Первым, что он ощутил, было невесомое прикосновение.
Чужая рука аккуратно заправила выступающие помехой на ее пути белоснежные пряди за ухо и начала робко, но с нежностью обводить подушечками пальцев контуры лица. Легкие, плавные движения создавали витиеватые узоры на бледной коже, что отзывалось целым табуном пробегающих по всему телу мурашек.
Сонливость по-прежнему брала верх над его способностью управлять телом, поэтому налитые свинцом веки открываться пока что никак не хотели. За отголоски сна ухватиться тоже не получилось, но оно и к лучшему — слишком уж неприятный и тяжелый осадок остался от него на душе. Кажется, снилось что-то действительно выходящее далеко за стереотипные представления о жанре ужасов, потому что Сатору Годжо чем-то банальным напугать было бы невозможно. Этот факт известен всем. Но мало кто знает, что и на таких, на первый взгляд, неуязвимых, как он, найдется своя управа.
Думать и дальше в сторону уже закончившегося сна не хотелось: только лишь от мыслей о нем сердце сжималось в первобытном страхе. Поэтому не без сопротивления, но он все-таки заставил непослушные веки подняться.
Напротив себя он обнаружил на удивление бодрого для нередко страдающего бессонницей человека, который и был источником тех нежных прикосновений, так и не прекращавшихся до этого момента.
— Прости, я тебя разбудил, — нарушитель сна неловко улыбнулся, убрал руку от лица и спрятал ее под большим одеялом.
— Сугуру? Который час?
Сплошная тьма за окном не давала однозначного ответа на этот вопрос.
— Еще слишком рано.
— Чего тогда сам не спишь?
— Надоело смотреть сны. Решил вот, что лучше на тебя смотреть буду. Если уж моргать было бы тем еще расточительством рядом с тобой, то спать — вовсе непозволительно, — улыбка была хитрая, но в целом говорил он серьезно.
— Да ну тебя. Мог бы придумать что-то более оригинальное, — с легкостью отмахнулся Сатору.
Но на самом деле даже спустя столько лет румянец выступал на щеках от подобных фраз со стороны Сугуру. Очевидно, он осведомлен о том, что даже слишком красив, но это никоим образом не обесценивает именно
его комплименты. Сатору никогда не воспринимал их как должное.
— Иди ко мне, — Сугуру раскрыл руки для объятия, и Сатору как магнитом сразу же в них притянуло, словно он только этого и ждал.
В чужих объятиях было до того тепло и комфортно, что Сатору начал плавиться подобно воску, добровольно тянущемуся к такому согревающему, но разрушающему его целостность пламени. А ленивые короткие поцелуи лишь множили и без того большое количество бабочек в животе, которым становилось тесно в своей маленькой клетке.
Все же среди многообразия предпочитаемых десертов превыше всего стоят они — губы чужого, но при этом такого родного человека. Их отношения определенно выходят за рамки любых строго очерченных статусов, хотя и по сей день они предпочитают называть себя лучшими друзьями. В конце концов, ни один ярлык не сможет передать сущность их отношений. Достаточно знать, что среди всего многообразия людей на планете они всегда выбирали и будут выбирать друг друга, и ни одна сила в мире не способна разорвать эту нерушимую связь.
Уткнувшись в чужую грудь, Сатору прикрыл глаза и шумно вдохнул — запах любимого человека для него является самым пленительным ароматом из всех существующих. Он настолько хорошо его выучил, что мог бы и без всевидящих глаз найти к
нему путь даже сквозь километры расстояния.
Ведь так пахнет его дом.
— Почему рядом с тобой всегда так хорошо? — произносить это вслух Сатору не планировал, но язык сработал на опережение из-за расплавленного от нежностей разума.
— Хм... Думаю, тебе мой ответ покажется смешным.
Вопрос изначально подразумевался как риторический, но Годжо такой ответ сильно заинтриговал.
Он нехотя поднял голову и уставился на друга, пытаясь счесть по глазам, серьезен он или нет. Первое оказалось больше похожим на правду.
— За кого ты меня вообще принимаешь? Не буду я смеяться, — он так умоляюще смотрел, что Сугуру сдался в тот же миг.
— Ладно. Не скажу, что влюбился в тебя с первого взгляда, даже не мечтай, — Сатору по-детски смешно свел брови, изображая обиду, но Сугуру лишь усмехнулся и продолжил. — Но ты сразу показался мне особенным. Дело вовсе не в твоей силе или привлекательной внешности. И уж тем более не в твоем происхождении. Подобных тебе людей просто не существует, и, чтобы с абсолютной точностью осознавать это, даже не нужно знать каждого человека на планете лично.
Глаза Сатору округлились от удивления. Не сказать, что раньше они особо затрагивали тему своего знакомства. Обычно все начиналось с фраз по типу «ты меня сразу начал раздражать» и «да ты меня еще до первой встречи бесил», и на этом же и заканчивалось. Оба имели представление о том, что на деле все было совершенно иначе, но понимал это лишь каждый сам про себя, не озвучивая настоящих впечатлений и чувств.
— Концепция родственных душ была мне знакома в теории и раньше, — продолжил Сугуру спустя недолгую паузу, во время которой довольствовался удивлением и восторгом в лазурных глазах, — но, клянусь, когда увидел тебя, я в нее уверовал всем сердцем. Никто доподлинно не описывает, что ты чувствуешь, когда встречаешь свою родственную душу, но...
— Я знаю, — и без того яркие глаза засветились голубыми фонариками в темноте ночи. — Правда, знаю. Почувствовал то же самое в тот день, — улыбка сама собой расплылась от осознания, что есть человек — и вот он, рядом — который тебя понимает даже без слов.
— Ты очаровательный, Сатору. Не люблю тешить твое самолюбие и подпитывать комплекс бога, но каждый раз сам себе иду наперекор. Видимо, с тобой по-другому и быть не могло, — Сугуру возобновил ласковые поглаживания, не в силах сдержаться.
— Ну вот, а начиналось так хорошо... — Сатору театрально закатил глаза, хотя совсем еще слабые ростки самокритики подсказывали ему, что в словах Гето неправды нет.
Несмотря на принявшего вид жутко оскорбленного Сатору, Сугуру с улыбкой поцеловал его в кончик носа и прижал к себе еще сильнее.
Уровень нежности в эту ночь начинал превышать все разумные значения, потому что они никак не могли — а главное не хотели — оторваться друг от друга, как если бы не виделись до этого момента вечность. Сатору ластился, как кот, выпрашивая таким образом новые поцелуи и поглаживания, и Сугуру не без удовольствия дарил их изголодавшемуся по прикосновениям Годжо. Одеяло сбилось в ногах, будучи помехой на пути к каждой части тела, и теперь любое свободное касание к оголенной коже превращалось в легкие разряды тока, лишь с большей силой распаляя желание изучить друг друга заново от и до.
Однако медленно но верно сложившаяся атмосфера из бесконечной любви и нежности начинала рушиться, и причиной тому стал Сугуру, в глазах которого все сильнее проступали беспокойство и грусть. Было видно, как он старался скрыть свою печаль, но от глаз Сатору это не ускользнуло, ведь все это время он не отрываясь смотрел на любимого человека.
— Что-то случилось? — он и сам впитал в себя чужое беспокойство, отчего в сердце концентрировалась тревога, учащая его биение.
— Знаешь, Сатору... Мне так жаль... — прекрасное лицо исказила гримаса боли, поэтому становилось не только тревожно, но и страшно.
— Я не понимаю... — Сатору прислонил ладони к чужим щекам. Они оказались влажными.
— Ничего из этого я не сказал тебе при жизни. Я думал... думал так будет лучше нам обоим, — в глазах промелькнуло искреннее сожаление.
Сатору молча смотрел в глаза напротив, не отрывая рук с чужого лица. Хотелось и дальше продолжать цепляться за блаженное неведение, но иллюзия уже распалась, и впервые за все это время он по-настоящему открыл глаза.
Он резко почувствовал себя слепым котенком, ощутив явное отсутствие недостающих четырех глаз. Здесь вообще не было проклятой энергии и ни одной из его техник. Он был полностью безоружен. В том числе перед открывшейся истиной.
Как же легко было усыпить его бдительность всего лишь присутствием одного человека.
Нет. Он сам себя обманывал.
— Нет. Пожалуйста. Нет, нет, нет, — он шептал практически одними лишь губами, в то время как на самом деле хотелось кричать.
За окном все еще была тьма, но вовсе не потому что была ночь. В этом месте нет понятия времени как такового, и ничего за пределами этой комнаты не существует. Сама комната, если так подумать, тоже не существует. А тот, за чьи пропитанные слезами щеки держится Сатору, и вовсе уже как месяц мертв.
Он видел сам его смерть.
Он и был ее причиной.
Теперь все окончательно встало на свои места, как бы Сатору не старался сопротивляться процессу осмысления.
Правда состояла в том, что тот самый сон, который он счел простым кошмаром, представлял из себя действительность.
— Просто побудь еще немного со мной, пожалуйста, — произнес Сугуру так же шепотом, боясь, что этот маленький, неосознанно созданный Сатору мир распадется, и судьба, двигаясь по своей излюбленной траектории, разлучит их.
— Ты ведь ненастоящий? — казалось, Сатору даже дышать перестал.
— Даже как-то обидно звучит, — Сугуру грустно улыбнулся. — Если все это — твой сон, то это еще не значит, что я тоже его часть. В общем-то, меня и впрямь не должно здесь быть.
— Господи, — Сатору подскочил и притянул Сугуру с собой в объятия. Он прижимал его к себе настолько крепко, что в реальности наверняка какая-нибудь кость уже сдалась под напором, издав характерный хруст. — Не оставляй меня. Пожалуйста. Только не снова.
— Сатору...
— Я так устал. Как же я устал, Сугуру. Просто забери меня с собой. Я больше не могу... — не так хотел бы Сатору использовать подаренную возможность встретиться вновь, озвучивая жалкие просьбы и демонстрируя позорную слабость. Но вместе с осознанием реальности пришла и вся ее тяжесть, удобно расположившись на его плечах. Сильных плечах. Но даже сильнейшие не обладают безграничной стойкостью для того, чтобы переносить так много боли, с какой теперь сталкивается Сатору каждый день, стоит ему только проснуться, покинув мир грез.
— Я знаю, солнце, — глаза нещадно щипало от слез и переполнявшей боли, но Сугуру упорно продолжал с нежностью поглаживать белесую голову в попытке хоть сколько-то утешить.
— Что мне делать? — тело содрогалось, и голос вторил ему.
Вопрос вновь был риторический, ведь он прекрасно осознает, что ни одна живая или же мертвая душа не сможет дать ему ответ на этот избитый вопрос.
— Прости, не смогу блеснуть оригинальностью. Просто жить, как жил и всегда. Разве что мне хотелось бы, чтобы твоя жизнь была долгой и счастливой. Ты уж постарайся, а? — он старался звучать уверенно, хотя и сам-то не верил в то, о чем просил.
Как бы ни было больно это признавать, но ни одному из них не было суждено прожить долгую и уж тем более счастливую жизнь. Щедро поднесенные им в дар кем-то свыше способности предопределили их судьбу в тот же момент, как они появились на свет. У них и шанса не было на нормальную жизнь, и суть даже не в банальном фатализме.
Они прокляты, и именно от этого проклятья лекарства и спасения нет.
— Какое к черту счастье? — Сатору ловко балансировал на грани срыва. — Тебя там больше нет, Сугуру!
— Пора бы тебе оставить меня позади. Ты должен был сделать это еще десять лет назад. И я даже подумать не мог, что ты настолько глуп, чтобы продолжать... все это, — Сугуру даже немного скорчился от своего лицемерия, ведь сам был ничуть не лучше: ни одного дня не проходило без мыслей о Годжо, ведь какая-то часть него всегда жалела о выборе не в пользу друга.
Оторвавшись от объятий, Сатору с непониманием и недовольством посмотрел на Сугуру.
— Плохо ты все-таки знаешь теорию про родственные души. Учи матчасть получше.
Сугуру усмехнулся и смахнул надоевшие слезы, мешающие четко видеть того, кого, вероятно, видит в последний раз.
— В любом случае, мне хочется, чтобы ты знал. Я не жалею о своей жизни. И о смерти тоже, честно. Жаль лишь, что для тебя в этой жизни места не нашлось.
Взяв Сугуру за руку, Сатору стал поглаживать пальцы и тыльную сторону ладони, наслаждаясь ощущениями от прикосновений к теплой коже, ничем не отличимой от настоящей.
— Ты прав, мне не было в ней места. Но какой бы из меня вышел друг, если бы я не принял это и не смирился с твоим выбором, — вопреки искренней улыбке, слезы покатились по щекам.
Представшая картина напомнила Сугуру одно из его любимых природных явлений, когда солнце ослепительными лучами прорывается сквозь темные тучи, сопровождаемое легким дождем. Только глаза Сатору светят даже куда ярче, прогоняя любой мрак в его душе.
Рука сама потянулась к лицу напротив, чтобы стереть лишнюю влагу. Как бы то ни было, этому красивому лицу совсем не идут слезы. В особенности те, причиной которых стал сам Сугуру.
— Ты и правда мой лучший друг. Единственный. Но других мне никогда и не было нужно.
Несмотря на трагичность положения, Сугуру с неподдельной искренностью улыбался тому, кого любил практически половину от своей жизни и кого не перестал любить даже после смерти. Ответом ему была такая же улыбка, но в ней была и скорбь.
Скорбь по тому, кто уже мертв, но по какой-то причине сидит напротив.
По тому, без кого Сатору до сих пор не мыслит свою жизнь.
Слов для друга у Сатору было еще очень много, но самого важного у них было катастрофически мало — времени.
За окном тьма начинала уступать свету — плохой признак. Заметив это, Сатору хотел что-то сказать, но, открыв рот, с ужасом осознал, что не может издать ни звука. На лице выступила паника.
— Вот и все. На этот раз ты от меня уходишь, — с печальной улыбкой прошептал Сугуру. — Прошу, не жалей ни о чем. Я не стою твоих слез и грусти.
Желание возразить распирало все тело Сатору, но печаль и отчаяние, так явно отразившиеся на его лице, были красноречивее любых слов, которые он смог бы подобрать.
Ощущения начинали постепенно притупляться, что значило лишь одно — вот-вот он вернется в реальность, от которой ненадолго спрятался в этом укромном месте. Осознав это, Сатору прижался всем телом к Сугуру, затягивая в долгий и отчаянный поцелуй, даже не смыкая глаз — ему было необходимо запомнить каждый узор на радужке, все плавные переходы из одного цвета в другой и впитать всю эту безграничную любовь, которую источали карие глаза.
С каждой секундой ощущения становились все более призрачными, но он так и не смог ни на секунду оторваться от чужих губ, вплоть до погружения в так хорошо знакомую ему бесконечную пустоту.
«Не вздумай слишком рано оказаться снова рядом со мной, Сатору».
***
Пробуждение настигло Сатору резко. Сердце бешено колотилось, как если бы он только что закончил бежать марафон, и он сел, пытаясь отдышаться. Непослушные волосы липли к мокрому от холодного пота лбу, в глазах столпились жгучие слезы, а горло разрывал гигантский ком, слепленный из всех тех чувств, что копились в нем целый месяц. Желание рыдать в голос рвало на части, но он старательно проглатывал этот ком раз за разом, как и делал все это время. Страх от мысли оказаться поверженным своими же чувствами пробежался неприятным холодком по спине.
И вот он снова в своем кошмаре наяву, от которого уже никуда не убежать.
Сатору инстинктивно обнял себя за плечи и начал раскачиваться, пытаясь таким образом успокоиться и взять себя в руки, но пелена перед глазами становилась лишь плотнее, а горло сжималось в спазме, отчего дышать становилось уже практически невозможно. Тогда он вернулся в лежачее положение и сжался в маленький комок в позе эмбриона, прижав край одеяла вплотную к своим губам.
С большими усилиями выстроенные стены, за которыми до этого момента удавалось спрятать свои настоящие чувства, рухнули за одно мгновение, и сквозь гробовую тишину пустой квартиры послышался приглушенный плотным материалом вопль, который скоро перешел в громкие рыдания.
На обратной стороне сомкнутых век отпечатался образ улыбающегося ему Сугуру.
Волна боли окатила с еще большей силой. Она становилась настолько нестерпимой, что, казалось, сердце вот-вот не выдержит и остановится. Впрочем, такой исход казался сейчас спасением.
Сатору схватился за свои волосы, оттягивая их со всей силы и продолжая кричать от переполняемого отчаяния. Такой физической боли оказалось недостаточно, чтобы перебить душевную, поэтому он снова взялся за свои плечи и начал резкими движениями раздирать их. Абсолютно не жалея себя, он уже сдирал с себя кожу, и белое постельное белье под ним постепенно окрашивалось красным.
Тело больше не слушалось своего хозяина. Он метался по всей кровати, продолжая уродовать плечи и руки, и срывал горло, которое, казалось, тоже начинало кровоточить. Но так ли это важно, если душа все еще кровоточит сильнее? И тогда он перестал сопротивляться вовсе, с головой погрузившись в свою боль.
Повторяя вслух одно и то же имя, как заведенный, Сатору лишь добавлял масла в разбушевавшийся огонь. Он кричал, рыдал, звал на помощь, но никто не откликался на его мольбы.
Некому было ответить ему, а человек из сна вряд ли вновь его посетит.
Неужели так больно будет всегда? Что нужно сделать, чтобы стало легче? Возможно ли вообще пережить утрату того, кто был неотъемлемой частью тебя самого?
Не столь важно, что разошлись в разные стороны они уже очень давно. Одно дело знать, что он жив, он в порядке и следует своей мечте, пусть и противоречащей взглядам самого Сатору. Но другое дело — знать, что его больше нет.
Его путь окончен. Он ушел в забвение. Никто больше не будет вспоминать о нем.
Да, Сугуру запомнят, но как обезумевшего мастера проклятий — не более. Сатору единственный, кто знает в полной мере, что он намного больше, чем клеймо и длинный список «заслуг» под его фотографией в личном деле.
Сугуру был добрым, светлым человеком, пока система не изуродовала его. Он первый, кто протянул руку Сатору и увидел в нем человека, а не мощное оружие в борьбе за все хорошее и против всего плохого. Он научил самым простым понятиям оторванного от социума подростка, указал правильный путь и наставлял. Он никогда не имел намерение использовать его. Он показал, что существует столько всего прекрасного за пределами их мира — мира магов, за которым Сатору и не был никогда до роковой встречи с Сугуру.
И, что самое главное, он дал ему то, что не дала родная семья — внимание, принятие, заботу, понимание.
И безусловную любовь.
Он его смысл.
Он им был.
Резко подскочив с кровати, Сатору принялся разносить до основания свою комнату, пребывая во власти истерики. Под удар попадало все, что находилось в зоне видимости.
Несчастная прикроватная тумбочка была уничтожена первой, будучи разобранной сильными руками на составные части. Все ее содержимое оказалось либо с хрустом сломано, либо смято, либо разорвано.
Скопившаяся на столе посуда разбивалась о стену одна за другой, успевая порой отомстить своему губителю через осколки, впивающиеся в руки. Однако Сатору было все равно, боли он отнюдь не чувствовал, ведь даже сорванное горло не могло остановить его рыданий.
Когда он добрался до ящиков рабочего стола, то резко остановился. В самом верхнем из них лежала одна из немногих сохранившихся фотографий со времен его студенчества. На ней совсем еще юные Сатору и Сугуру даже представить не могли, что их ждет в будущем — это легко считывалось по широким улыбкам и ярким глазам, в которых еще было место для надежды.
Прижав фотографию к себе, Сатору скатился по стене вниз и сел на пол.
Окруженный одними лишь осколками, он в упор смотрел сквозь текущие водопадом слезы на фотографию, которая когда-то была источником приятных воспоминаний.
Теперь он чувствовал лишь разрывающую все нутро боль, но оторвать взгляда тем не менее так и не смог.
***
Солнце неторопливо поднималось из-за горизонта, грея своими лучами подмерзшую за ночь землю. Один из таких лучей ловко проскочил в комнату и коснулся Сатору, словно сжалившись над замерзшим от распахнутого окна и перепачканным в крови телом.
К этому времени силы иссякли и пропал голос. Сатору лежал, уставившись пустым взглядом в стену, и мелко дрожал, не найдя сил даже на то, чтобы натянуть на себя одеяло.
Он больше ничего не чувствовал: любые раны залечивались обратной проклятой техникой сразу же по мере их нанесения, а в душе после многочасовой истерики осталось место лишь для опустошения.
И для чего-то отдаленно напоминающего смирение.
Изменить теперь что-либо никто не в силах, даже он — Сильнейший. Но если Сугуру ни о чем не жалеет, то, может, ему тоже стоит принять реальность такой, какая она есть, без сожалений и оглядки назад, в прошлое?
Звучит просто.
Только на деле любые мысли сводятся по итогу к одной единственной: он больше не хочет жить.
Все потеряло смысл.
Возможно ли вообще найти новый?
Ощутив тепло, Сатору перевел взгляд на одинокий луч, уткнувшийся ему прямо в раскрытую ладонь. Это ощущение было до того знакомое, что он нехотя улыбнулся.
Сугуру когда-то тоже стал для него лучом света сквозь непроглядную тьму и бесконечную пустоту.
Но сейчас почему-то в памяти всплыли его студенты.
Их яркие улыбки и звонкие голоса. Их мечты и надежды на грядущую жизнь. Их боль и утраты, на которые они теперь вместе смотрят с улыбкой, обретя семью в окружении друг друга. Их понимающие взгляды и немую поддержку, которая важна куда больше, чем поток бессмысленных слов. Их юность, которую Сатору хочет сохранять и оберегать, чтобы никто ни в коем случае на нее не посягнул.
И ершистый Мегуми, так похожий на своего родного отца, но столь же сильно от него отличающийся. Слишком умный ребенок для своих лет приходит теперь к Сатору каждую неделю под разными предлогами. Кто бы мог подумать, что у него такая богатая фантазия на выдумки. Но оба понимают, что настоящая цель визитов — проведать того, кого отцом он никогда не назовет, но сам Сатору, напротив, всегда будет считать его своим сыном. Выражение лица его, по обыкновению, скупо хоть на какие-то эмоции, но за столько лет Сатору научился считывать мельчайшие изменения в глазах и понимать его. И сейчас он видит — Мегуми волнуется, ему не все равно.
Все они такие разные и по-своему особенные.
Как и они сами в давно ушедшие в прошлое студенческие годы, воспоминания о которых никогда не потеряют своих красок.
Пожалуй, ради подрастающего поколения стоит двигаться дальше и продолжать свое дело. В этом ведь есть смысл, не так ли?
Сатору еще долго продолжал смотреть на нашедший свое пристанище на его ладони луч, греться об этот пока что совсем небольшой источник тепла и улыбаться.
