Шипы

Прибытие в Лимож почему-то совсем выпадает из памяти. Остается разговор с Шарлем накануне — больше картинкой, чем звуком: полутемная келья, белая призрачная фигура на кровати и ненормально яркие витражи, от которых тяжело оторвать взгляд. Остается ангар дирижаблей — гул моторов, скрип железного трапа, запах мазута, такое привычное ломаное эхо шагов под высокими сводами. А прибытие почему-то стирается совершенно. Когда они добираются до нужного места, там уже находится небольшой отряд из местного форпоста. Его командир подбегает к Ожье, коротко кивает в знак приветствия и начинает что-то торопливо объяснять. Астольфо окидывает долгим взглядом улицу. Серый рассвет неохотно расползается по пригороду. Солнце все еще восходит поздно, а его лучи пока слишком холодные, чтобы прогреть каменную кладку стен и стертую брусчатку улиц после зимы. Астольфо цепляется взглядом за небольшую лужу под стеной напротив — та затянута тонкой коркой льда. С каждым выдохом изо рта вырывается пар. Белые облачка появляются и тают на губах Ожье и командира охотников форпоста. Холодно, запоздало понимает Астольфо. Он не был на поверхности больше двух недель — и здесь все еще холодно. Ожье заканчивает говорить, затем тяжело вздыхает. Раздраженно чешет затылок, оборачивается и дает команду выдвигаться. Дальше снова провал — Астольфо вдруг понимает, что оказался посреди перекрестка. В ушах шумит, словно он на побережье Атлантического океана во время прибоя, и волны бьются о скалы в тщетных попытках их растерзать. Астольфо прикладывает руку к уху, но шум не исчезает. Сквозь него едва пробиваются крики и звон металла. Охота. Они прилетели на охоту на вампиров. В груди что-то отзывается, глухо и болезненно. Он краем уха различает слова, но те никак не хотят складываться во что-то осмысленное. — …начали до нашего прилета? — …заметили… Лучше бы сбежали?.. — …осторожнее, а теперь… Копье в руках кажется неподъемным, а древко холодным, как стены или камень брусчатки чужого города вокруг. Астольфо помнит: раньше оно грело руки, раньше волна тепла накрывала его после каждого успешно выполненного задания, раньше… Нет. Никакого раньше. Шум в ушах накатывается с новой силой, тяжело дышать, и глухая боль в груди становится все сильнее. Провал. Бледные лучи солнца неуверенно касаются верхушек крыш. Пахнет землей и сыростью. Крики и звон оружия звучат теперь ближе. Среди мешанины грязно-серых, как подтаявший снег, плащей Астольфо на мгновение выхватывает взглядом Ожье — тот, кажется, раздает приказы, и на его лице не остается и тени привычной легкомысленной улыбки. В груди болит так, словно сердце выковыряли сквозь ребра тупой ложкой. Его ранили? Почему он не помнит? Астольфо прижимает ладонь чуть выше креста на четках и опускает взгляд. Сутана цела, на ней ни царапины, ни капли крови. Почему тогда так больно? Под пальцами что-то глухо и неровно бьется. Провал. Другая улица. Кто-то проносится мимо и толкает его в плечо. Солнечные лучи почти доползли до края крыши дома напротив, но все еще остаются такими же бледными и неуверенными. — …первым делом должны были использовать аэгис, чему вас только учат?! — Ожье кричит на командира из форпоста, тыча пальцем куда-то в сторону, его голос, такой необычно резкий, кнутом бьет по ушам, и Астольфо невольно сжимается. Больно. Он хочет в тишину, к себе в келью, обратно к… Нет больше никакого «обратно». В груди снова болит, и Астольфо сминает пальцами свободной руки сутану над крестом. Нет «обратно». Больше ничего нет. Провал. Металлические шипы горят в лучах восходящего солнца золотом и напоминают терновый венец на статуях Христа. Они приковывают взгляд — как витражи в келье Шарля. Загнанный в переулок вампир выращивает их на стенах перед собой, на все еще покрытой изморозью брусчатке, на залитых солнцем крышах, и Астольфо не может оторвать от них глаз. До ушей словно издалека доносятся голоса Ожье и командира из форпоста. — …ставьте лучников! — Все ближние крыши в его шипах, а с дальних стрела не!.. — …идиоты безмозглые, я на вас инспекцию из Парижа!.. Они не могут добраться до вампира, понимает Астольфо. Загнали его в угол, но подступиться не выходит. Никто не пойдет в самоубийственную атаку. Дышать тяжело, а в груди так больно, что Астольфо готов сам ее расцарапать, только бы вырвать то, что внутри. Провал. Золотые шипы тянут к себе, и Астольфо делает шаг вперед. Ему некуда возвращаться, проносится в голове, остается только идти дальше, все равно сзади только пустота. Больше ничего нет — ни теплых рук, ни ласкового голоса, ни солнечных искр в зеленых глазах. Провал. «Так можно, — шепчет внутри тихий голос. — Это не грех и не бегство. Ты просто выполняешь свою работу. Так — можно». Он просто выполняет свою работу, повторяет Астольфо. Единственное, что у него осталось. Провал. Древко копья все еще холодное, и Астольфо изо всех сил его сжимает, чтобы оно не выскользнуло из пальцев — а потом бросается вперед. Кажется, сзади что-то кричит Ожье, но Астольфо не слышит слов. Взгляд затапливает расплавленным золотом. Когда тонкие стальные шипы пронизывают тело насквозь, боль в груди наконец отступает.