Lui è

Терцо, пять букв, которые заставляют тебя усомниться во всем, что ты когда-либо ненавидела. Его переполняющая дерзость при вашем первом разговоре. Его обескураживающая горечь, которую тебе так тяжело переносить, всегда любившей смеяться. Его лицо, хмурое, словно радость улыбки никогда не смягчало его черты. Когда-то бывший образом, фантазией в твоей голове, теперь — человек, уходящий в тень, ищущий утешения в уединении, находящий тихий приют в своем добровольном изгнании. «Возможно, я — не то, что ты ожидала, прости за это», — сказал он тебе однажды, и ты не нашла другого способа ответить, кроме как прижаться к его губам. Иногда ты видишь, как он тихо сидит за столом, закутавшись в свою мантию, словно летучая мышь, прячущаяся от солнца — он кажется тем, кто просто ждет. Это всегда риск, который ты готова принять на себя — попытаться развести эти жесткие руки, проникнуть за эту стену и пробраться в его душу, погребенную под слоями — он боится, что однажды они поглотят и тебя. Ты видишь человека, дни которого заполнены слишком большим количеством работы для кого-то, кто утверждает, что никогда не отказывает себе в греховных удовольствиях, а его ночи слишком тихи для того, кто уверяет, что благоденствует в хаосе многолюдного праздника. Ты знаешь, что таков папский дресс-код, но при виде того, как его лицо скрывается за черно-белыми мазками, у тебя щемит сердце; когда ты видишь, как его бледная кожа исчезает за темной тканью, которой он упрямо покрывает себя на сцене и вне ее — до последней пуговицы рубашки, до кончиков пальцев. — Как люди смогут тебя полюбить, если они даже не знают тебя? — Им не нужно. — Ну, а мне… — И тебе не нужно. Ты так привыкла ощущать кожу его перчаток, что когда он касается тебя голыми руками, это кажется неестественным. Если тебе повезет, он позволит тебе шпионить сквозь щели этой непроходимой стены только в полумраке закрытой комнаты, когда ты видишь, как одна за другой его усталые черты вновь проступают из темноты. Очертания глаз, нос, к которому тебе никогда не позволено прикоснуться, его губы… центр твоих мыслей, когда его нет рядом с тобой. Подобно зеркалу, ты отражаешь его красоту и достоинства, которые Папа сам так часто не видит, и обнимаешь свет, который манит его вперед через тебя; его кожа такого же цвета, как твоя, он всего лишь мужчина а твоих руках. В ответ его руки, неестественно нагие, мягко скользят по твоей коже — всегда нежные, никогда не принуждающие, если только ты не попросишь об этом — пока с последним вздохом, оставшимся в твоих легких, ты не почувствуешь, что теперь его сердце, под твоей ладонью или прижатое к твоей груди, освобождено от ноши, его дух стал легким, и он наконец в безопасности. И вот, когда он снова занимает свое место в свете прожекторов с вновь обретенным мужеством, он делает это уже не как затворник, а как человек возрожденный, с силой Утренней Звезды, переполняющей грудь, готовый разделить этот свет со всем миром.