Семь ночей с Хэ Сюанем

      Глаза неприятно жгло после шести часов за компьютером, но Хэ Сюань так и не смог выдавить из себя хотя бы пару строк, чтобы начать заключительный рассказ в сборник. Срок сдачи цельной рукописи уже поджимал, но Хэ Сюань не нашел, с чего начать. О том, о чем он хотел изначально, он уже написал, но не хватало какого-то завершающего слова. В эту книгу он вложил всю свою жизнь, начиная от неудавшейся юности, заканчивая несчастной любовью, после которой он и начал писать, словно черпая неистовое вдохновение. Хэ Сюань публиковался под псевдонимом «Мин И», но не пользовался повышенной популярностью. Ему было двадцать семь, но, оглядываясь назад, он не мог сказать, что чего-то добился за свою жизнь.       Стоило покурить. Хэ Сюань не любил предаваться мыслям о своем прошлом. Оно причиняло боль и возвращало его в самые темные для души времена, хотя не то, чтобы сейчас они были светлее. Хэ Сюань чувствовал, что остановился в своей жизни. Остановился в творчестве, остановился в развитии и не знал, куда хотел двигаться. Все, что у него было — старенький эпловский моноблок две тысячи десятого года, видавшего виды, маленькая съемная квартира на окраине Сучжоу и немного здравого смысла, на остатках которого он держался последние несколько лет.       На балконе было зябко. Поздняя осень уже заканчивалась, да и влажность от озера Тайху добавляла озноба. Хэ Сюань так и не перешел на электронные сигареты и вейп, хотя многие из знакомых советовали ему избавиться от никотиновых смол, раз уж он не собирался изменять поганой привычке. Он курил тонкие сигареты с едва уловимым привкусом ментола. Такие продавались только в одном комбини в их районе, и когда он возвращался домой, то всегда делал за ними крюк, даже если было проще купить блок на полмесяца. Мелкие традиции помогали ему не сломиться под серыми буднями и немного разбавляли рутину. Даже если это был простой поход в комбини за сигаретами, дешевым ягодным пивом и пустым вопросом «Для чего я живу эту жизнь?».       Моросил мелкий дождь. Хэ Сюань оперся на перила, оглядывая далекие бизнес-высотки, горящие неоном. На высоте двадцатого этажа было хорошо видно город издалека. Фонари давно зажглись холодным белым светом, иногда с вкраплениями теплого желтого. Капли стучали по поручням и козырьку балкона, принося за собой подобие умиротворения. Дым поднимался от белого тела сигареты витиеватыми линиями и терялся в мороси. Стоило накинуть куртку. Но если он вернулся бы в квартирку, то мысли о собственной никчемности снова попытались бы захватить его разум. Поэтому Хэ Сюань остался курить на открытом балконе и мерзнуть.       — Эть-эть-эть, — сбоку раздались странные звуки чьим-то голосом. У Хэ Сюаня квартира была на углу дома, поэтому с соседями по коридору он пересекался редко. Тем более, что долгое время в самой ближней квартире никто не жил. Несколько дней назад Хэ Сюань слышал звуки грузчиков, но еще не видел нового жильца, да и не горел желанием. — Эть-эть-эть.       Хэ Сюань едва сдерживался, чтобы не повернуть голову на звук. Не его это дело, что происходит у соседей. Он мирно курил, прокручивал перед глазами лицо ушедшей от него возлюбленной и недовольные мины разочарованных в нем родителей. Это был его обычный досуг, который он разбавлял книгами, сериалами и поеданием всех запасов уже не дальнего, а ближнего магазинчика.       — Будем знакомы! — голос снова вывел его из задумчивости. Хэ Сюань вздрогнул и обернулся, обращались явно к нему. Из соседнего окна наполовину высунулось туловище молодого парня с длинными свисающими волосами, собранными в высокий хвост. — Меня Ши Цинсюань зовут. А тебя?       Высовываться так было опрометчиво и опасно, и Хэ Сюаню стало не по себе, под их тщедушными телами простиралось девятнадцать этажей. Вместе с этим поверхность подоконника могла скользить из-за дождя. Увидеть внизу труп Хэ Сюаню не захотелось при всей его сварливости, а потому он раздраженно буркнул:       — Ты упадешь.       Ши Цинсюань, что-то обдумав и прожевав про себя, перестал высовываться так сильно и просто оперся локтями на подоконник, принимая кокетливый вид. Он ухмыльнулся, подпер щеку двумя пальцами и вальяжно мурлыкнул:       — А теперь?       Хэ Сюань закатил глаза. Ему уже начинало не нравиться это спонтанное знакомство во втором часу ночи накануне очередного бесплодного дня перед подработкой. От сигареты осталось едва ли больше половины, пепел неприятно сыпался на руки. Потушив ее о припаянную к перилам пепельницу, Хэ Сюань собрался уходить, как услышал:       — Эй, так как тебя зовут? Не уходи, мы же теперь соседи! Я мог бы принести тебе что-нибудь вкусненького в честь новоселья. С другими как-то общение не задалось, все смурные какие-то на этаже. Может с тобой полажу. Мы, похоже, одного возраста?       За те пару дней, что новый сосед въезжал в квартиру, Хэ Сюань на удивление не слышал ни шума двигаемой мебели, ни улавливал ароматов свежеприготовленной еды. Соседа словно не существовало до этой странной дождливой ночи. Он появился, принеся за собой порыв ветра, от которого затрепетали пластиковые жалюзи, грозясь выпасть из окна и разбиться, слиться с асфальтом не в самом классическом формате.       — Зови меня Цин-цин, если душе угодно, — затараторил Ши Цинсюань, махая рукой. Несколько холодных капель попало Хэ Сюаню на лицо, и он сморщился. Не собирался он звать Ши Цинсюаня как-то ласково, пока что его хотелось окрестить шумным идиотом без чувства такта. — Ну так что, ты скажешь свое имя?       Мать дала ему имя Хэ Сюань 贺玄, подарив ему таинство рождения и поздравляя себя с этим счастливым днем, потому что ее сын был надежной опорой и поддержкой, благословением. Отец всегда гордился Хэ Сюанем, а младшая сестра называла его самым лучшим на свете старшим братом. Отличник, домашний герой, первый красавец в их небольшой провинции. Оглушительный успех не задерживался у порога, оставалось только переступить границу. Рука об руку с успехом шла Мяо Эр, его возлюбленная невеста, любимая им еще со старшей школы. Не было девушки прекраснее, чем она. Покладистая характером, нежная, словно весенний цветок, только-только пробившийся из-под снега. До одури любил её Хэ Сюань. До одури был он ценным в глазах семьи. Тем больнее разбился о скалы взросления и жизненных невзгод.       — Иди к черту.       Он хлопнул балконной дверью, ставя точку в незадавшемся разговоре. Пластиковое стекло в дверной раме казалось холодным. В груди что-то неприятно собралось: это оказалось чувство тошноты. На языке осел привкус горьких сигарет, все также лишенных нормального ментола вопреки надписи на плоской пачке с эффектным изображением мертворожденного ребенка. Хэ Сюань прислушался, но картонные стены не издавали звуков, словно в соседней квартире жил не человек, а какой-нибудь призрак. Возможно, Ши Цинсюань все также стоял у окна и смотрел на усиливающийся дождь, будто тот мог смыть всю серость Сучжоу, не менее пресного чем диоды Шанхая или мерзотность Пекина. Хэ Сюань сказал всего две фразы, но чувствовал себя вымотанным, словно его заставили разговаривать с людьми часами. Ши Цинсюань оказался невыносимым с самого начала. От таких как он следовало держаться как можно дальше.       — Доброе утро, сосед!       Как и многому в жизни Хэ Сюаня, и этим планам было не суждено сбыться. Ранним утром Хэ Сюань открыл дверь и увидел вчерашнего несостоявшегося самоубийцу. Тот стоял вместе с розовой салатницей, накрытой полотенцем, напротив его двери и мялся, не решаясь нажать на звонок. Сколько времени он простоял тут Хэ Сюань точно не знал и мог только догадываться. Если бы Хэ Сюань не вышел вынести мусор перед тем, как собраться и уехать на работу, то Ши Цинсюань так бы и стоял дальше до скончания веков. Потому что позвони он в дверной звонок, Хэ Сюань попросту не открыл бы дверь.       — Я маньтоу напек! Не верх кулинарного искусства, но мне так не спалось с утра, да и вчера я пообещал тебя угостить, не так ли? Ну? Будешь?       Маньтоу были еще горячими. Пластиковая салатница запотела, крупные капли конденсата стекались вниз, ко дну и оседали на булочках. Из-под полотенца поднимался легкий пар. Хэ Сюань озадаченно уставился на Ши Цинсюаня, растерявшись и от напора, и от приятного аромата, щекотавшего ноздри. Для него раньше готовила Мяо Эр или мама. Сам Хэ Сюань предпочитал питаться готовыми блюдами или доставкой, если были лишние деньги. Готовка изматывала и напоминала все о том же: о том, что он отчаянно хотел забыть.       Ши Цинсюань протянул ему салатницу и широко улыбнулся. Хэ Сюань чувствовал сюрреализм ситуации, его раздражала назойливость соседа, и мужчина уже сжал дверь, чтобы захлопнуть ее перед чужим носом, когда Ши Цинсюань сказал:       — Ой, ты мусор шел выбрасывать. Покажешь, где здесь мусоропровод? Я раньше не жил в такой высотке, поэтому для меня все в новинку…       — У тебя в руках еда.       Хэ Сюань поставил пакет с мусором у двери и устало вздохнул. Он понимал, что пожалеет об этом, но сопротивляться чужой непробиваемости оказалось бессмысленно. Отойдя во внутрь, Хэ Сюань качнул головой внутрь своей квартиры.       — Зайди, поставь, и я покажу, куда выбрасывать мусор.       Ши Цинсюань неожиданно застыл на пороге. В нем как-то уживалась и подозрительная самоуверенность, и жалкое подобие учтивости. Хэ Сюань сделал глубокий вздох и повторил немного настойчивее:       — Заходи, пока я не передумал.       В третий раз повторять не пришлось. Ши Цинсюань скользнул внутрь, стараясь не глазеть, и поставил салатницу с маньтоу на ближайший столик. Хэ Сюань едва не выругался: можно было бы и разуться. По своей натуре Хэ Сюань был очень чистоплотным и не выносил и малейшей грязи. Ши Цинсюань вернулся, выглядя немного неловким и притихшим. Хэ Сюань взял мусорный мешок и вышел в общий коридор. Ши Цинсюань засеменил следом, похожий на утенка, впервые увидевший маму-утку. Так они дошли до мусоропровода на другом конце коридора с лифтами, и Хэ Сюань почти торжественно выкинул мусор.       — Хэ Сюань.       — А?       — Иероглифы «подарить» и «поздравить». Хэ Сюань. Моё имя.       Ши Цинсюань удивленно моргнул, а потом просветлел лицом и схватил его руку, вероломно вторгаясь в чужое личное пространство. Его изумрудные глаза восторженно блестели, зрачки расширились от только ему ведомого удовольствия услышать чужое имя. Парень громко выдал:       — Здорово! У нас с тобой один иероглиф в именах! Вот так совпадение! Еще скажи, что мы в один день родились, я тогда съем свою доули. Когда у тебя день рождения?       Поток информации прекратился вопросом. Хэ Сюань не одернул рук только потому, что отвык от такого напора в рамках своего дома и лестничной площадки. Ши Цинсюань был неугомонным и неостановимым. Чем-то он напоминал ему Мяо Эр в школьные годы. Сейчас, будучи замужем и имея двоих маленьких детей, она растеряла свой юношеский запал, да уже и не казалась Хэ Сюаню воплощением идеала. Глядя на Ши Цинсюаня он не мог не вспомнить ее лицо, впервые за последние несколько лет всплывшее как никогда отчетливо.       — Двадцать пятого августа, — решив, что хуже не будет, ответил Хэ Сюань. Ши Цинсюань внимательно на него посмотрел, на секунду приоткрыв рот от удивления. Не прошло и мгновения, как он рассмеялся.       — Черт, — отсмеявшись, проговорил Ши Цинсюань, — Похоже мне и правда придется съесть свою доули.       — Откуда у тебя вообще доули?       Они вернулись к Хэ Сюаню домой. Маньтоу немного остыли, но еще были теплыми. Тесто было тянущимся и немного клейким. Ши Цинсюань осторожно присел на предложенный стул. Хэ Сюань бегло взглянул на время: у него были лишние полчаса. Обычно он приезжал на основную работу, которую величал не более чем подработкой, на минут двадцать раньше, но сегодня в его жизнь ворвался свежий ветер перемен и вынудил сдаться под натиском свежеиспеченных маньтоу.       Хэ Сюань был гурманом. Обожал черный кофе, баловал себя едой на вынос или походом в любимые ресторанчики в выходные дни. Еда была его слабостью, даже если он мог вообще днями не есть. Гастрономия еще не потеряла всех своих красок и ассоциировалась у него с утраченным теплом семьи. Еда не предавала его, не ранила сердце неосторожными словами и в ее искренности не приходилось сомневаться. Глупо было наделять то, что собирался съесть, чувствами и какими-то человеческими качествами, исчезающими в людях вокруг Хэ Сюаня, но он не умел иначе. Ни один питомец, ни один друг не был навсегда. Потребность есть перекрывала сложное и была константой. Он ел и чувствовал себя живым. Он ел, чтобы жить. Он жил, чтобы есть. Хэ Сюань занимался физическими упражнениями, обладал превосходным метаболизмом и держал себя в здоровой форме усилием воли. Еда была не способом справиться со стрессом. Еда была инструментом помощи.       Теперь с ним хотели подружиться его средством защиты и борьбы. Хэ Сюань разрывался от отвращения, словно с ним заигрывали грязным методом, и от легкого любопытства. Редко, кто находился настолько отчаянный, желающий с ним познакомиться. Ши Цинсюань был или бессмертным, или слабоумным, но отважным. Может он сочетал в себе все невозможные качества, раз даже напряженная обстановка в чужом доме не брала молодого мужчину. При свете утреннего солнца Хэ Сюань смог хорошо его разглядеть: ростом точно не ниже, волосы удивительно длинные, немного волнистые и собранные все в такой же высокий растрепанный хвост. Кожа красивого персикового оттенка, длинные пальцы рук и изящная улыбка. Два насыщенного зеленого цвета глаза все также блестели каким-то сумасшедшим блеском. Да, Ши Цинсюань был точно сумасшедшим.       — Так попробуй маньтоу, я зря что ли встал печь их в пять утра?       — Там яд? — полюбопытствовал Хэ Сюань. Увидев отрицательное покачивание головой, он обронил: — Жаль.       — Эй, никакого пессимизма в моем присутствии, — заявил Ши Цинсюань, снимая узорчатое полотенце, отдающее атмосферой старенькой бабули, с салатницы и радостно хватая один из пирожков. Запахло мясом и луком. — Нет ничего плохого в том, чтобы завести нового друга, Хэ-сюн.       — Я не горю желанием заводить друзей, — поколебавшись, Хэ Сюань уступил своему вечно-огромному аппетиту, даже не заострив внимание на новом обращении к себе: он уже убедился в чужой бесцеремонности и пообещал себе ничему не удивляться. Тесто на вкус оказалось приятно-сладким, а начинка сочилась соками и едва не заляпала ему темное длинное кашемировое пальто, урванное на распродаже с пятидесятипроцентной скидкой. — И не понимаю, откуда подобное желание у тебя. Это попросту не безопасно. Я скрывающийся от властей маньяк и мне ничего не стоит убить тебя.       Ши Цинсюань его не испугался. Даже не вздрогнул, только закатил глаза и надкусил еще маньтоу. Прожевав, он поперхнулся, и Хэ Сюаню пришлось налить ему воды. Кофе с собой в термос Хэ Сюань уже не успевал себе заварить, поэтому с легкой завистью смотрел, как непрошенный гость беззаботно пьет.       — Маньяк никогда не расскажет, что он маньяк, даже для того, чтобы скрыть, что он маньяк, — с довольным видом поведал он, вынуждая на этот раз Хэ Сюаня закатить глаза. — Я просто видел тебя как-то в подъезде, и ты показался мне классным парнем. Ну знаешь, весь такой мрачный, неприступный, классика сёдзе-жанра, где девочки-школьницы влюбляются в таких.       — А ты, стало быть, девочка-школьница? — равнодушно спросил Хэ Сюань. Ши Цинсюань сделал кокетливый жест рукой, с видом «да что ты такое говоришь» и поднялся, оставляя вместо себя всю ту же пресловутую розовую салатницу. Полотенце он закинул себе на плечо вальяжным жестом. Хэ Сюань только порадовался, что не приходится силой выпроваживать странного визитера.       — Я тебе в следующий раз яичные блинчики со свининой приготовлю, — Ши Цинсюань затормозил у выхода, столкнувшись с сложной схемой внутренней щеколды. Хэ Сюань перегнулся через его плечо, чтобы открыть дверь. От Ши Цинсюаня пахло травянистым одеколоном. Это снова напомнило ему о прошлом, о далекой провинции и легких годах юности, когда все было просто и понятно, а не так, как сейчас.       — Тебе заняться нечем? Я не голодаю. И дружить с тобой не хочу. Сегодня я впустил тебя только для того, чтобы ты отстал от меня. Ты странный и раздражаешь.       Ши Цинсюань ничуть не обиделся, будто привык слышать подобные упреки каждый божий день, а потом с веселым видом спрашивать: «Ну, что еще интересного скажешь?» Он потоптался на коврике для обуви и, наконец, переступил порог, когда дверь со скрипом открылась. Хэ Сюань все собирался смазать петли, но никак не доходили руки. Ши Цинсюань обернулся и широко улыбнулся.       — Ты мне должен вернуть миску из-под маньтоу, — безапелляционно заявил он, убирая прядь волос за ухом. — Не то я перелезу через твой балкон и буду стоять над душой, пока ты спишь, Хэ-сюн. Как раз окна вчера намыл.       — Ты в два часа ночи мыл окна? — поразился Хэ Сюань. Это было неудобно с практической точки зрения. Разводы лучше видно на дневном свету. Впрочем, это объясняло странные звуки, которые издавал Ши Цинсюань прошлой ночью.       — У меня биполярное расстройство, и порой во мне энергии — хоть отбавляй, — сказал Ши Цинсюань, продолжая улыбаться. Он щелкнул пальцами и махнул рукой на прощание. — Не забудь, верни мне миску, мне ее брат подарил. Редкая безвкусица, но все-таки. До скорого!       С этими словами Ши Цинсюань скрылся за соседней дверью, оставив Хэ Сюаня на выходе зажимать ключи и залипать в пространство. Он уже начинал опаздывать на работу. Снаружи дождь так и не прекратился, а еще больше усилился. За картонной стеной послышался первый соседский звук: приглушенный свист какой-то незнакомой мелодии.       Единственное, о чем мог думать Хэ Сюань — кажется, он знал, с чего начнет свой завершающий рассказ.