Я живу в замке

      Ей показалось, что кричит кошка.       Привычным путем выскользнув из окна, Вероника побежала в сад.       Клумба с чинными маргаритками и растрепанными фиалками, подстриженный в виде кегли куст бирючины, красная гравиевая дорожка делает последний поворот… Черное кружево кованой ограды – граница сада Статморлика.       Ее руки взялись за холодный чугун ограды, нога в промокшей теннисной туфле скользнула меж прутьев. Тряхнув головой, она отбросила длинные волосы за плечи и протиснулась, снова ощутив, как цепляется ушами. Еще немного – и она не пролезет в щель, финита. Если только встретится ей старая мудрая Гусеница, снабдит любезно средством «с одной стороны гриба» – чтобы уменьшиться, а «с другой стороны гриба» – чтобы вырасти. Вырастет Вероника и перестанет проходить в расстояние между прутьями. Как верблюд сквозь игольное ушко.       Сравнение показалось ей таким обидным, что Вероника мысленно пообещала себе ни в коем случае не вырастать хотя бы до зимы. Еще одно лето!       «Еще хотя бы одно лето! – мысленно взмолилась она, зажмурившись. – Только это лето!»       Еще один июнь, июль и август пробегать вольной дриадой, нимфой Чок-лейнского ручья – а дальше пусть делают с ней что хотят: увозят в колледж, устраивают работать на телеграф или выдают замуж.       Но нынешнего лета никто не смеет у нее отобрать, никто! Даже ее собственные уши.       – Кис-кис-кис! – звала Вероника. – Люси! Люси, иди ко мне!       Но кошки не было.       Круглощекий лунный диск покоился в шелковой колыбели неба. Мелкая насекомая братия не покладая смычков пела ей приветственные серенады, квакали лягушки, что-то чавкало, струилось, жевало, пищало в пахучей, свежей, еще не измученной жизнью июньской зелени. Сирень, чубушник, нежный, едва проклюнувшийся шиповник, боярышник и акация яростно цвели. В упоительный коктейль отчетливо вплелась нотка тины и сырости – любимый аромат Вероники... Блеснуло и плеснуло. Чок-лейнский ручей лепетал, шептал и вскрикивал на повороте, разбиваясь об опоры моста. Ручей можно было перешагнуть, но по всем канонам английского садоводства над ним был возведен прелестный мост – младший брат знаменитых кембриджских мостов, под которыми проплывали, отталкиваясь шестами, тысячи фланелевых фраеров – питомцев Университета.       Фланелевыми фраерами их называл отец Вероники – профессор антропологии, когда очередной растяпа на экзамене не мог отличить трилобита от троглодита. Вероника считала, что типичный студент является смесью того и другого с преобладанием все-таки троглодита, потому что трилобиты, насколько она могла судить, никому не делали зла.       Ее мать и сестры – старшая и младшая – совершенно не разделяли ее точку зрения, считая любого фланелевого троглодита завидной партией. Целые трибы троглодитов вечно роились у них за обеденным столом, за роялем в гостиной, на веранде – но увы, всё съев, сыграв все дежурные романсы и обсудив Шопенгауэра, Канта и Вудхауза и подбросив шапочки в воздух после выпускных экзаменов, молодые люди откочевывали в яркую взрослую жизнь, оставив гостеприимный дом профессора Грина позади – как милое, но ни к чему не обязывающее воспоминание.       Старшая сестра пережила уже несколько таких миграций. Вероника думала, что если распилить Гонорию, как липу, на срезе можно будет увидеть кольца – вот это лорд Арчибальд Вудли. Правда, лорд – это всего лишь «титул учтивости», поскольку Арчибальд второй сын герцога, и если бы Гонория его охомутала, ни она, ни их дети не имели бы титула. Но Гонорию это не смущало, и Вудли оставался самой крупной драгоценностью в ее короне. То есть самым толстым и темным кольцом на спиле.       Вот достопочтенный Эдвард Мейз – тоже второй сын без гроша в кармане: слезное прощание с Гонорией и брак с дочерью перчаточного фабриканта после получения диплома.       Вот Джереми Брекстон, сын владельца «Гранд-Отеля» в Бате…        Дальше кольца бледнеют: Майлз Саттон, сын профессора. Питер Питерсборо, австралиец. И наконец недавний Тимоти Уош – это кольцо Гонория во что бы то ни стало вознамерилась заузить до обручального!       Вполне возможно, что ей бы это удалось – Тимоти был тих, скромен и до ужаса хотел заполучить кафедру, в чем резонно надеялся на помощь будущего тестя-профессора.       Он пользовался правами «почти что жениха», Гонория уже присматривала фасон свадебного платья, как вдруг выяснилось, что младшенькая, Агнес – уже подросла и вонзила свои юные шестнадцатилетние коготки в «почти что жениха» старшей сестры!       Вероника с дрожью вспоминала скандал, разразившийся после того как профессор застал «почти что жениха» целующимся с обожаемой младшенькой в кустах сирени: Гонория визжала, Агнес рыдала, кухарка подала в отставку, мать забаррикадировалась в спальне с мигренью, кошка скрылась в неизвестном направлении, ну а Тимоти позорно бежал с поля боя, сверкая фланелевыми брюками. А Вероника поклялась никогда не выходить замуж.       Пока ей удавалось держаться.       Вскоре Гонория и Агнес заключили перемирие, младшую легитимизировали в качестве девушки на выданье, отчего в доме стало трудно дышать из-за красоты – столь великолепной, сколь и тщетной, ибо отец наложил вето на всех молодых людей. Единственной отрадой Вероники стал сад лорда Статморлика – безлюдный и прекрасный.       В Саттон-Бридже жило немало людей, так или иначе связанных с Кембриджем – из тех, что не могли себе позволить селиться рядом с университетом. Лорд Статморлик был исключением. Будучи ирландцем и поклонником Дублинского университета, лорд считал Кембридж явлением исключительно географическим, и плевал он на всех шокированных.       Плевал-плевал и умер.       С его смертью Веронике стало только лучше – в большом пустынном саду перестал появляться даже садовник. Она осталась полноправной владычицей сирени, тисов, извилистого ручья и горбатого мостика. Иногда, закидывая голову, чтобы разглядеть верхушки башенок, венчающих главное крыло бывшего обиталища лорда, она не отказывала себе в удовольствии помечтать, что это ее дом. «Я живу в замке», – повторяла она вновь и вновь, пробуя слова на вкус, так и эдак перекатывая на языке.       Произносила строго. Ликующе. Мечтательно. Злорадно – представляя лица сестер.       Замок пустовал до конца мая – когда там вдруг началась суета, в окнах допоздна мелькали огни, череда фургонов поочередно парковалась у черного хода, и ликующая Гонория сообщила за завтраком, что замок сняла на все лето компания кладоискателей!       – Кладоискателей? – это было настолько неуместным, что Вероника подумала, что ослышалась. Компания геологов, мечтающая порыться в местных образцах полевого шпата, или археологов, обнаруживших городище палеолитических предков фланелевого фраера – что-нибудь нудное, скучное, как груда пыльных черепков, где каменное кресало – главная радость и гвоздь программы, да даже компания актеров, репетирующая на природе «Сон в летнюю ночь» – все было бы привычнее, но клад!       – Какой еще клад? – переспросила она. Очень не хотелось обмануться. Принять пустой фантик за сокровище, пусть хоть как блестит.       – Который потерял Иоанн Безземельный! – возбужденно блестя глазами, воскликнула Агнес. – Они завязли в тине и их накрыло приливом! Вместе с сокровищами!       – Там были коронационные реликвии! – Гонория чуть ли не в первый раз за год соизволила улыбнуться. – Король Джон спасался от баронов и все носил с собой – корону, скипетр, державу… То есть возил.       – Они ж разделились, мисс, – вставила свой пенни кухарка, подавая пудинг. – Сам-то король Джон отправился через Уисбек, а свиту бросил. Они и увязли в тине, не успели до прилива.       – Что еще ждать от труса? – фыркнула Агнес. – Потерял и земли, и драгоценности, и жизнь!       – Потише, мисс! – мать строго взглянула поверх пудинга. – Вы говорите о королевской особе!       – Но мама, – возразила Агнес, – он же умер тыщу лет назад!       – Семьсот двадцать один год, – возразил отец из-за разворота «Таймс».       – Папа, ты же познакомишь нас? – тут же вцепилась в него Гонория. – Там знаменитые ученые со всего мира!       – Вот именно, – ответил отец. – Хватит с вас ученых – и знаменитых, и начинающих.       – Но папа! – возопила Агнес. – Там же будет этот… Джон Дуглас – американский миллионер!       – Никаких Джонов Дугласов, – отрезал отец, укрывшись за газетным разворотом.       Агнес надула губки и дерзко встряхнула копной светлых кудряшек, Гонория пыталась метнуть взглядом молнию – но портрет герцога Виндзорского на первой странице «Таймса» бестрепетно выдержал атаку.              Отец отбыл на лекции, мать сразу же после завтрака удалилась наверх – кажется, у нее начиналась очередная мигрень, так что «Таймсом» завладели сестры.       – И что он в ней нашел? Да она похожа на кикимору! Или на утопленницу Сьюзен!       – Она похожа на тебя, Гонория, между прочим.       – Что ж, в таком случае мои шансы выйти замуж за принца только повышаются. Только волосы черные. Как у Вероники. А где Вероника?       – Вероника!       Но Вероника была уже далеко.              Какая тоска – обсуждать чужие свадьбы! Какое платье. Какой букет. Какая прическа. Кто выглядит более счастливым – жених или невеста. Много ли было гостей. Подали торт высотой в полтора фута из шести ярусов. Улитки, ананасы в шампанском и лобстеры в соловьиных язычках. Комариные брови в сметане. Жених разрыдался и не смог поцеловать невесту. Как захватывающе – читать про чужие торты.       Вероника раскинулась на кровати, изучая вырванную страницу с заметкой про Джона Дугласа – миллионера из Америки, спонсора кладоискателей. «Питаемый надеждой разыскать клад Иоанна Безземельного… «Семьсот лет… Устье реки Нин… Потерял обоз и через два дня умер от дизентерии»…       Вероника не верила, что можно отыскать клад через семьсот лет, тем более что любой обитатель устья, будь у него хоть немного свободного времени, на протяжении этих столетий нет-нет да и пытался откопать коронные драгоценности – однако ж ни монетки, ни яхонта никогда не мелькало.       «Мы понимаем эфемерность наших попыток, но нам на службу приходит наука! Мы живем в ХХ веке и должны пользоваться плодами прогресса! Магнитный резонатор – наша надежда, которая поможет найти сокровища короны!»       Магнитный резонатор? Но ведь золото – благородный металл, оно не вступает в химические соединения, даже с кислотой, и наверняка так же игнорирует и попытки магнита притянуть к себе. Иначе все клады были бы давным-давно найдены!       «Наверное, у него есть какой-то секрет, – решила Вероника, – о котором он не хочет рассказывать».       Она принялась разглядывать фотографию мистера Дугласа – высокий, широкий, с седой шевелюрой и в кошмарном полосатом пиджаке. Конечно, она никогда не уподобится сестрам и не станет грезить о молодом златокудром миллионере, но ее огорчило, что американец оказался старым и совсем неинтересным. Даже если снять с него этот огромный пиджак и переодеть во что-то более пристойное.       Вокруг мистера Дугласа стояли еще какие-то люди, но такие же старые и скучные, так что Вероника поленилась читать набранную мелким шрифтом подпись.       К замку весь день подъезжали автомобили – прибывали члены команды.       Среди кладоискателей все-таки затесалось несколько молодых и стройных, так что Гонория и Агнес испортили весь ужин своим нытьем, но отец остался непоколебим.       – Вы можете посмотреть на их работу с берега, Агнес, – не выдержала наконец Вероника. – Они будут искать в устье Нин, прямо под мостом, во время отлива.       – А ты откуда знаешь? – изумлению сестры не было предела. И еще плеснуло там подозрение: может, во время своих таинственных отлучек средняя сестра свела знакомство с кем-то из экспедиции?       – Это написано в газете, – вздохнула Вероника. – Там печатают не только отчеты со свадеб, знаете ли.              Стоит ли говорить, что на следующий день весь берег реки Нин возле моста был усыпан саттон-бриджцами и саттон-бриджками, которые даже не пытались делать вид, что просто вышли погулять.       – Ничего они не найдут, – фыркнула Гонория. – Максимум – пару русалочьих скелетов времен палеолита.       – А вот возьмут и найдут! – заспорила Агнес. – Корону! И скипетр!       – Коронные драгоценности включали в себя корону большую, коронационную, корону малую, жезл, ложку для миропомазания на царствование – все из золота, разумеется. И церемониальный меч, украшенный рубинами и сапфирами, – тихий бубнящий голос далеко разносился над обмелевшим в час отлива берегом. Вероника узнала профессора истории Дойла и его бледную жену. – Вероятно, надеются найти меч, а возле него и другие регалии.       Профессора слышала не только Вероника. Мистер Баркис – владелец самой большой в деревне бакалейной лавки, гостиницы и бензоколонки – шумно присвистнул.       Осознав всеобщее внимание, мистер Дойл сконфузился и попытался спрятаться в воротнике твидового пиджака, как черепаха в панцирь.       – Едут! Едут! – зашептались в толпе.       Экспедиция выглядела скромно – два автомобиля и фургон с оборудованием. Миллионер Джон Дуглас спрыгнул на землю довольно бойко и улыбнулся собравшимся. Его прибытие тщательно фиксировал фотограф. Под щелканье затвора и мигание магния из фургона выгрузили магнитный резонатор.       Таинственный резонатор оказался небольшим металлическим ящиком, на котором мигали лампочки. Несколько рабочих принимались кидать лопатами ил, но кроме грязи ничего не добыли. Однообразное рыскание по берегу и рытье грязи вскоре разочаровало собравшихся, и толпа начала редеть.       – Какое унылое занятие это кладоискательство, – закатила глаза Агнес. – И кладоискатели старые и страшные.       – Ну почему же, – возражала ей Гонория. – Фотограф довольно интересный.       – Но все же ни один из них не стоит того, чтобы глазеть на то, как люди роются в грязи.       – Если б они нашли золотую корону – ты бы иначе заговорила.       – Может, завтра найдут?              Ничего они не нашли. Ни завтра, ни послезавтра, ни на третий день. Интерес спал, и только несколько мальчишек следили, не покажутся ли сокровища. Немало поспособствовала этому и погода – начало июня выдалось жарким, так что часами стоять под солнцем находилось все меньше охотников.       Вероника все эти дни проводила в комнате с тщательно завешенными окнами – она не любила жару и солнце. Она любила мокрые камни, лепетанье и шелест водяных струй, полумрак и звезды.       Но в этом ей было отказано! Когда в замке жил старый лорд Статморлик, в саду не появлялся никто, кроме столь же старого садовника О’Греди – лорд вел весьма уединенную жизнь, и Вероника не боялась, что кто-то обнаружит ее, нарушающую границу чужих владений. Не боялась она и кому-то помешать.       После смерти лорда всю прислугу рассчитали и Вероника долгое время была единственной посетительницей прекрасного сада, но с приездом мистера Дугласа все поменялось: гости, слуги – дом наполнился светом, шумом и топотом. Вероника видела это, подходя к ограде и не смея теперь ступить на чужую территорию. Она усаживалась на скамью и наблюдала за замком, пока там не гасли одно за другим все окна и на сад не наваливалась сероватая предрассветная дымка.       На третий день она вновь услышала мяуканье.       – Люси! – позвала Вероника. – Девочка!       Мяуканье усилилось. Что-то мелькнуло в кустах.       – Люси!       Не раздумывая больше, Вероника кинулась к ограде. Протиснулась, огляделась. Ей вдруг показалось, что все изменилось: стало очень темно, очень тихо и холодно. Сверху зашумело, затряслось, на шею упал кусочек коры. Поглядев наверх, Вероника увидела, что большое облако закрыло луну, а ветви огромного вяза ходят ходуном. Мяуканье пропало.       – Люси! Люси! – закричала она в отчаянии. Воображение нарисовало ей непрошеную, но очень яркую картину, как кошку уносит сова или куница – чтобы закусить в гнезде.       – Люси!       Тишина.       Порыв ветра лизнул спину, отчего Веронику пробрала дрожь, спутал волосы, бросил прядку в колючие ветки шиповника. Зашипев от досады, она принялась отдирать волосы от колючек. Наклонившись, чтобы лучше видеть, она заметила на кусте дрожащий от ветра клочок белой ткани – полупрозрачной от ветхости. Уже не думая о боли, Вероника дернула головой, освобождая волосы, и помчалась к ограде. В первую секунду она не увидела ее – сплошные кусты. Руки ее шарили вокруг, натыкаясь на ветки, вновь и вновь напарываясь на какой-то острый сучок, по тыльной стороне ладони потекла кровь. От злости Вероника ударила в то место, где торчал злокозненный сучок, и кулак с гулом опустился на чугунный прут ограды. Мгновением позже Вероника была уже на другой стороне.       Потирая руку и тяжело дыша, она всматривалась в темную массу за забором – но ничего не удалось разглядеть среди сочной листвы.       – Люси, – шепнула Вероника еле слышно – голос почему-то ее не слушался. – Люси…       Слизывая с запястья кровь, чтобы не капнуть на платье, она медленно шла к дому. Ни одно окно не горело, ни звука не слышалось окрест.              На следующее день к отцу пришел Дик Богерти – унылый аспирант, которым даже Гонория брезговала заняться. Дик писал диссертацию по Гейдельбергскому человеку – уже, кажется, десятый год. Во всяком случае, Вероника была уверена, что первый раз увидела этого засыпанного перхотью сутулого очкарика еще до того как пошла в начальную школу. Ничего скучнее, чем Гейдельбергский человек, она не могла даже представить, но отец благоволил Дику и частенько оставлял на ужин. Вот и сейчас, получив приглашение, Дик обосновался на своем обычном месте, с краешку. Впрочем, сегодня он ни словом не обмолвился о теме своей диссертации, избрав темой для разговора более животрепещущий предмет:       – Профессор, вы уже видели в действии магнитный резонатор?       Агнес тут же одарила Дика ослепительной улыбкой, Гонория тоже улыбнулась, да и Вероника навострила уши.       – Не видел и не желаю! – отец отбросил салфетку и насупился. – Все с ума посходили с этим кладом! Не дай Бог, найдут – тогда все досужие обыватели будут уверены, что наука – это такие вот фокусы! А наука – это не фокусы, молодые люди!       В минуты раздражения отец всегда прибегал к обращению «молодые люди», включая туда всех собравшихся, в том числе кухарку и кошку. У него даже лысина покраснела.       Против обыкновения, Дик не замолчал, а, ободренный улыбкой Агнес, продолжил, запинаясь и глядя в скатерть:       – Если мистер Дуглас что-то найдет – это будет хорошим аргументом для использования новейших достижений научно-технического прогресса, профессор…       Все знали, что последние четыре года профессор Грин безуспешно требовал у руководства рентгеновский аппарат для изучения скелетных останков на предмет поиска переломов и следов их сращения при жизни. Так что Дик попал в точку.       – Дело в том, что я, оказывается, знаком с секретарем мистера Дугласа. Вчера я увиделся с Мэтью Крауном и получил приглашение на прием. Это сегодня вечером, в саду. Я взял на себя смелость рассказать, что работаю с величайшим светилом научной мысли, и так впечатлил этим Мэтью, что он очень просил передать приглашение на прием для вас и всего семейства.       Вот это бомба!       Агнес послала Дику еще более обольстительную улыбку, а Гонория внимательно посмотрела на отца. Отец раздулся от гордости, но ответил очень спокойно:       – Что ж, не буду отказываться, хотя повторяю: я не разделяю точку зрения, что к науке надо привлекать внимание зрелищами на манер ярмарочного балагана. Наука – это храм, а не цирк!       – Конечно, ты прав, папа, – не удержалась Агнес. – «Клад Приама» – это просто везение.       – Шлиман – дилетант! – заревел отец, вскакивая со стула. – Не смейте произносить в моем доме имя этого паяца!       Гонория закатила глаза. Виолетта мысленно застонала: смотреть на отца – с седым венчиком вокруг покрасневшей лысины, с отлетевшей пуговицей на засаленной жилетке – было мучительно неловко. Дик, конечно, свой человек, но все равно Виолетта предпочла бы этого не видеть.       Кухарка принесла вечернюю почту. Там оказался конверт с приглашением, но отец, игнорируя гневные и умоляющие взгляды старшей и младшей дочерей – Виолетта подчеркнуто смотрела в окно – сунул карточку в карман жилета и покинул столовую.       Он частенько сбегал до конца обеда к своим книгам и рукописям, но Дику милосердно разрешил остаться. Тот немедленно был атакован.       – А мистер Дуглас женат?       – А секретарь? Как его зовут?       – А откуда вы его знаете?       – Они долго будут копать?       – А кто еще будет на приеме?       Дик, млея в лучах неожиданного внимания, охотно и обстоятельно ответил на каждый вопрос.       – Мистер Дуглас – вдовец. Его жена умерла двадцать лет назад, есть сын, живет в Бостоне. С секретарем, мистером Мэтью Крауном, мы вместе учились в Итоне.       Тут сестры переглянулись: отец, сын бедного священника из Йоркшира, окончил духовную семинарию и только потом Кембридж. Он не учился в Итоне, Харроу или Вестминстере – начальное обучение Хэмиш Грин получил, страшно сказать, в обычной приходской школе. Отсутствие одноклассников из привилегированных школ мешало ему страшно, карьеру он делал долго и трудно, и пост ординарного профессора получил лишь в шестьдесят лет. И стал единственным за полвека профессором – не выпускником Итона. Однако никто никогда не слышал от него какого-либо возмущения сложившимся порядком вещей, Хэмиш Грин придерживался принципа «Сделай то, что должен, тем, что есть» – и служил прекрасной рекламой этого принципа.       – Экспедиция предполагает вести работы в течение всего лета, во всяком случае, дом снят до конца августа. Но если сокровище будет найдено – возможно, они уедут раньше.       – Найдут, как же! – хмыкнула Гонория.       – Главное не клад, а движение научной мысли, правда, мистер Богерти? – возразила Агнес.       Акции Дика росли не по дням, а по часам!       – На прием приглашены все университетские преподаватели, живущие в деревне, декан Барроу-Смит приедет из Кембриджа, а может, пожалует и сам проректор.       Сестры переглянулись: снова унылое, засыпанное перхотью и сигаретным пеплом сборище зануд! Ни одной дамы! Зубодробительно скучные разговоры, в которых латынь слышна чаще, чем английский, и никто, никто не знает, что платье миссис Симпсон было голубое! Словом, ничего интересного о приеме не расскажет ни отец, ни его верный адъютант.       Дик уловил всеобщее настроение и виновато захлопал глазами:       – Там будет знаменитость! Всемирно известный детектив Эркюль Пуаро!       – Иностранец? – скривилась Гонория. – Никогда о нем не слышала!       – А я слышала! – выпалила Агнес. – В прошлом году о нем писали в газетах – когда он нашел царский жемчуг, похищенный в отеле «Гранд Метрополитен»!       – Ты вечно читаешь всякую дрянь, желтые газетенки, – не сдавалась Гонория. – «Сандей» и тому подобную чепуху!       – Можно подумать, ты читаешь «Таймс»!       – Читаю!       – Исключительно объявления о браках и помолвках! – парировала Агнес и переключилась на Дика:       – Он что, француз? А как его занесло в наши палестины – он тоже хочет найти клад?       – Кто же не хочет найти клад, – улыбнулся Дик. – Кажется, он из Бельгии, но я не уверен. Во всяком случае, он прибудет сюда из Франции, с Луары. Он был на свадьбе.       – На свадьбе?! – хором воскликнули Гонория и Агнес.       Даже Вероника с трудом подавила возглас – столь стремительно мсье Пуаро мигрировал от «какого-то иностранца» до «особы, побывавшей на свадьбе короля»! То есть не короля, а отрекшегося короля, ныне герцога Виндзорского, но оттого еще более потрясающей. – На свадьбе Эдуарда и миссис Симпсон?!       Дик посмотрел на них, как на умалишенных.       – Нет-нет, – поспешил он внести ясность. – Мистер Пуаро был на свадьбе своего друга капитана Гастингса. Она состоялась на два дня раньше и была очень скромной. Не в замке Канде.       – А почему во Франции? – осведомилась Агнес. – Невеста – француженка?       – Н-нет… – сказал Дик. – Она англичанка.       – А зачем тогда ехать во Францию, чтобы пожениться? – сказала Гонория тоном человека, много лет читающего объявления о браках на последней странице «Таймс». – Как ее имя?       – Ее знали под именем Дульсинея Дювин.       – «Дядюшка Пятачка жил под именем «Посторонним В». Висела такая табличка, а он под ней жил», – процитировала Агнес. – Вот это невеста! Она что, актриса?       – В некотором роде, – нехотя произнес Дик. – Певица.       – Что ж, понятно, почему бракосочетание перенесли во Францию, – после минуты молчания подытожила Гонория.              Свежеиспеченная миссис Гастингс служила темой для обсуждения целых пять минут, но потом капитулировала перед титулованной новобрачной. Хотя нет – как раз титула ей и не досталось, герцогом Виндзорским стал ее муж, после отречения от престола, но никак не она. Такова была последняя месть отвергнутой Великобритании. Трудно говорить о той, о ком представления не имеешь! Наверное, эта Дульсинея очень красива, раз уж охмурила капитана до такой степени, что тот женился, ну да уж год такой – щедрый на мезальянсы. Конечно, что позволено Юпитеру – не позволено быку, но когда это останавливало быков?       Так что барышни Грин вскоре вновь вернулись к обсуждению украшений и наряда миссис Уоллис на брачной церемонии.       От возгласов про «голубой Уоллис», шестиярусный торт и семикаратный бриллиант у Вероники тут же зазвенело в ушах и она почла за благо смыться в сад.       Устроившись на широкой скамье, она открыла детектив со злодеем на обложке и погрузилась в чтение. Когда злодей, убивший двух мисс, одну пожилую миссис и малыша Робина, был предан в руки правосудия, солнце уже скрылось за верхушками вязов. Вероника потянулась, прищурилась на рыжую полосу заката в просветах между деревьями и подумала, что никогда не видела живьем настоящего сыщика, хоть и прочла не один десяток детективов. Там они были как на подбор высокие, плечистые, с могучими бицепсами и широким волевым подбородком. Густые волосы тщательно уложены и сверкают от бриллиантина – хотя в последнее время авторы взяли моду взлохмачивать героев, «непослушная прядь упала ему на глаза, когда Саймон Стивенс отправил негодяя в нокаут» – Веронике очень нравилось, когда кто-то проявлял хоть капельку живости и необузданности.       Сама она долго боролась за право хотя бы дома ходить с распущенными волосами, не забивая в голову три десятка шпилек – иначе ее прямые тяжелые волосы «цвета воронова крыла», как она их про себя именовала – было не удержать в прическе. Вероника не ожидала, что сильнее всего будет возражать мать – которая обычно еле замечала домочадцев, будучи то в ожидании приступа мигрени, то отходя от него. В ход пошло все вплоть до угрозы отлучения от дома – но Вероника не на шутку закусила удила. В конце концов отец урезонил жену, Вероника победила, но перестала с той поры воспринимать семью как нечто само собой разумеющееся: если из-за распущенных волос ее грозили выгнать из дому, то что было бы, захоти она, скажем, выйти замуж за… акробата?       Не удержав смешок, Вероника представила себя перед алтарем: в белом подвенечном платье, с флердоранжем в волосах – и рядом с собой жениха в пестром трико! А перед тем как расписаться, он сделал бы двойное сальто. Тогда бы ее точно вычеркнули бы из семейной Библии, даже если бы муж-акробат явился на венчание в скучной визитке и полосатых брюках – как все, даже король Эдуард. То есть бывший король, а ныне герцог Виндзорский.       Вероника прислушалась: со стороны замка Статморлика доносится шум – похоже, вечеринка в разгаре! Пока она тут наслаждалась похождениями книжного сыщика, за оградой дефилирует настоящий!       Бестрепетной рукой раздвигая кусты сирени, Вероника добралась до границы и без колебаний нарушила ее. Лужайка перед замком ярко освещалась китайскими фонариками и светом, лившимся из открытых дверей, играл патефон, и толпилось десятка три пиджаков с кожаными заплатами на локтях – негласной униформе кембриджских преподавателей. Вероника заметила и хозяина – по градусу почтения окружающих, по громкому голосу и яркой седой шевелюре. Вот так, значит, выглядят американские миллионеры – в дурно сидящем пиджаке и кошмарных желтых ботинках. Вероника думала, что такими они бывают только на карикатурах в «Панче». Что ж, прав был Оскар Уайльд – жизнь имитирует искусство. Она узнала историка мистера Дойла, увидела Дика, оживленно беседующего с высоким рыжеволосым молодым человеком – может, это и есть секретарь мистер Мэтью Краун? Довольно симпатичный. Гонория была бы в восторге.       Она постояла бы еще, стараясь услышать хоть слово о сокровищах короны, но тут в кустах мелькнуло что-то темное – кинувшись следом, Вероника заметила кошку. Увы, это была не Люcи!       Большой черный кот обернулся и посмотрел прямо на Веронику. Зеленым огнем вспыхнули его глаза, отразив свет луны.       Вероника не решилась сказать банальное «кис-кис» такому важному господину, и кот величественно удалился в сирень.       С лужайки доносились возгласы, слабый смех, стук убираемой посуды – знак того, что вечеринка подходит к концу. Вот света на поляне убавилось – погасла длинная гирлянда китайских фонариков, вот начали одно за другим зажигаться окна второго этажа…       Теплая июньская ночь навалилась на замок. Яростно запахло жасмином и гелиотропом. Вероника изо всех сил вдохнула холодноватый, какой-то стеклянный запах жасмина – так, что закружилась голова и похолодело в носу. От парфюмерного аромата Веронике нестерпимо захотелось курить.       Торопливо выудив портсигар, она принялась чиркать спичкой о коробок, но огня не получалось: сломанные спички летели в траву одна за другой.       «Прекрасные улики останутся», – успела она подумать, как вдруг перед ней вспыхнул огонек зажигалки в руках незнакомца.       Внутренняя Вероника возмутилась: как можно так подкрадываться! Коварно, по-кошачьи! Внешняя Вероника, разумеется, ничем не выдала испуга, затянулась и окинула незнакомца долгим изучающим взглядом.       У того во внешности и впрямь было что-то кошачье: небольшой рост, округлых очертаний фигура и холеные усы. А еще бутоньерка! Кошачье и иностранное – чего больше, Вероника затруднилась определить, так что, не вполне доверяя своему знанию кошачьего языка, она поблагодарила по-французски:       – Меrсi, мсье.       – Je vous en prie, мадмуазель! – откликнулся тот приятным высоким голосом. – Надеюсь, я не помешал?       – О нет, нисколько! – вообще-то Вероника рассчитывала никого не встретить, но ее присутствие на чужой территории представлялось достаточно щекотливым, чтобы иметь право на возмущение.       – Позвольте представиться, мадмуазель, – тот поклонился. – Эркюль Пуаро.       – Всемирно известный детектив? – выпалила Вероника, похвалив себя за догадливость: не зря она с первого взгляда записала его в иностранцы.       – О, вы очень добры, grand merci, – поклонился Пуаро. – Я здесь на отдыхе.       – Как жаль, – вздохнула Вероника. – А я хотела попросить вас найти пропажу.       Его грандиозные брови – длинные, смоляные, как усы, ресницы и тщательно набриолиненная шевелюра – немедленно пришли в движение. Воздев их чуть не до макушки, мсье наклонил голову и сложил губы в сочувственную улыбку.       Сама доброта! Но как черный цвет волос казался искусственным, так и мимика представилась Веронике скорее маской, чем истинным движением души. Конечно, лицемерие – это та смазка, на которой вращаются все социальные взаимодействия, но у мсье Пуаро она казалась густой, как вазелин.       Тем не менее ответила она честно:       – Я ищу свою кошку, Люси. Она убежала две недели назад, и мне показалось, что я видела ее здесь, в саду. Ах да! Меня зовут Вероника Грин, я живу в доме по соседству.       – Ваш отец – профессор Хэмиш Грин? – немедленно обрадовался Пуаро. – Сегодня я много от него услышал про лечение переломов у первобытных людей.       Представив эту картину, Вероника прыснула. В мсье Пуаро ничто не предвещало интереса к антропологии, наоборот, весь его облик – щегольская светлая тройка, галстук-бабочка, лаковые туфли с гетрами, ухоженные усы – весьма диссонировали с твидовой запущенностью местной профессуры. Скорее свидетельствовали о живейшей заинтересованности в сегодняшнем дне.       Всемирно известный детектив курил, бросая на Веронику короткие взгляды. Глаза у него как смола – темные и прилипчивые, а ресницы такие густые, что кажутся накрашенными. Рот тонкогубый, жесткий, усы хорошо это скрывают. И руки жесткие на вид, широкие, пальцы грубые, хоть и с маникюром. На мизинце кольцо с аметистом, а обручального нет. Мадам Пуаро не существует? Или он вдовец – такое может быть, вдовцы носят два обручальных кольца – свое и жены, но женское ему не налезет.       Боже, о какой ерунде она думает! Все свихнулись с этой свадьбой, нигде нет спасения от темы бракосочетания!       Тут мсье Пуаро совершил невероятную вещь – чтобы стряхнуть пепел, он вынул из кармана маленький серебряный пенал, раскрыл наподобие раковины и принялся дымить с удвоенной силой. Вероника никогда не видела такого способа избавляться от пепла и задумалась, является ли это общим для жителей континента или же это свойственно только мсье Пуаро.       – Животные – не по моей части, увы, но я надеюсь, что ваша кошка вернется, – лицо его скрывал дым, но в голосе послышалась неподдельная теплота.       – Понимаете, Люси и раньше убегала, – принялась объяснять Вероника, – но всегда возвращалась, всегда! Не уходила больше чем на один-два дня. А тут… Если я ее никогда больше не увижу?       Она чуть не расплакалась и поскорей вынула платок – не хватало лить слезы перед человеком, которого впервые видишь! Впрочем, мсье Пуаро не выглядел фраппированным. Скорее, глубоко сочувствующим.       – Конечно, я понимаю, что у животных инстинкты, но… Неужели какой-то кот ей дороже, чем… Чем я?       В затихшем саду ее голос показался очень громким. Вечеринка закончилась, забытый фонарик еще теплился оранжевым светляком в гуще дубовых ветвей, но над миром безраздельно воцарилась луна – в ее свете глаза нового знакомого словно ввалились, пугающе огромные, рот скорбно сжался, плечи ссутулились и даже роза в бутоньерке, казалось, съежила лепестки.       Вероника вдруг вспомнила, что и мсье Пуаро не избежал столкновения с марьяжной темой: его друг мистер Гастингс женился на певице! Какова должно быть певица! Наверняка необыкновенная женщина. «Живущая под именем»… Вероника представила, как этот капитан – наверняка тучный, усатый и краснолицый, как большинство пожилых военных – сбивает табличку с надписью «Дульси Дювин» и приколачивает новую, «Миссис Гастингс», вкладывая в каждый удар всю силу. А новобрачная – необыкновенная красотка – заливисто хохочет прекрасно поставленным сопрано.       Опять в голову лезет какая-то чепуха.       – Вполне вероятно, что ваша Люси вернется, – тихо сказал Пуаро.       – Что выберет ведомая инстинктами женщина – не знает никто. Даже если она кошка.       Мсье дернул усом в усмешке, но глаза его остались столь же печальными. Вероника немедленно сочинила историю, в которой мсье сам был влюблен в «женщину, живущую под именем» – но она предпочла выйти замуж за капитана, и теперь отвергнутый поклонник будет страдать до конца жизни! Рана в его сердце никогда не заживет и скорбь навсегда поселилась в его глазах. Нет, «в глубине его больших темных глаз» – так лучше. И он всегда будет ждать, что его любовь раскается и вернется!       Обладатель больших темных глаз между тем докурил и поразил Веронику еще раз – он спрятал в серебряный пенал то, что осталось от сигареты. Затоптавшая окурок в песок Вероника почувствовала себя неловко.       – Рад был познакомиться, мадмуазель, – поклонился он. – Пусть все потерянное к вам вернется.       – И к вам! – выпалила Вероника, имея в виду певицу – при такой луне было нестерпимо жаль расставаться с выдуманной историей.       Мсье Пуаро не возразил, лишь блеснул глазами в полутьме, скрываясь в зарослях сирени.