Ещё об этом лете

С побережья Азовского моря, где распростёр яркие крылья фестиваль «Соседний МИР-2011» доносился стойкий запах йода, а воздух оказался просолен настолько же основательно, как припасённое на зиму сало. Здесь, в Крыму, курортном-санаторном городе, в чём-то походящем на Сочи близостью моря и мягким южным климатом, Горшку и довелось справлять волею судьбы выпавший на дни августовского фестиваля день Рождения. Тридцать восьмой год должен был настигнуть Горшка в последний — крайний, ё-моё! — день фестиваля, когда впечатления смажутся непосредственно замыкающим выступлением в роли хедлайнеров, скорым отъездом и суетой оргов, первые дни по большей мере только бестолково налаживающих работу сбоящей аппаратуры в попытках решить что-то с жутким звуком. Насколько Миха знал, особенно страдала новая, вторая сцена «Солнце», но и головная не отставала. Поэтому, поразмыслив, праздновать Миха решил хорошо загодя, чтоб уж наверняка. Сначала в самолёте, не стесняясь, налегал на буржуйское кислое шампанское, стреляющее пузырями в нос, потом в автобусе, не снижая градуса, присосался к тёплому, остро-пряному коньяку, а после не захотел останавливаться и, как следствие, не просыхал ни дня. На пресс-конференции из литрового стакана потягивал прохладное нефильтрованное пивко, потихоньку набираясь, неразборчиво и импульсивно нёс пургу на радость журналистам, особенно хищно воодушевлённым желтушникам, заглядывающим в рот. Про таинственное исчезновение Князя молчал, как говна объевшись, и в распространённых выражениях давал понять, что это не тема, которую он хочет обсуждать. По прибытии навёл шороху: требовал немедленно поехать к мысу Казантип в роскошные бухточки, а получив желаемое, довольный залез в буйно цветущее море, потому что вздумал поплавать. Жарища шпарила под сорок, солнце пали́ло нестерпимо, но Михе уже было слишком жарко от выпитого, чтобы прикрывать чёрной футболкой бледное тело типичного жителя Северной столицы, и он ожидаемо сгорел. Первый вечер, стеная, провалялся в номере, приминая прохладные простыни раскрасневшейся спиной, остужая плечи и полыхающее лицо в подушке. Второй день задался интереснее. Начавшийся с бодуна, продолжился по маленьким уютным кафешкам. Не поленился Миха заглянуть и в местную наливайку, разжившись приличной баклажкой пива. К вечеру Горшок мало что соображал, но сверкать голым облезающим пузом больше не решился. Плечи всё ещё ощутимо пекло. Кажется, поднялась даже температура. Или всё-таки он перегрелся и схлопотал солнечный удар по седеющей башке. Иначе ничем другим оправдать его дальнейшее поведение было нельзя. Но обо всём по порядку. Пёстрый палаточный городок ожил ближе к вечеру, когда самая непереносимая жара спала, и ртутный столбец термометра прекратил подпирать собой сорокет. Вскоре люди целыми группами, реже по одиночке потянулись к сцене дожидаться выступления и занимать самые удачные места у ограждений, где с ленцой вдоль сцены прохаживалась охрана, блюдущая порядок. Подряд выступало несколько панк и металл групп: уже устоявшихся на сцене и подающих надежды победителей отборочных туров, которые проводились в странах бывшего СНГ. Пьяному Михе нравилось всё одновременно и не нравилось ничего: он мало что разбирал за рёвом возбуждённой толпы и шумом в тяжёлой голове. Да и не важно всё это сделалось Горшку в тот момент. Жара, тёплое пиво и не поддающийся никакому описанию драйв рок-фестиваля помутили всё в сознании, перевернув вверх дном. Было хорошо и горько. Сегодняшний день уже в ночи замыкал Нойз, а следом Ляпис Трубецкой. Горшок следил за вереницей коллективов без прицела на что-либо. Он помнил, что про первого уже давно, года с седьмого-восьмого комплиментарно отзывался Чача Иванов. А Чача Иванов о ком попало хорошо не отзовётся. Он на одной волне с Михой и толк в панк-роке знает. Недаром же они сошлись на рассвете своей музыкальной карьеры и до сих пор сохраняли хорошие отношения. После Скворцов Степанова в хрипящий микрофон объявили Нойза МС. Толпа вторила воем, свистом, взметнувшимися всполохами флагов: вышла группа, а вместе с ней тощий чернявый парень с электрогитарой через плечо — собранный, азартный, молодой и злой. Голодный до настоящей сырой музыки, такой же, какими когда-то в далёкие лихие девяностые были они сами. И, возможно, Миха так и остался в стороне, и в голову не ударило бы всё выпитое сегодня вместо воды пиво, если бы аппаратура не дала сбой. Группа уже разместилась по своим местам — за барабанами, как у них обычно делал Поручик, и у вентиляторов по краям сцены, как у него делали Реник и Яха. Но перед началом их сета аппаратура приказала долго жить и накрылась, весь день честно отпахавшая на пределе своих возможностей на нечеловеческой жаре, которая стояла в это время в Крыму почти круглосуточно, ослабляя натиск только к вечеру и ночью. Горшок пусть и проворонил вчерашнюю феерию, но ещё днём по разговорам в толпе уразумел, что день назад такой казус приключился на выступлении Энимал Джаз. Миха не мог сказать, что сочувствовал. По его мнению, когда артист может круто и непринуждённо взаимодействовать с публикой, мелкие технические осечки — не проблема. Нойз, очевидно, умел. И умел здорово, потому как на ходу перестроился и сымпровизировал, не потеряв лица и не подняв никому не давшийся кипиш. Не понизил накал взбудораженных, разогретых предыдущими выступлениями слушателей, а с лёгкостью взялся читать фристайл с припевом к одной из своих песен, дожидаясь, пока техники наладят работу аппаратуры. И тогда-то Горшок решил, что это его звёздный час. Охрана к тому часу уже не охраняла, а ползала по кромке прибитыми мухами, поэтому на сцене, в клуба́х пронизанного зелёным цветом дыма, Миха нарисовался, как ещё один чуть задержавшийся участник группы. Или специальный гость, о появлении которого все узнали в момент его неожиданного выхода. Останавливать на подходе Мишу было поздно, просить уйти — бесполезно. Горшок не слушался, а вовсю вспоминал молодость. Ощущение вседозволенности подстёгивало и благоволило глупостям. По пути у него в руках по-щучьему веленью очутился рабочий микрофон и теперь этой встрече на Эльбе не суждено закончиться без шума — ей уготовано войти в историю, потому что интернет помнит всё. Горшка и Нойза на одной сцене уж точно запомнит надолго. Миха просочился меж перепутанных клубков проводов, усилителей и установленных вентиляторов, пытаясь рифмовать на ходу, пробуя в осознанный диалог, но проваливаясь, омываемый волнами интенсивного внимания к своей персоне и прожигающим взглядом тёмных, глубоко посаженных глаз парня с забавной погремухой Нойз МС, про которого хорошо говорил Чача. Свалить Горшок отказывался, вёл себя шут-шутом, паяцем на радость людям; безобидно и бесцельно носился, как заведённый по хребтам адреналина. Переходил на ломаный английский, с вызовом обращаясь к парню — Нойзу — пока он вдруг не начал ржать над старательно развёрнутой буффонадой. Цирк уехал, а клоун остался? Да хрен с ним: клоун, джокер, шут! Нойз принял, подыграл, бросил катить бочку. Всё недовольство схлопнулось в зачатке. — …Горшку уже сорок лет! — под гитарный рифф, отдельно взятый аккорд выкрикнул Нойз. Горшку уже сорок лет. А ему пока в последний раз тридцать семь. Говорят, дурная примета и суеверие — поздравлять именинника заранее. Миха мало верил, веселье не погасло, но аппаратуру, наконец, настроили, и Мишу всё же спустили со сцены на землю. Вряд ли Михалок с музыкантами будет счастлив пятнадцатиминутной задержке. Хорошо, что выступления последние на сегодня, и эти пятнадцать минут полной анархии и самоуправства не выльются в несколько чудовищных часов ожидания и задержки. Нойз МС с группой удачно отыграли свой сет и под вой-свист-гам оставили сцену. После Миша не мог угомонится и, решив, что это этакая игра, где он должен победить, взгромоздился на сцену и к Михалку, занимая собой уже время выступления, пока его всё же настойчиво не спровадили вниз, в пучину зрителей, легко поглотивших ещё одно одуревшее от духоты и пива тело в свои недра. В числе зрителей, уставших, но счастливых, Горшок мельком заметил и Нойза. На его худеньких плечах, ухватившись за короткие тёмные вихры, сидел ребёнок — беззубая улыбчивая ракушка. Невольно сердце пронзило иглой. Многие из артистов выбрались в курортный старый Крым с жёнами, с семьями и детьми, искренне счастливые оттого, что в забитом гастрольном графике появилось фактически свободное окно. Время, которое можно провести с семьёй — почти отдых на югах. Тёплое море, солёный ветер и шикарные чистые пляжи. Райский угол, как у Христа за пазухой. Вспомнились девчонки. Сашка и Настюха остались дожидаться папку в дождливом Петербурге. Его поплывший взгляд, съеденный пьяной дымкой, всего ничего, задержался на этой хрестоматийной библейской картине. Второй день померк на подобии первого, а седьмого августа ему всё же исполнилось полных тридцать восемь лет. К замыкающему выступлению Миша нацепил на нос чёрные бандитского вида очки, чтобы не подсвечивать поле дополнительно собственными набрякшими похмельными бланшами. Ну и ещё, чтобы без палева коситься в выведенный на экраны текст. Слова и строфы путались, лезли не на свои места, выставляя Миху посмешищем. Сумбурное выступление спасло только то, что люди ждали шута. Они его получили и остались довольны. Горшок с усмешкой заметил, что он с ребятами смог растормошить даже охранников, теперь пританцовывающих и снимающих его группу на телефоны. Так-то. В толпе он увидел Нойза. Подумал, что неплохо было бы перетереть с ним за музыку, за современный вектор развития, рассказать своё дочерта важное мнение о трушном роке и сраном рэпе, какой втридорога загоняет пассивно ебучий Тимати. Но тонкая невысокая фигура растворилась, как кубик тростникового сахара, не оставляя за собой ничего. Этой ночью, особенно чёрной, без луны в небе, но зато в драгоценной крошке звёзд, Миша отослал распереживавшихся за него Реника и Яху в гостиницу, а сам остался на песчаном берегу. Со стоном облегчения сбросил осточертевшие резиновые кеды, в которых спарился ещё в самом начале, и бросился навстречу накатывающим длинным волнам, кучеряво пенящимся на гребне. Смотрел вдаль, на величественные гряды камней и белеюшие далеко впереди буйки. Солёный ветер широкополым парусом раздувал рубашку, брызги стыли на розовой груди. Он насквозь вымок, хоть выжимай. Терять стало нечего, и Миха, распростёршись огромной морской звездой, упал у самого берега, где вода едва-едва прикрывала уши, спиной и затылком хорошо ощущая рыхлое дно, и следующая длинная волна накрыла его с головой. Горшок поймал губами горько-солёную воду и пушистую пену. Когда волна схлынула, выпустил струю тёплой воды, впрочем, снова обрушившейся на его лицо. В номер Миша вернулся к утру, когда над морем занимался нежно-сиреневый рассвет. Пообсохший, с изрезанными ракушками ступнями и воспалёнными от соли глазами. Поле с красивым палаточным городком за ночь почти разобрали, осталась прорва мусора, который в ближайшие дни утилизируют и забудут до следующего года. Ближе к вечеру он с ребятами сел в автобус и уехал в аэропорт. Рейс незначительно задержали, но не позднее десяти вечера группа «Король и Шут» погрузилась в самолёт и покинула старый Крым. Если повезёт, до следующего года.