой за стол.    — Всё хорошо? — спрашивает обеспокоенно Ира, садясь с кружкой напротив. — Ты выглядишь выжатым. Что у тебя по деньгам, Антон? Всё нормально? Ты не вывернул все карманы, чтобы скупить две доли?    — Нет, Ир, всё хорошо, — улыбается вымученно. — С деньгами, — добавляет с тяжким вздохом. — Много вещей осталось? Я могу тебе помочь с чем-то? Подвезу давай…    — Я на своей машине, — качает головой Ира. — Отдохни ты сегодня. Да и на выходных. На тебя правда больно смотреть, Антон.    — Мг, — тянет недовольно Шаст. — Ща передохну и на танцы.    — Даже не знаю, что тебя туда так тянет. Или кто. Ой. Нет-нет, я же ничего не понимаю, не знаю и не замечаю, — ехидничает Ира.    — Знаешь, можешь ехать со спокойной душой, я не сильно буду по тебе скучать, — кивает заверительно Антон, состраивая скорбящую мину.    Ира закатывает глаза, задерживается в этом состоянии показательно долго. Антон начинает волноваться, что ей защемило глазной нерв и она не может откатить глаза обратно. Но нет, всё в порядке.    Чай пьют почти полчаса, переговариваясь о вещах, которые на самом деле сейчас кажутся совсем неважными. Но Шаста это здорово отвлекает от мыслей, даже настроение поднимается и находятся силы для шуток и смеха во весь голос, когда Ира закатывает глаза. Она это часто делает, но всегда в итоге смеётся вместе с Антоном.    Ира вообще приятная, пусть и пытается иногда строить из себя королеву (кого-то напоминает). Она опрятная, умная, на самом деле очень красивая, и что куда важнее, действительно интересная. За плечами у неё — опыт немаленький, разбирается в жизни, как кажется Шасту, она куда лучше него. И влюбиться бы в неё было бы редкостной благодатью, но нет, сердце Антона же не ищет лёгких путей.    И снова мысли не туда уходят. Шасту кажется, что Ира с Арсом похожи, почему тогда именно Арсений? Внешность у них максимально разная, так что получается? Антону ближе голубоглазые брюнеты, чем кареглазые блондинки? Если бы всё действительно было так просто.    Ира вымывает кружки после чая, параллельно с этим наставляя Антона на сознательную жизнь в квартире одному. Следить, чтобы краны были плотно закручены и не капала вода. Всегда проверять, не зажалась ли кнопка слива в туалете, бесконечно тратя воду. Не забывать выключать свет, утюг и электросушку. Не ставить чайник носиком к стене.    У Антона дежавю с подросткового возраста. Когда ещё в Воронеже жил, и маме надо было уехать на неделю в командировку. Вот такой же инструктаж был. Только теперь Шасту тридцать один, а не шестнадцать. И Ира ему, вроде как, не мама.    — Если будешь жечь ароматические свечи, помни про то, чтобы они стояли подальше от штор, — продолжает Ира, уже обуваясь в прихожей. — Помнишь историю Ильи?    — Сатира? — усмехается Шаст. — Мы с Даней, чуть не сдохли, пытаясь смех сдержать.    — У его мамы волосы загорелись, это не смешно!    — Но с ней всё в порядке в итоге, — качает головой Антон. — А вот то, как Илья про это рассказывал, как это выглядело для него, — это было смешно.    — Странный у вас юмор, — бурчит Ира. — Так всё… Что ещё не сказала?    — Наверно… «Будь счастливым»? — предполагает Антон.    — Это уже от тебя зависит, — отмахивается Ира. — Как и всё в этой квартире сейчас, — говорит она так серьёзно, будто бы отправляет Шаста к Саурону за кольцом через всё Средиземье. Ну или посылает сражаться с Волан-де-Мортом. А Шаст всего-то остаётся один жить в квартире.    — Ир, езжай ты уже, а? — кривится Антон. — Справлюсь я. Не маленький.    Ира кивает несколько раз, подбирает с пола две сумки.    — Бля, давай сюда, — фырчит недовольно Шаст, быстро обувшись. — Помогу до машины донести.    На красных губах растягивается благодарная улыбка, Ира передаёт сумки Антону, придерживает перед ним дверь квартиры.    Когда выходят из подъезда, Шаст начинает думать, что у него галлюцинации. На скамейке сидит Арсений, поднимает к Ире с Антоном заинтересованный взгляд, улыбка у него отчего-то выглядит натянутой, здоровается сдержанно, совсем не так, как обычно при встрече с Шастом.    — Арс? Ты чего тут? — удивляется открыто Антон, замирая под подъездом.    — Да я хотел… В общем, думал вместе на танцы поедем, ждал, когда ты выйдешь, повозил бы тебя сегодня, а то ты с поворотами не в ладах.    — А, ясно, — кивает Шаст, расплываясь в благодарной улыбке. — Ща я только Ире помогу, пожжи немного.    Ну вот. Всегда Арсения стебал за это его «пожжи» вместо адекватного произношения слова, а теперь сам «пожжикает». Надо что-то с этим делать, вытравливать голубых бабочек дихлофосом.    Антон помогает с сумками, загружает их в багажник серой тойоты, перекидываясь с Ирой ещё какими-то дежурными фразами. Да будет он поливать оставленные цветы, ради Бога!    — Всё, давай, приезжай, когда захочешь, — говорит Шаст, захлопывая багажник. — Удачи тебе.    — И тебе, — улыбается Ира, целуясь с Антоном в щёки.    Антон машет прощально рукой, когда машина Иры выезжает со двора. Жаль, платочка нет для пущего драматизма. Конечно, прощаться, с одной стороны, тоскливо, но не радоваться тому, что квартира теперь только его, целиком и полностью, — не получается. Из груди вырывается облегчённый выдох.    — Ну что? Пошли наверх, времени ещё хватает, — кивает с улыбкой Арсению, который сидит на подъездной скамейке как-то уж слишком зажато.    — Вытри, — говорит он холодно, протягивая Шасту влажную салфетку из упаковки, вытянутой из рюкзака.    — Что вытереть? — хмурится Антон, на автомате забирая из чужих пальцев салфетку.    — У тебя щека в помаде, — буркает Арс, уходя в подъезд.    Антон бредёт следом, на ходу вытирая салфеткой щёку, смотрит, действительно: на салфетке осталось размытое красное пятно.    — Всё вытер? — спрашивает он у Арса, пока они поднимаются в лифте.    — Нет.    — Можешь вытереть? — просит Шаст, протягивая салфетку.    — Нет.    В ответ остаётся только глаза закатывать. Конечно, нет. Конечно, Арсений не будет марать руки в чужой помаде и слюнях. Брезгливость в человеческом теле. Художникам мультика «Головоломка» стоило бы взять референсы с Арсения.    — Пидора ответ, — буркает Шаст, выползая из лифта и сразу же заходя в квартиру.    — Как оригинально, — усмехается Арсений, прикрывая дверь квартиры, когда заходит в прихожую. — Продолжать эту прекрасную битву рифм не стану. По крайней мере, потому, что не считаю тебя шлюхой.    — А я и не считаю тебя пидором, — бурчит Антон, заталкивая Арсения на кухню, стянув с него ветровку. — Это просто отбивочка. Чего ты такой нервный?    — Не нервный я, погода плохая, — продолжает бубнеть Арс, усаживаясь за столом.    — Мг.    Антон ставит чайник, кипятя воду для чая исключительно Арсу. Ловит на себе насмешливый взгляд Арсения, когда пытается поставить чайник ровно, чтобы тот при этом не был направлен носиком к стене или соседней полке со специями и чаями.    — Что? — нахохливается Шаст. — Мне дом оставили с наставлением не засрать его.    — Надолго она уехала? — усмешка с губ Арсения слезает медленно, Арс взгляд прячет, опуская глаза.    — Не знаю, — пожимает плечами Шаст. — Я ей сказал, что она может приезжать, как соскучится.    — Странные у вас отношения, — тихо говорит Арсений, ворочая кольцо-печатку на безымянном пальце.    — Да норм отношения, — качает головой Антон. — Мне нравится непосредственность.    — Ясно.    — Пасмурно, блять. Ты чего такой кислый? — Шаст ставит перед Арсом кружку чая, садится напротив.    — А себе чай?    Да уж, браво. Мастерский перевод темы. Да хер там плавал, не в Шастову смену.    — Уссусь на танцах, я уже попил. Чего кислый? — настаивает Антон.    — С Ирой пили?    — Это влияет на объём мочевого пузыря или на твоё настроение? — в лоб спрашивает Шаст.    — Объём мочевого пузыря влияет на настроение, Тох, — усмехается Арсений.    — Ща тресну, — предупреждает хмуро. — Что случилось?    — Ничего.    Ну да, блять, как обычно. Вспомнить, когда Арсений отвечал на такие вопросы, и понять, что такого не было никогда.    Либо Арс сам рассказывал о том, что у него что-то случилось, либо вообще до последнего отыгрывал, что всё хорошо. И прикол в том, что, чем больше на него наседаешь с просьбой ответить, тем веселее он начинает выглядеть.    Сначала Антон думал, что это реакция на его неравнодушие, настойчивую заботу. Потом начал смахивать это на некий защитный механизм, многие люди начинают веселиться, когда стрессуют. Последняя версия была в том, что Арс лишь начинает играть эту весёлость, чтобы от него отстали с вопросами о том, что у него случилось. Актёр всё-таки.    Но что из этого на самом деле происходит, Антон до сих пор не знает.    — Может, не поедем никуда? — тихо спрашивает Арсений, грея ладони о кружку.    — А танцы? Ты же хотел…    — Брось, Шаст, мы туда ездим только за тем, чтобы вдвоём потанцевать, что нам мешает сделать это дома?    Антон от такого выпада даже теряется. Во-первых, прозвучало больно уж откровенно и при этом неожиданно. Конечно, это правда, они давно танцевали только в паре друг с другом. Танцы стали для них не только танцами, но и частью общения, частью того конекта, который заряжал их обоих. Но вот, что казалось Шасту всегда, так это то, что Арсу нужны зрители, что он кайфует от того, как на него во время танца смотрят. Ну да, есть зачатки нарциссизма, но Антон всё-таки склонен думать, что это актёрская профдеформация.    Только вот сейчас фраза Арсения будто бы подчеркнула красной ручкой, выделила жирным шрифтом да ещё и в рамочку обвела факт того, что для Арса, как и для Антона, важен сам процесс танца и именно друг с другом.    Это можно расценивать как признание в любви?    — Ты целый день так виснешь? — хмурится Арсений, разглядывая обеспокоенно.    От этого взгляда — ясного и вкрадчивого — в животе всё сжимает в тугой узел. Дышать. Надо дышать.    — Что? А, да, подвисаю, — нервно откашливается Антон.    — Неудивительно, что повороты пропускаешь.    Говорить с Арсением на кухне — слишком личное что-то, значимое. От его беспокойства и заботы приятно греет изнутри. Если бы Шаст мог решиться сделать хоть один шаг вперёд, если бы мог хоть руку чужую на столе сжать в своей ладони, переплетя пальцы. Почему даже браслет, который подарил он же, может касаться руки Арса, а он — нет?    — Я уже и сам не хочу никуда идти, — вздыхает тихо Антон, ложась грудью на стол. — Ты здесь, а большего не надо.    — Какие мы, — посмеивается тихо Арсений, трепля успокаивающе по волосам. — Знаешь, в рюкзаке есть форма с расчётом, если ты всё-таки захочешь пойти на танцы. Но ещё я закинул в рюкзак инвентарь для подружачьих пижамных вечеринок, если всё-таки удастся тебя уломать посидеть дома. Прости мою наглость, но я бы остался дома.    — Такая наглость мне нравится, — посмеивается тихо Шаст, поднимая вверх два больших пальца. — Выходит, пижамная вечеринка? — спрашивает он с улыбкой, поднимая лицо от стола.    Слово «подружачья» игнорирует целенаправленно, от подобных и однокоренных от Арса у Антона уже дёргается глаз.    — Чем хочешь заняться? — спрашивает с мягкой улыбкой Арсений, чуть щуря на Шаста глаза.    От таких взглядом на вопрос о том, чем хочется заняться, в голову лезут не самые приличные занятия, и в целом… Шаст не уверен, что такое можно озвучивать кому-то, будь вы даже в отношениях.    — Танцевать? — нерешительно спрашивает, смотря на Арса щенячьими глазками.    А пока в голове внутренний голос настойчиво орёт строчки песни «блэк бакарди, танцы в моей кровати...», Антон пытается сосредоточиться на пересчёте родинок с левой стороны Арсового лица.    Две. Четыре. Шесть. Взгляд перетекает на линию подбородка. Восемь. Десять. На шею. Одиннадцать, двенадцать… Перед глазами мелькает картинка с раздевалки, у Арса на груди и спине родинок ещё больше. Такой подсчёт слишком примерный.    — Ты мне какие танцы с таким лицом предлагаешь? — дёргает бровью Арсений, расплываясь в усмешке. — Стриптиз только по предварительной записи, Тох.    — Как ты мне дорог, — сбито бормочет Антон, зарываясь лицом в свои ладони.    Не думать. Не думать. Не думать. Ни в коем случае не представлять Арсения и стриптиз в одной картинке, ни в коем случае, блять!    — На вот, жуй лучше и помолчи, — всовывает в руки Арсения упаковку с вафлями.    — Спасибо, — прыскает со смеху Арс. — Может, посмотрим что-нибудь?    — Что бы ты хотел?    — Не знаю, — тянет Арсений, откладывая в сторону вафли. — «Друзей»?    — И зачем спрашивал, — смеётся Шаст, поднимаясь из-за стола.    — Ты любишь их не меньше меня! — слышится за спиной, когда Антон уходит в зал, чтобы включить на телеке «Друзей».    Антон возится с сериалом (больше времени уходит на поиск пульта, но это нормально).    — С первой серии? — громко спрашивает Шаст.    — Ты чего орёшь? — спрашивает над самым ухом голос Арсения.    — Блять, вампир ебучий, просил же не передвигаться левитацией, это пиздец, — смеётся после испуга немного нервно. — Топать, Арс, топать.    — Да нормально я хожу, тебе надо проверить слух, на такой громкости свою музыку слушать, ещё бы ты мои шаги слышал.    — Вот думаю о каждом таком разговоре у нас, — посмеивается на чужое ворчание Шаст. — Ну, пожилая пара — не иначе.    Арсений ничего на это не отвечает, Шаст ловит на себе какой-то странный взгляд, от которого почему-то сердце к горлу подскакивает.    — Всё нормально? — спрашивает он у Арса почти боязливо.    Что за взгляд такой был? Антон сказал что-то не то? Сто раз ведь шутили уже над этим, а сейчас что-то было не так?    — Тут стало пусто, — говорит Арсений, устраиваясь на диване напротив телевизора.    Браво. Спасибо за ответ на вопрос.    — Ну, Ира собрала свои вещи, вот и стало больше свободного места, — пожимает плечами Шаст, садясь рядом с Арсом.    — Так она прям надолго уехала?    Антон хмурится озадаченно, смотрит на Арсения, кажется, Арс что-то не срастил. Шаст прикидывает в голове всё, что он Арсению про Иру рассказывал, про квартиру и сожительство, про выкуп второй доли, но не находит в этом ничего непонятного. Он рассказывал, что выкупил вторую долю у бывшего мужа Иры, «объединил» квартиру и больше не будет мороки с раздельными счетами и ругани на тему того, что Шаст может залезать на кой-то хер в комнату, которая принадлежала тому мужику.    — Ладно, неважно, — отмахивается Арсений, видя зависшего в очередной раз Антона. — Не грузимся, а разгружаемся, да?    Арс без лишних слов включает первую серию, выхватив из рук Шаста пульт, отдаёт всё своё внимание сериалу.    Что Антон упускает из виду?    Уже через минуту, слыша первый закадровый смех со стороны телевизора, Шаст заставляет себя реально отдохнуть и перестать думать. Сейчас никуда не надо, Арсений приехал к нему, они смотрят «Друзей», сидя на диване впритирку друг к другу. Что ещё надо для счастья? Нет, Антон бы сказал, но… Нет, не сказал бы, только подумал бы.    На середине второй серии у Арса начинает разрываться телефон, сначала приходят уведомления в большом количестве, а когда Арсений тянется к телефону, чтобы отрубить звук, на экране всплывает входящий.    — Блять, — Шаст видит, как Арсений зажмуривается, морщится почти что, но вызов принимает. — Да? Нет, я этого не говорил.    Антон ставит сериал на паузу, хмурится, слыша разгневанный тон со стороны звонящего. Арсений его взволнованный взгляд перехватывает, поднимается с дивана и отходит к окну, теребит штору, что-то выслушивая.    — Всё? Спасибо, но я у друга на ночёвку останусь.    Антон аж вздрагивает, слыша, как на той половине провода человека пробирает, да нет, не просто пробирает, там чел как будто взорвался от гнева.    — Окей. Да, я понял, — сдержанно отвечает Арсений на чужой ор. — И тебя туда же. Конечно. Мне нечего забирать, у тебя нет ничего из моих вещей, ей Богу, не драматизируй, переигрываешь. Ага. Да, и тебе всего хорошего.    Арсений сбрасывает звонок, вырубает телефон напрочь, падает рядом с Антоном на диван, зарываясь пальцами в свои волосы.    — Это, блять, что за пиздец был? — выставляя ладони вперёд, по слогам выдавливает из себя Шаст.    — Не хочу об этом, — буркает тихо Арсений.    Он поджимает колени к груди, обнимает их и заваливается в одно движение набок, укладываясь головой Антону на колени.    — Пожалей.    — Чтобы жалеть, надо знать, какого хуя произошло, — возмущается Шаст, сжимая легонько пальцами худые плечи.    — А ты, не зная, пожалей.    После вымученного вздоха Антон всё-таки сдаётся, гладит по плечам, зарывается иногда в волосы, приглаживая чёлку аккуратными движениями пальцев.    — Давай в блиц, — предлагает Шаст. — Я — вопрос, ты — ответ, без подробностей, так, чисто «да-нет». Чтобы я хоть немного понимал, что произошло и мог лучше тебя успокоить. Хорошо?    — Не надо блиц, — вздыхает прерывисто Арсений, прикрывая глаза. — Просто меня опять кинули. Самое обидное, что по факту мы даже в отношениях с ним не были. Меня кидают раньше, чем подбирают, — усмехается кисло Арс. — Вот так. Сказал забрать свои вещи. У него нет моих вещей, что за бред вообще?    Шаст кусает нервно губы, не перестаёт по плечу и волосам гладить. Он не хочет быть таким человеком, который радуется разрыву любимого человека, не хочет и лететь на свежую кровь, как акула. Самым правильным поступком будет просто поднять Арсению настроение, поднять его эмоции к солнцу, а то он весь похолодел за ничтожные минуты этого телефонного разговора.    — Включай, давай дальше смотреть, — шёпотом говорит Арс.    Антон вздыхает тяжело, тянется уже к пульту, но в последний момент себя останавливает. Нет, это какой-то пиздец. Надо тут разобраться.    — Арс, а с хуя ли он вообще тебя сейчас кидануть решил? После чего?    — После слов, что я остаюсь у друга на ночёвку. Он спросил тот ли это, с которым я танцую, я сказал «да», а потом началась пизда. Всё, Шаст, пожалуйста, давай…    — И что? Просто танцы, у нас с тобой никогда ничего такого не было. Мы все там танцуем, а не трахаемся.    — Ревность очень часто бывает безосновательной, Тох, ты не знал? — усмехается совсем уж грустно.    — Давай я с ним свяжусь, объясню, что между нами ничего такого…    — Нет, Шаст, спасибо, не надо, — резко хмурится Арсений, садясь ровно на диване, отодвигаясь чуть от Шаста. — Это нормально…    — Что в этом нормального? — Антон начинает уже всерьёз раздражаться. — Это хуёвое недопонимание от начала и до конца. Нет, в целом я слышал, в каком тоне он с тобой разговаривал, так что к этому еблану возвращать тебя не особо горю желанием, но…    — Что «но»? — спрашивает как-то уж больно заинтересованно Арс без капли раздражения, когда Антон затихает.    — Но я не хочу, чтобы тебя сделали мудаком, из-за которого похерились отношения, потому что ты точно не такой, — Шаст сглатывает тяжело, опускает взгляд в пол, чувствует, как горят щёки.    — Ты не знаешь, какой я в романтических отношениях, Шаст.    — Не бывает такого, чтобы в дружбе человек был охуенным, а в отношениях — хуйня из-под коня, — бормочет Антон, вставая с дивана и отходя к окну.    Почему-то сейчас кажется правильным создать эту дистанцию.    — Бывает, — тихо говорит Арс. — Шаст, ты в каком-то параллельном мире живёшь? Огромное количество людей ведут себя в отношениях как конченые мудаки, будучи охуенными друзьями при этом. Некоторым крышу срывает вот как раз после вступления в отношения, даже после долгой дружбы, шарики за ролики закатываются.    — Нет, я таких не встречал, — качает головой Антон. — Все, кого я знаю, такие же заботливые и неравнодушные люди что в дружбе, что в отношениях.    — Ты притягиваешь хороших людей, Шаст. А я — плохих…    — Серёжу бы это обидело. И я, вроде как, не херовый человек.    — Я не про это. Я про романтические отношения. У меня будто бы какой-то радар сломанный, по моему влечению можно определять мудаков. Если мне кто-то понравился — привет, абьюзер!    — Может, это как с мошками, которые летят на свет, знаешь…    — Ага, или как с мухами, которые на говно слетаются, — фыркает громко Арсений.    А вот это уже обидно. Потому что Арсений, который ему нравится, Арсений, которого он знает, — никакое не говно, а самое настоящее солнышко. И засирать Арса, даже если он сам себя засирает… Нет уж, Шаст не позволит, уважьте.    — Всем не везёт время от времени, — твёрдо говорит Антон, тыча пальцем Арсения в макушку. — То, что тебе в последнее время одни мудаки попадаются, не значит, что ты проклят, не осталось нормальных мужиков, или то, что ты магнит на дерьмо. Что я знаю про мудаков, так это то, что они всегда к хорошим людям тянутся, чтобы ими манипулировать или чтобы их подчинить. Есть ли в тебе проблема, Арс? Наверняка, если ты на них клюёшь из раза в раз. Знаешь, есть все эти исследования про то, что к токсичным отношениям тянутся те, кто привык к херовой среде и чувствуют себя в ней комфортно. Или те, у кого тяга к саморазрушению. Но ты мне на вопрос ответь. Ты реально осознанно это делаешь? Или до того, как вступаешь в отношения, чел нормально себя ведёт?    — Конечно, нормально! — вспыхивает Арсений.    — И в чём тогда вообще вопрос, — разводит руки в стороны Шаст. — Чем тогда это объяснить, если не невезением?    — Всю жизнь? Всю жизнь невезение, Шаст???    — И такое бывает, — пожимает плечами Антон.    — Ну да, легко говорить, когда нашёл уже себе кого-то и ведёшь с ним свою… «Непосредственность»!    Антон прижимает ладони к лицу, заставляет себя вдохнуть полной грудью и выдохнуть. Надо успокоиться, Арса сейчас поддерживать надо, а не в грязь втаптывать. Но каждое его слово выводит из душевного равновесия.    — Что, блять, это вообще значит? — выдавливает из себя Шаст, выставляя вперёд ладони.    — У вас с Ирой же всё хорошо, — тараторит Арсений, махая рукой, совершенно не замечая, как у Антона выдвигается вперёд голова и вытягивается лицо. — Ты ради неё накопил на вторую долю, выкупил квартиру полностью, чтобы ей больше с бывшим мужем не надо было судиться, представляю, как она была рада. Да такому каждая разведёнка с неразделённым имуществом позавидовала бы, говорю, как одна из разведёнок. Не ревнуешь, спокойно относишься к долгим отъездам куда-то, мне стоит уехать на гастроли с театром — всё! Неважно, какой человек, моментально нахуй иду со своим театром! Манипулируешь ты только в шутку и прекрасно чувствуешь грани, находишь со всеми общий язык за секунду, конечно, вам обоим повезло с тобой! В смысле, вашим отношениям повезло с тобой. С таким человеком, как ты, блять, ты понял.    Антон смотрит на Арсения, кажется, у него самого лежит на полу челюсть от удивления, её бы подобрать, но у Антона сейчас не гнутся колени, а сам он так низко не наклонится. Надо просить помощи у Арса. Но тот сейчас выглядит скорее как тот, кто челюсти ломает, а не помогает с пола поднять.    — Арс, — зовёт настороженно Антон, совладав всё-таки с собой. — Мы с Ирой. НЕ. В отношениях, — разжёвывает по буквам Шаст.    Антон следит за переменой эмоций на чужом лице. Как Арсений смотрит на него поначалу совершенно пусто, находясь всё ещё под влиянием своего раздражения. Затем хмурит брови, поднимая к Шасту непонимающий и довольно-таки потерянный взгляд. И только через минуту словно бы до Арсения доходит, взгляд проясняется, расширившиеся глаза смотрят удивлённо на Антона из-под высоко поднятых бровей.    — Ты с хуя ли вообще к такому гениальному выводу пришёл? — с тяжёлым вздохом спрашивает у Арсения, смотря на него так же удивлённо.    — Так ведь… — Арс промаргивается быстро, словно бы пытается от какого-то наваждения избавиться, будто всё происходящее сейчас — одна сплошная галлюцинация, а ему самому надо прийти в себя. — Как вы НЕ в отношениях?    — Что, блять, значит «как»? Обычно! — взмахивает руками Антон. — Я никогда не говорил, что мучу с ней, Арс!    — Но всё ведь… Это подразумевало, — Арсений выглядит совсем потерянным, а оттого на него совершенно не хочется сейчас возмущаться, только успокоить, заверив, что ничего страшного в его ошибочном мнении нет. Только вот выглядит сейчас Арс так, будто бы это ошибочное мнение что-то конкретно так похерило в его жизни. — Вы вместе жили, ты не хотел никогда звать к себе, когда она была дома, ты часто говорил и писал о ней, рассказывал, как вы куда-то ходили, что-то вместе смотрели. Ты ей во всём помогал, в чём только мог. И квартиру выкупил, и всё это… Хочешь сказать, это всё по дружбе было?    — Нет, от огромной любви к анальному сексу по четвергам, — всплёскивает руками Шаст.    Нет, надо себя успокоить. Арсений не виноват в том, что ошибся в выводе, зачем Антон усугубляет ситуацию? Почему его так задело это? Ах да, наверно, потому что Арсений — единственный, о ком у него получается думать в романтическом плане, а этот самый Арсений был на тысячу процентов уверен в том, что он мутит со своей сожительницей.    Только это не причина… Злиться — причина, вывалить эту злость на Арса — точно не причина.    — Арс, — выдох тяжёлый с зажмуренными глазами. — Давай я восстановлю хронологию, потому что ты явно что-то проебал. Я переехал в Москву из Воронежа. Первое время мы жили с Димкой. Работал я на другой работе. На свою теперешнюю попал благодаря тому, что Поз зарекомендовал меня Серому, так я оказался на своей теперешней работе. Денег стало больше, пора было, со всей моей любовью к Диме, переезжать от него нахер. Не хотел я смущать их с Катюхой. А Катя мне вот Иру порекомендовала, рассказав, что Ира срочно ищет жильца для своей комнаты. Мол, у неё проблемы с мужем и деньгами, поэтому никто не хочет снимать у неё комнату. Слишком много проблем. Она и скидку предлагала, а жильца всё равно не было. А мне уже так было неловко перед Позовыми, что я был на всё согласен! — восклицает эмоционально Шаст, всплёскивая руками. — Вот и переехал сюда. Да, мне было неловко первое время, но мы с Ирой быстро нашли общий язык, вообще было достаточно всего раз обосрать с ней за пивом её бывшего, и вуаля! Мы лучшие подружки. Она классная, с ней круто дружить, мы правда всегда друг другу во всём старались помочь, живя тут вместе, да и продолжу я помогать, если надо будет, несмотря на то, что она съехала.    — Съехала?..    — Да, Арс, съехала, — по слогам разжёвывает. — Я выкупил обе доли, теперь эта квартира только моя, а её больше не связывает ничего ни с этим местом, ни с бывшим мужем. Квартира была наручниками, которые их скрепляли, а я выкупил эти наручники себе, освободив их обоих, понимаешь метафору? Ира заехала сегодня за последними своими вещами. Ты же видел, она уезжала с большими сумками. Она забрала все свои вещи, которые хотела забрать. И Люка тоже, блять, вот за кота обидно, — бурчит недовольно Антон. — А неловко тебя при ней в гости звать было, ну блять, как есть. В ту комнату нельзя было ходить, она принадлежала тому мудню. В зале — Ира. Где бы мы с тобой были? На кухне бы сидели? Или у меня? Самое интересное, чем мы можем заняться в моей комнате, — это лежать на кровати и листать тик-ток. Я не люблю создавать людям неудобства, Арс. Если бы звал тебя к себе, пока она тут, создавал бы неудобства и тебе, и Ире. Поэтому приглашал либо в те дни, когда она к родителям уезжала, либо ненадолго, пока она домой не вернётся.    Антон смотрит с толикой опаски за тем, как тяжело Арсений вздыхает, пряча лицо в ладони, опустив голову. Шаст как никто другой знает, насколько Арс тяжело признаёт свои ошибки, точнее, насколько тяжело их принимает. Будь то неверный человек в личном окружении, неправильное мнение о чём-либо или ошибка в математических расчётах — Арсения каждая такая мелочь подкашивает. Словно бы делает топором засечку на его самолюбии, которое не такое уж и крепкое, как он пытается всем показать.    Поэтому Шасту сейчас и не по себе немного. Никогда не знаешь, какой эмоцией или словом Арсений отреагирует на свою ошибку.    Арс почему-то думает, что должен всё знать и быть лучшим во всём, что только существует. Лучше всех танцевать и чувствовать ритм, лучше всех играть на сцене, лучше всех шутить, лучше всех знать что-то (всё).    Арсений всегда стремится к вниманию к своей персоне, что раздражает на самом деле многих. Ведь большинство в этом видит непосредственно манию величия и самовлюблённость. Антон видит в этом страх быть незамеченным и забытым.    — Слушай, — как можно мягче начинает Шаст, садясь на корточки рядом с Арсением, пытаясь заглянуть ему в лицо. — Ничего страшного в этом нет. Только если ты не был каким-то яростным шиппером меня и Иры.    Из Арсения вырывается смешок. Только больно уж нервозный. Короткий и истерично звонкий.    — Теперь подумай о том, что мои советы касательно отношений тем более идут нахуй, ведь никаких отношений у меня нет, — Шаст до конца пытается спасти ситуацию, но кажется, он слишком много Арсу наговорил. — Хотя знаешь, почему-то самые пиздатые советы по отношениям всегда дают те, у кого нет отношений. Или вообще никогда не было. Магия какая-то.    Арсений продолжает молчать, а Шаст замечает, как тот дёргает ногой. Ну вот. Он окончательно усугубляет ситуацию. Словно бы кинулся в воду за тонущим человеком, но сам плавать не умеет и ещё из утопающего себе плот пытается сделать.    — В целом…    — Выходит, ты свободен? — резко спрашивает Арсений, поднимая к Шасту лицо.    У Антона начинают гореть щёки, взгляд соскальзывает с чужих пытливых глаз к чуть опухшим от нервных укусов губам.    — Да.    Тихо и просто. А щёки загораются в стократ жарче.    Арсений на него теперь только смотрит, и от этого взгляда внутри разливается горячий мёд. Слишком горячий, потому что жжёт пиздец сильно на самом деле. Но Антон своих глаз не отводит, смотрит так же прямо, даже не пытаясь от чужого проникновенного взгляда спрятаться.    Сейчас почему-то кажется, что Арсений наверняка и о влюблённости, да уже не влюблённости, о любви Антона к нему подавно не догадывается. Невозможно, чтобы догадывался об этом, будучи уверенным в том, что Шаст с Ирой.    А от этой мысли и волнение со страхом успокаиваются. Ну, не догадывается, и слава Богу.    — А сердце?    — Что? — Шаст хмурится непонимающе.    Ему кажется, он что-то упустил из слов Арсения, замерев в его глазах цвета оперения горной синей птицы.    — Сердце свободно? — разворачивает свой вопрос Арсений.    Вот теперь нервно кусать губы пришла очередь Антона. Что он должен ответить на этот вопрос? Тут вообще есть какое-то понятие верного варианта ответа? Это викторина или социальный опрос?    — Опять подвисаешь, — усмехается тихо Арсений, заправляя выпавшую русую прядь за ухо. — Ничего, если это слишком лично. Ты же помнишь, Шаст, я понимаю, что значит «хотеть оставить что-то при себе».    — Помню, — тяжело сглотнув, тихо отвечает Антон. Кивок слишком медленный. Завороженный.    — Ты из-за этого подвисаешь? Из-за мыслей о ком-то?    — Ты же только что сказал, что я могу оставить это при себе, — хорохорится Шаст.    — Можешь, — тянет весело Арс, поднимая глаза к потолку. — Но любопытство никто не отменял.    — Вот уж давай не надо, — закатывает глаза Шаст, поднимаясь с корточек и тут же усаживаясь рядом на диване с Арсом. — Давай дальше смотреть.    — Ты же хотел узнать, что у меня по отношениям…    — Ага, нашёл рычаг давления, — фыркает Антон. — Я знаю твой следующий ход. Я должен буду сказать, кто мне нравится, а ты только после этого типа расскажешь мне что-то.    — Ты так хорошо меня знаешь, — искренне смеётся Арсений. — Ну так что?    — А ничто, — бурчит Шаст, поднимаясь с дивана. — Пойду чай заварю.    Надо срочно сбегать от этого разговора, срочно давать по съёбам, пока Арсений не заметил бегущую строку с признанием в любви у Шаста на лбу.    — Не уссышься? — нарочито заботливо и жалостливо доносится в спину.    — Иди на ху-у-уй.    — Ты знаешь, что при переполненном мочевом пузыре, есть кое-какие проблемы с эрекцией?    — Арс, ну, блять!    С зала доносится звонкий Арсов смех. На душе сразу теплеет. Блять, снова поставил носиком к стене!    Вздох прерывистый сам срывается с губ. Антон прикрывает глаза ладонью, даёт себе отдышаться. Надо успокоить сердце. И член. Его тоже приходится успокаивать в последнее время, потому что сексуальное желание и тяготение к предмету обожания никто не отменял, а Арсений слишком близко. У Шаста от одного только действия в виде заправления за ухо волос искры побежали по позвоночнику. Это не дело.    Подрочить сейчас не вариант, а значит, заполнить мочевой пузырь — идея вообще-то прекрасная. Всё-таки в этом Арсений прав. Арсений, мочевой пузырь и эрекция — прекрасное наполнение мыслей, блять!    — Если ты будешь на него так пристально смотреть, он быстрее не закипит, Шаст, — шепчет сзади голос у уха.    — Если ты научишься топать, мне не придётся бояться, что в один момент у меня станет сердце, — так же язвительно, в тон, шёпотом отзывается Антон.    — Рас-ска-жи мне-е-е, — нараспев просит Арсений, принимаясь припрыгивать сзади Шаста, держась за его плечи.    — О нет, вот поэтому тебе и надо ходить на танцы. С тобой, как с собачкой, Арс: если не выплеснет энергию, готовься, что дом разнесёт.    — Ты такой смешной, когда пытаешься притворяться противным, — посмеивается Арсений, повисая сзади у Антона на плечах. — Расскажи мне. Кто она? Или он? Или… Как называют людей, которые интерпретируют себя как «они»?    — Трансы?    — Я имел в виду, как они правильно называются, — недовольно буркает Арсений, закатывая глаза.    — Небинарные.    — Точно, да, спасибо, — кивает воодушевлённо Арс. — Так кто?    — Это Арсений Попов, совершенно не чувствующий границы Антона Шастуна, — представляет голосом телеведущего Шаст, просто дурачась. А Арс отчего-то замирает весь. И до Антона доходит, что его шутка по времени не совсем удачна, ведь у него только что спросили, в кого он влюблён. — Это был не ответ, это я так, — буркает тихо. — Ты же понял по интонации, да?    — Понял, — кивает Арс. — Но странно, что ты это сейчас сказал. Что-то подсознательное, да, Тох? — спрашивает нарочито жалостливо. — Вырвалось?    — Сьто-то по-сознательное, да, Тох? — дразнит недовольно Шаст. — А может, и не подсознательное.    — Ты признаёшься мне в любви или буллишь? Я пока не очень понимаю, — Арсений срывается на смех.    Мысль закрадывается одна слишком неожиданно. Не закрадывается, а подкрадывается и выпрыгивает на Антона с ножом из-за угла.    «А что, если его сейчас поцеловать?».    От этой мысли с ножом Шаст успевает уклониться, заламывает ей руку, обезоруживает и укладывает на лопатки. Перетерпел, справился. Ещё в трезвом рассудке, получается.    Не успевает одуматься, как нападает мысль следующая.    «А что, если реально попробовать сейчас признаться?».    А вот эту мысль даже обезоруживать не надо, нож у неё сам из рук выскальзывает от того, как у Антона от одного представления начинают потеть ладони. Мысль смущённо убегает за угол, откуда выскочила. Гаснет свет. Занавес.    — И о чём же ты там думаешь? — с мягкой улыбкой, растягивая сладко слова, спрашивает Арсений.    — О спектакле, — снова прерывистый вздох.    Шаст отворачивается к плите, выключает вскипевший чайник, заваривает чай. Не петь мысленно строчки «чай на столе, жаль, что не ты», не петь!!!    — Спектакле? — искренне удивляется Арс. — О каком???    — В жанре трагикомедии, — нервно усмехается Шаст. — Может, всё-таки потанцуем? У тебя лишняя энергия…    — Она не лишняя, — снова глаза закатывает.    — Для чего бережёшь? — Антон дёргает многозначительно бровью.    — Это зависит от того, кто тебе нравится, — усмехается Арс, забирая свою кружку чая и уходя в зал.    Шаст так и подвисает. Стоит посреди кухни со своей кружкой чая, сверля удивлённым взглядом пустой проём кухонной двери.    Что?        — Это сейчас к чему было? — спрашивает настороженно (с надеждой), проходя к Арсению в зал.    Может, Антон и боится поднимать какие-то темы, но если Арсений их поднимает, то просто отмолчаться, как бы волнительно ни было, — невозможно. К тому же, если Арс вложил в это тот смысл, который пришёл на ум Шасту, то вечер может пойти дальше куда интереснее.    — Что к чему было? — деланно удивляется Арсений, высоко поднимая брови, отсёрбывая первый глоток чая.    Ну да. Конечно. Арсений и облом — это синонимы, пора было запомнить.    Шаст лишь вздыхает. Который раз за этот вечер, подсчитал бы кто-то. Надо ставить счётчик.    Когда он усаживается на диван, Арс тут же подползает ближе, прижимается боком. В этом давно нет ничего такого, они оба довольно тактильные, а привычка друг друга касаться выработалась прочно после, пожалуй, танца третьего.    Первый танец — они прощупывали друг друга, подстраивались, принюхивались, если можно так сказать. Тогда они ещё плохо друг друга знали, и были уверены в том, что этот танец, подаренный им святым рандомом и бумажкой из шляпы, будет их первым и последним совместным. Потому что казалось странно танцевать в паре с мужиком по собственному желанию.    Но Арсений и странность — тоже синонимы. Второй танец был на следующей же встрече. Арс сказал, что ему понравилось, как Антон чувствует музыку. Шасту понравился и этот комплимент, и Арсений как партнёр по танцам, поэтому никакого сопротивления не было. Танцевали второй раз в паре.    И это было так же охренительно, как и в первый. А что было важно Шасту, рядом с самоуверенным Арсением, который смело импровизировал под музыку, он сам переставал испытывать страх перед публикой и волнение перед фактом того, что кто-то смотрит на него со стороны. Арс дарил ему свободу от страха и волнения, Арсений вселял в него смелость.    Третий танец в паре — закрепление чувства доверия. Закрепление некой традиции, что они с Арсением теперь всегда будут танцевать в паре вместе. Арс не боялся делать резкие повороты, падать назад спиной, прижиматься резко грудью. Не боялся, потому что чувствовал в Антоне бесконечную поддержку. Шаст и резкий разворот поддержит, и под спину словит, и прижмётся грудью в такт ровно так же.    Было ощущение, что они друг друга прекрасно понимают. Сначала это было на уровне ритма и музыки, но уже тогда, пусть они и не много знали друг о друге, как о людях, уже тогда между ними начала появляться чрезмерная тактильность. Танец к этому приучил. К ощущению руки на плечах, вокруг шеи, пояса, к прижимающимся друг к другу бёдрам и грудным клеткам. И это воспринималось всегда абсолютно нормально, не было неприязни или мысленной ломки «а нормально ли это?». Это просто было. И было охуенно.    — Ты не смотришь, — с толикой укора говорит рядом Арсений, отставив свою кружку чая в сторону, не допив даже до половины.    — У тебя никогда не было мысли о том, что наша тактильность немного… Ненормальна? Я имею в виду её количество и специфичность?    — Нет, — отвечает тут же Арс, заметно хмурясь. — А у тебя?    — Тоже нет, — качает головой Антон, тихо смеясь. — Просто хотел уточнить это у тебя. С твоей брезгливостью… Знаешь, я ведь никогда не спрашивал об этом, а тебе могло быть некомфортно, вот об этом подумал.    — Мне было более, чем комфортно, Шаст.    Антон кивает, смущённо улыбаясь, снова чувствует, как загораются у него щёки.    — Спасибо. Это приятно, — всё, что получается по итогу из себя выдавить. — Думаешь, это из-за танцев?    — М, типа из-за того, что, танцуя, мы вечно жмёмся друг к другу, у нас и выработалась эта потребность? — Арсений уж так витиевато этот вопрос сформулировал, будто бы они на какой-то конференции обсуждают нечто необычайно серьёзное.    — Да, сир, я думаю, примерно так, — дурачась, кривляется Шаст.    — Придурок, — Арсений фыркает со смеху, разглядывает Антона, сощурившись. — А всё же…    — Нет, — резко качает головой. — Не будем мы об этом говорить.    — Ты даже не дослушал!    — Мне не надо дослушивать, чтобы знать, что ты собираешься сказать. Понимаем друг друга с полу…    — Слонёнка?    — Да, с полуслонёнка, — вздыхает страдальчески Шаст. — Ты хотел смотреть сериал.    — А теперь хочу танцевать, — улыбается хитро Арсений, подпрыгивая с дивана. — Давай.    — Знаешь, а мне вот одна подруга-таролог говорила, что мне нужен в отношениях человек с биполяркой…    — Мы потанцуем сегодня? — с вызовом спрашивает Арсений, высоко вздёргивая подбородок. — Или будем с этим предложением друг к другу ходить, как лиса с журавлём ходили в сказке мириться?    — Под какую песню импровизируем? — сдаётся со смехом Антон, убирая на полку рядом с диваном кружку с нетронутым чаем.    — А какая первая в голову пришла?    — Когда смотрю на тебя, обычно в голове играет «хавана, уна-на-на».    — О нет, — резко выставляет ладони вперёд Арсений. — На будильнике стояла, не смогу под неё кайфовать. Давай что-то другое.    — «Мамбо» Ники Вианна?    — У тебя со мной какие-то мокрые фантазии, Шаст? — усмехается весело Арсений, дёргая бровью.    — «A Little Party Never Killed Nobody». Моё последнее предложение. Иначе расходимся по домам.    — Как жестоко, — взрывается хохотом Арсений. — А может «Nails, Hair, Hips, Heels»?    — Ты выбираешь песни по принципу «Насколько я смогу покрасоваться»? — со смешинкой в голосе спрашивает Антон, щуря на Арсения глаза.    — М, а мне кажется, моё «красование», когда мы в последний раз под это танцевали, тебе очень даже понравилось, — мурлычет с улыбкой Арс.    У Антона щёки вспыхивают моментально. Он отводит в сторону взгляд, смотрит вверх, чуть щурясь, делает вид, что пытается припомнить, о чём Арс тут вообще ему рассказывает.    — «All That Glitters» — последнее предложение, — строит свои невыносимо красивые глаза Арсений, хлопая длинными ресницами. Он уже знает, что Шаст проиграл.    Антон даже не отвечает ничего, только включает колонку, проверяя время, нет, ещё не слишком поздно. Находит в плейлисте названную Арсением песню и включает её, отрегулировав громкость, чтобы музыка была слышна, но не перекрикивала разговоры, которые у них с Арсением в танце — уже часть традиции.    Зрелище голубых загоревшихся глаз тоже привычно, но всё так же вызывает бурю восхищения внутри. Антон никогда улыбку не сдерживал, не сдерживает и сейчас.    До припева Арс в танце отыгрывает недотрогу, к которой Антон даже приблизиться не может (подыгрывает), лишь на последних словах первого куплета, Арсений к нему приближается в один плавный шаг. Приближается к уху, ставя ладонь рядом со своими губами и изображает заговорческий шёпот, пропевая строчки «Не всё блестящее — золото». И наконец даёт обхватить себя руками за талию и повести в танце под припев.    Когда говоришь людям «мне нравится свинг», обычно люди думают нихера не о танцах. Поэтому Антон и не говорил больше, в каком стиле они танцуют. Потому что свинг, с мужчиной в паре, с охуенным мужчиной в паре — слишком двусмысленно в одном предложении.    «Во-первых — деньги. Во-вторых, любовь», — пропевают в один голос на английском. И конечно, Арсений на «В-третьих, красота» указывает двумя ладонями на себя, обводя себя с головы до пят. Антон глаза закатывает показательно, но расплывающиеся в улыбке губы не остановить. Арс с этого смеётся, продолжает танцевать, подбивает бедром, чтобы Шаст не корчил рожи.    — Обычно брошенные люди пьют и жалуются на жизнь, Арс, — с притворным осуждением тянет Антон, прокручивая в своих руках Арсения вокруг оси. — А не танцуют и ржут. Ты странный, знаешь?    — От тебя это всегда почему-то звучит как комплимент, — расплывается шире в улыбке Арс, падая спиной назад, выставляя вверх одну ногу.    Конечно, Антон ловит, держит крепко под спиной, придерживает колено.    — Потому что я не вкладываю в это ничего плохого, а ты понимаешь меня с полуслонёнка.    — Тогда и ты должен понимать, что грустить мне не от чего, я с ним даже в отношениях не был. Минус один противный тип, ах, как жаль, как жаль!    — Актёр, — фырчит со смеху Шаст, прижимая поперёк груди одной рукой Арса спиной к своей груди. — Знаешь, а я думаю, если ты радуешься разрыву с человеком, то это показатель, чё это за человек был.    — М, давно ты философ? — откровенно веселится Арс, выплывая из хватки Шаста, оказывается через мгновение в трёх шагах от Антона.    Шаст оказывается рядом через секунду. Наклоняет Арсения в своих руках, нависая над ним. А песня будто к действию призывает, кричит своё «мы должны рискнуть, нельзя постоянно быть в комфорте, иногда лучше потерять невинность и сохранить доверие».    А Арсений только огня в это масло подливает. Блять, масла в огонь, вот и начали мысли путаться. Потому что Арсений шепчет строчки «стань моим великим исключением, любовь нельзя купить, нельзя продать», глядя при этом ровно в глаза.    Но Шаст снова не решается, выравнивает Арса в пространстве, прокручивает вокруг оси, держа за руку над головой. И снова припев. Не сойти бы с ума к концу танца.    На брейке песни Арсений отыгрывает целую трагичную сцену, пропевая строчки, которые, как и Шаст, знает наизусть.    Это лишь песня, текст. Антон убеждает себя в этом профессионально, но клокочущее в груди сердце угомонить не может. Арсений это не от себя, это Кейт Эрл его устами говорит. Надо в это поверить, необходимо.    «Между нами химия, и мы оба это чувствуем. Любовь бесценна, но и не бесплатна».    Арс оказывается совсем близко, переплетает пальцы ловко и тоже привычно, к уху приближается. Что может быть громче и прямее пропетых строк «люби меня всем, что у тебя есть»?    Только вот тараканы Антона подпевают следующим строкам об океанах слёз и о столкновении со страхами. Шаст начал бояться публики, боялся выступать, танцевать со всеми, боялся на себе лишних взглядов. Арсений помог со всем, вытянул его на танец, а потом вытягивал каждый день. Танцевал с Антоном так, что на всю публику было плевать поначалу (потому что Шаст мог смотреть только на него), потом танцевал с ним в паре так, что каждый свист и хлопок в ладоши поднимал радостную бурю внутри.    Арсений смог придушить всех его тараканов, но последний-то остался. И последнего сможет придушить только сам Антон. Потому что вероятность того, что источник «проблемы» эту «проблему» решит… Нет, существует, конечно, но Шасту хотелось бы самому к этому прийти. А пока слишком много отговорок и оправданий, пока не горит, не нужно, не стоит, не окупится.    — Давай засрём ему подъезд, — вместо признания говорит Антон.    — Точно нет, — взрывается звонким хохотом Арс. — Нет, Шаст, и нет, мы не будем засирать ему подъезд. Да и зачем?    — В знак протеста.    — Против чего? — усмехается Арсений, на последней ноте прижимаясь плотно грудью к груди Шаста.    — Против мудачизма и неоправданной ревности, — твёрдо кивает Шаст.    — Это ж сколько подъездов придётся засрать? — со смехом присвистывает Арсений, всё так же прижимаясь грудью.    На фоне начинает играть уже следующая песня из плейлиста, но песня тихая, а будь даже громкая, Антону кажется, он бы не услышал её за собственным сердцем.    — Мы сделаем его символом всеобщего мудачизма, — снова уверенно кивает, чуть сильнее сжимая пальцы у Арса на поясе.    — Мы с ним даже не были в отношениях, Шаст.    — Вот именно, а он уже показал себя мудаком и ебанутым собственником.    — Шаст, а ты знаешь, что согласно статистике девяноста пять процентов случаев, когда не хотят говорить о том, кто нравится, другу, — это случаи, когда нравится этот самый друг? — резко меняет тему, переводя стрелки, Арсений.    — Нет такой статистики, — буркает Антон.    — Есть.    — В твоей голове? — усмехается Шаст, а взгляд его так и соскальзывает от внимательных глаз к чуть приоткрытым губам.    — Теперь и в твоей, — пожимает плечами Арсений. — Я задам прямой вопрос. Если ответ «нет», просто скинешь на моё психическое расстройство.    — На которое? — деловито удивляется Антон, вскидывая брови. Арсений его в бок щипает в ту же секунду.    — На нарциссическое, конечно, — фыркает Арс. — Если нет, я просто нарцисс, что уже принимается за чистую монету. А если «да», то… Надеюсь, на «да».    — Потому что не придётся идти к психоло..? Ай! Да ладно-ладно, молчу я, — бурчит Шаст, потирая ущипленный снова бок. — Задавай вопрос.    Арсений делает маленький шаг назад. Буквально, а не метафорически. Отступает от Антона, оставляя между ними расстояние меньше вытянутого локтя.    У Арса немного покрасневшие щёки, но это после танца, у Антона сейчас так же. Но вот взгляд смущённый у Арса точно не из-за свинга. Это зрелище крайне редкое, и Шаст на нём подвисает безнадёжно. Смущённый Арсений — это личное до безумия и такое родное, что хочется от всего прикрыть, укутать в свои руки, спрятать в складках огромной даже для Шаста толстовки. Арс в этом гнезде бы выглядел мило до безобразия.    — Ты очень нерешительный, я помню, почему ты не танцевал со всеми, когда я только пришёл в студию, — начинает издалека. — Но мне удалось тебя вытянуть из не одного страха. И возможно, я, конечно, ошибаюсь. Возможно. Но не спросить в лоб я ведь не могу.    Антону хочется сказать «можешь». Хочется это сказать, потому что понимает, к чему Арс ведёт, понимает, что это за вопрос сейчас будет. Как и понимает то, что не ответить Арсению честно не сможет, ведь прямой вопрос от Арса — это не тот случай, когда можно отвертеться, промолчать или, не дай Бог, соврать.    Когда Арсений задаёт прямой личный вопрос — это тест на доверие. Все личные вопросы до этого были тестами. Какие-то обычными, какие-то контрольными. А вопрос, который прозвучит сейчас, будет для Антона экзаменационным. Ладони уже вспотели.    — Человек, которым на данный момент занято твоё сердце, это ведь я?    А нет, не экзаменационный, всё-таки контрольный. Только не вопрос, а выстрел.    — Да…    Тихо и на выдохе, прикрыв глаза. Спокойно, будто бы уже нет никакого смысла вертеться, а может, не было никогда. Шаст не просто обезоружен Арсением, Арс его и без брони оставил. Причём давно уже, снимал все бронированные пластины с души Антона постепенно. Контрольными вопросами, касаниями, откровениями и танцами. Давно уже ни брони, ни оружия.    Шаст видит, как на чужих губах расцветает улыбка, нерешительная, но бесконечно греющая.    — И как давно?    — Больше года, — пожимает плечами Шаст. Ну да, разговор ведь абсолютно будничный, чего уж там.    — Больше года, — глухо повторяет Арсений, делая шаг к Антону, обнимает его за плечи.    — Это жалость? — Шаст пытается хорохориться, пытается себе твёрдости и смелости поддать. Ну хоть не слезливым голосом это спрашивать, ну!    — Жалость, — подтверждает Арсений. — Жалко потерянного времени.    И Антон, который должен понимать с полуслонёнка, не понимает, что ему хотят сказать, ни на йоту.    — Типа этот факт как-то обнуляет всё хорошее время, которое у нас было? — обиженно сипит, сжимая кулаки, прижатые к собственным бёдрам.    — Ты меня не понял, — качает головой Арс, отстраняясь и ловя лицо Шаста за щёки. — Я имел в виду просранное время, которое мы уже могли быть парой, но ей не были.    Нет-нет-нет, это всё сплошная галлюцинация. Это всё от переутомляемости, это, называется, доработался. Не может это реально происходить.    — Ты мне понравился сразу, — улыбка у Арсения скорее скорбящая, чем радостная, ещё и брови свёл на переносице. — Я видел, что, вроде как, и я тебе нравлюсь, но потом ты рассказал про Иру. Блять, вот кому надо вручить приз за необоснованную ревность. Я всё это время был уверен, что вы вместе. Думал ли попытаться «увести»? Честно, один раз было, и чуть не возненавидел себя за это. Я сам был в ситуации, когда уводили человека. Приятного мало. В общем… Несмотря на всё, я не такой мудак, вот и… Оставалось только ревновать и завидовать. Ну и, естественно, пытаться переключиться.    — Арс…    — Как-то тупо всё получилось, да? — из Арсения нервный смешок вырывается. — Ей Богу, как будто школьники, такая ситуация у взрослых людей — нелепица полная.    — Арс, — более твёрдо зовёт Антон, прочистив горло.    — Да? — Арс поднимает взволнованный взгляд, бегает искрящимися глазами по лицу Шаста. Светится весь, несмотря на собственную неловкость.    — Я не мудак и не абьюзер, но…    — Ой, иди к чёрту, — смеётся тихо, закатывая глаза. — Спасибо, что не такой, как все, кто мне нравился раньше… Надеюсь, новый статус тебя не испортит.    — Новый статус? — с улыбкой спрашивает Антон.    Вот честно, его от радостного прыгания и хлопания в ладоши удерживает только не отпустившее до конца напряжённое неверие. Ну и адекватность в его понимании — тоже отчасти.    — Хочешь остаться со старым статусом? — с вызовом спрашивает Арсений.    Всё манипулирование Арса — не больше, чем заигрывание. Как и говорил Поз, брачные танцы у птиц.    — Не хочу, — смеётся тепло Шаст. — Первое свидание?    — Сейчас? Или ты предлагаешь однажды устроить?    — Сейчас я до безумия хочу тебя поцеловать.    Тихо, шёпотом, но так просто и легко, словно не у него это ладони потели и аритмия грозилась прикончить.    Антон приближается, чуть наклоняясь, замирает на расстоянии, при котором их носы соприкасаются, когда Арсений делает немного суетливый от нетерпения кивок.    Немного наклонив голову вбок, Шаст медленно сокращает оставшиеся несчастные пять сантиметров. Губы соприкасаются мягко, почти неощутимо. Поначалу. Но Антон слишком долго ждал этого момента, слишком часто его представлял и один Бог знает, сколько раз ему это снилось. Поэтому долго осторожничать у Шаста не получается, он прижимается крепче губами к губам Арсения, чуть приоткрывая рот, сжимает крепче в своих пальцах чужую талию, всем телом придвигается ближе, сминая довольную улыбку Арсения в поцелуе.    Когда на собственных губах ощущается мимолётное движение горячего языка, земля грозится уйти из-под ног. Антон продолжает ставить под сомнение каждую секунду новой реальности, прогоняя в голове тысячный вариант, почему это может происходить не на самом деле. Но когда в поцелуе языки соприкасаются — немного смущённо и нерешительно — Шаст сдаётся. Он слишком долго этого хотел, он слишком хочет в эту реальность поверить. Упасть в неё и безмятежно раствориться.    Движения языка Арсения на губах и в собственном рту заставляют задыхаться, колени дрожат, и теперь кажется, что это Арсений его держит, он — его опора, поддержка, а никак не наоборот. Антон давно нашёл в Арсе свою уверенность, свою смелость.    — Я безумно в тебя влюблён, — шепчет в губы Арсений, отстранившись совсем чуть-чуть.    — Я безумно тебя люблю, — с улыбкой легко признаётся Шаст, оставляя короткий поцелуй на уголке таких же улыбающихся губ.    — Даже так? — с искренним удивлением спрашивает шёпот Арса.    — Так. Мы сходим на свидание?    — Мне кажется, оно уже началось, — тихо смеётся Арсений, обвиваясь руками вокруг шеи, повисая у Антона на плечах.    — Выходит... Никаких ресторанов, пафоса и всякого такого? Чай, "Друзья" и свинг?    — Как по мне, идеально, — довольно бормочет Арс, утыкаясь носом в шею. Плавится весь в руках Шаста, когда чувствует приятные поглаживания по спине. — Возможно, это даже символично, в плане, эта перемена свиданий для меня будет символичной.    — В каком смысле?    — Ну, меня всегда водили, как ты выразился, в рестораны с пафосом. А сейчас... Дом, уют, танцы, ты. То, что мне действительно нравится.    — Цветы дарили?    — Только в театре, после спектакля. Не на свиданиях, — Арсений качает едва заметно головой.    — А тебе нравится, когда дарят цветы? — почему-то этот вопрос кажется сейчас самым важным.    — Очень, — с улыбкой, прикрыв глаза, отвечает Арс.    — Тогда я задарю тебя цветами. Но домашними, комнатными, в горшочках. Комнатные розы очень милые и при этом утончённые, как по мне, тебе прекрасно подходят.    — Какой же ты, — посмеивается Арсений, отстраняясь назад, чтобы в глаза заглянуть.    Антон щурит на него глаза, в свете закатного солнца, выглянувшего из-за туч, его зелёный выглядит потрясающе, волшебно. У Арса глаза кажутся ярче зимой, когда вокруг снег, у Антона — на солнце.    — Какой я? — улыбается Шаст, замечая, что он не один тут любуется, Арсений тоже. Любуется им, и это невероятно приятно. — Я не в твоей обычной категории, Арс. Я комфортить люблю, а не драмы на кухне отыгрывать.    — Прекрасно, — выдыхает со смехом Арсений, прикрывая глаза. — Be my great exception, — он пропевает строчку из песни, под которую они танцевали.    — I will be, — с улыбкой отвечает Антон.    Арсений обнимает крепко-крепко, урчит что-то на довольном, а потом они продолжают смотреть "Друзей", сидя в такой близости, какая была привычна уже давно. Но теперь были поцелуи, нескрытые взгляды, прямые разговоры.    Теперь всё из мечты. Ведь для чего мы живём? Чтобы мечты разрушать? Или воплощать их в жизнь?