***
— Здесь занято? Тсуна подпрыгнул и подавился, когда рис пошёл не в то горло. Гокудера заботливо постучал ему по спине и даже обеспокоенно заглянул в лицо. Лицо Тсуны загорелось от неожиданности, а глаза широко распахнулись. Он окинул паническим взглядом кафетерий — столы не были заняты и наполовину, оставляя кучу места для посадки. Но если бы Гокудера хотел занять этот столик, Тсуна с лёгкостью мог уступить. — Нет, не занято! — Тсуна подскочил, вцепившись в свой бенто и долбанувшись коленом об столешницу. В панической суете он опрокинул со скамейки свою сумку, из которой высыпалось почти всё содержимое. Он проглотил стон вместе с остатками риса во рту и бросился запихивать обратно учебники и тетради вперемешку со спортивной формой. Он едва не выскочил из кожи, когда Гокудера опустился рядом с ним и помог собрать его вещи. Тсуна непристойно вылупился на протянутую стопку тетрадей, пока Гокудера силой не вложил их ему в руки. — Не за что, — сухо бросил Гокудера, но остался в том же положении, уперев одно колено в пол. Видимо, ожидая благодарности. Или хоть какого-то отклика, кроме немого созерцания. Тсуна, оказавшийся на обеих коленках в неловкой позе, так и застыл. Он продолжал таращиться, отчаянно цепляясь за тетради, как за остатки своего здравомыслия. Возможно, в какой-то момент у него из ушей пошёл пар. И вытек мозг в придачу. Поэтому вместо благодарности из его рта вырывается: — Никогда не видел таких глаз. Эта не та реплика, которую мог ждать Гокудера, и он тоже замирает. Что ж, можно сказать, что Тсуна побил свой рекорд по изречению чуши. С его жизнью официально покончено. Поэтому он затыкается, запихивает тетради в сумку, не заботясь об их сохранности, и вылетает из кафетерия, не желая ничего больше, как исчезнуть из существования. К сожалению, после обеда в расписании физика и физкультура, и прогулять он может только последнюю.***
Гокудера сидит на два места впереди в соседнем ряду. Тсуна помнит это отчётливо, поэтому не смотрит в ту сторону даже боковым зрением, сосредоточенный на учебнике. И если он замечает вспышку светлых волос, то старательно обращает своё внимание в противоположную сторону. Например, он замечает, как разгулялась погода после обеда. Тем удивительнее для него становится факт, что он с визгом опрокидывается вместе со стулом, когда спинка упирается в столешницу позади. Тсуна не подскакивает с места, потому что чужие руки давят на плечи в тот же момент. Тсуна распластался на парте позади себя, его стул опасно накренён, а ноги беспомощно разошлись в стороны, чтобы удержать шаткое равновесие и быть прижатыми к полу, а не повиснуть в воздухе. Гокудера смотрит на него сверху вниз, стоя за задней партой, его руки давят на плечи без агрессии, скорее, просто удерживая Тсуну на месте. Тсуна догоняет этот факт не сразу, он слишком занят тем, что замирает и беспомощно таращится. Неловко. Это всё очень неловко, когда Тсуна понимает, что класс пустой, урок закончился и они с Гокудерой остались одни. Наедине. В пустом классе и в весьма компрометирующей позе. — Г-гокудера-сан? — неуверенно бормочет Тсуна, стискивая в пальцах край столешницы, на которой невольно раскинулся. На столешнице нет ничего, кроме, собственно, его самого. И тени Гокудеры, нависшего сверху. Гокудера хмыкнул. Его зелёные глаза смотрели внимательно, с лазерным фокусом, будто каждый сантиметр кожи Тсуны был более интересен, чем что-либо ещё. Тсуна сглотнул и неловко сместился, приподнимая таз, чтобы медленно скользящий по полу стул не утянул его за собой. Руки Гокудеры продолжали давить. — Ты от меня бегаешь. Паника Тсуны, должно быть, отчётливо прослеживается по лицу и языку тела. Он буквально чувствует, как пот собирается под чёлкой и стекает на виски. Тсуна снова сглатывает, запрокинутая голова делает это очевидным. Глаза Гокудеры прослеживают это движение, отчего Тсуна неловко смещается и дёргается вперёд в попытке улизнуть. Руки Гокудеры давят чуть сильнее, вынуждая полностью откинуться на столешницу, несмотря на протестующую против издевательств поясницу. — Почему выбрали именно тебя? — бормочет Гокудера, отстранённо перебирая пальцами по плечам Тсуны. Это отдалённо напоминает выстукивание ритма, понятного только Гокудере. Что? Выбрали? О чём он? Тсуна вообще не уверен, что вопрос предназначался ему, потому как Гокудера задумчиво мычит себе под нос и просто рассматривает его, не ожидая ответа. Должно быть, это интересное занятие, наблюдать. Тсуна был смущён. И был против того, чтобы лежать вот так, с задранной головой, открытой шеей и неловко расставленными ногами, демонстрируя уязвимость во всех её проявлениях. Это не только что-то новенькое, но и крайне унизительное по какой-то причине. Дело даже не в самой позе, хотя она тоже смущающая. Его щёки горят, когда он в очередной раз нервно сглатывает и привлекает внимание Гокудеры к своему горлу. Что-то трепещет глубоко внутри, обжигает желудок изнутри. — Г-гокудера-сан, я- я- Тсуна не знает, сколько длится этот момент и сколько ещё Гокудера мог бы нависать над ним в подавляющей силе. Но магия момента, удерживающая Гокудеру на месте, лопается с грохотом. На секунду всё становится слишком ярким. Тсуна обмякает и всем весом ложится на парту, когда стул выскальзывает из-под него, а Гокудера отскакивает в сторону, выглядя не более уверенным, чем кот, которого окатили водой. Тсуна делает резкий дрожащий вздох и он ошеломлён тем, что в какой момент задержал дыхание и не заметил этого. Он просто дышит, его руки и ноги дрожат, его грудь ноет от вдохов, а поясницу простреливает боль. Ощущения догоняют его расплавившийся мозг, пока он пялится вникуда и пытается собраться воедино. Тсуна переводит взгляд с потолка на испуганно замершего Гокудеру, издавшего сдавленный звук. Светлые глаза делают очевидным то, как движутся его зрачки, то расширяясь, то сужаясь в панике. Тсуна осоловело моргает и медленно стекает с парты. Ноги его не держат, а руки не более чем разваренная лапша. Что это было. Что это было? — Прости, — Гокудера вылетает из класса, оставляя Тсуну задыхаться в непонимании и растерянности. Это не тот опыт, какой ему нравится, понимает Тсуна, даже не делая попыток подняться. Он слишком слаб, слишком выжат после резко спавшего напряжения, чтобы двигаться. Поэтому он старается просто дышать, вернуть подобие контроля над глупым телом, которое не слушается. И заставить свои коленки перестать дрожать. Что ж, теперь у него есть веская причина пропустить физкультуру.***
Они не упоминают об этом, не вспоминают, не пересекаются взглядами. Тсуна счастлив делать вид, что ничего не случилось, и игнорирует существование Гокудеры вне своего личного пузыря, будто так всегда и было. А так и было. Ничего не случилось, а даже если и случилось, у Тсуны нет подходящих слов для определения этого инцидента... внезапного сближения. Это делает чудеса с его смущением, когда он просто заметает воспоминания под ковёр, и не притрагивается к ним. Пуф — и ничего, Гокудера Хаято новичок, который сидит спереди и выглядит умным и притягательным. Блядь. Тсуна утыкается в учебник и отгораживается им от учителя (и Гокудеры заодно). Не то чтобы Гокудера оборачивается, если его не дёргает кто-то с заднего ряда. Тсуна осторожно выглядывает, ловит на себе скользящий взгляд зелёных глаз и с задушенным писком ныряет обратно за учебник. Блядьблядьблядь. Перетасовка учеников по классам происходит только раз в год, но Тсуна уже готов в первых рядах рвануть в храм и молить об удачном переводе. Желательно в другой город, можно даже в Корею. Он был уверен, что справится с корейским лучше, чем с присутствием Гокудеры Хаято где-то в пределах одного километра в зоне видимости. Утешительная мысль, хорошая — Тсуна зайдёт после школы в книжный магазин и посмотрит выборку самоучителей по корейскому. План трещит по швам, когда за школьным забором Гокудера ловит его за локоть и тащит в сторонку. По крайней мере, думает Тсуна, это были не хулиганы, трясущие мелочь из его карманов. Он не издал ни звука. Тсуна смиренно вжал голову в плечи и про себя помолился, чтобы его тело вернули маме. Можно по частям, но всё сразу. Мама и Мика-тян будут по нему скучать, но переживут это. — Савада, — Тсуна клянётся, что звучание своей фамилии заставило его кожу вывернуться наизнанку несколько раз, — скажи мне, ты в курсе, кто твой отец? Тсуна моргнул. Истерически хихикнул от неожиданности. Дарт Вейдер. — Са-савада Иемитсу? Это было больше похоже на вопрос, чем на ответ, но Тсуна искренне не понимает, какое это имеет отношение- да хоть к чему-либо. Кроме, конечно, отношений между его родителями, но Гокудера вряд ли это имел в виду. Гокудера закатил глаза и, положа крепкие ладони Тсуне на плечи, склонился до его уровня. Тсуна поёрзал. То, что он был ниже Гокудеры, как-то не усмиряло его нервозность, а такие глупые вопросы не располагали к продуктивной беседе. Напомните ему, что Гокудера вообще хотел от него? — В смысле чем он занимается. Уточнение от Гокудеры дело как-то не двигает с мёртвой точки. Тсуна неловко смещается и мрачнеет. Ему не нравится, к чему идёт этот бессмысленный диалог. В первую очередь ему не нравится, что речь вообще зашла об Иемитсу. Тсунаёши нахмурился и прочистил горло после того, как запихнул свою нервозность поглубже. Иемитсу пробуждал в нём не самые приятные чувства, так что не стоило винить его в том, как он ощетинился. — И знать не хочу. Гокудеру это, казалось, удивило. То ли сами слова, то ли неожиданно враждебный тон. То ли осознание того, что враждебность исходила от Тсунаёши. Но его хватка стала крепче, светлые брови опустились, а зрачки сузились, сосредоточившись на глазах Тсунаёши. Тсунаёши не отвёл взгляд. Он мог проглотить свою гордость и опустить голову, когда речь шла о нём самом, но когда это касалось Иемитсу? Он пускал в ход зубы и едва ли об этом сожалел. Гокудера настаивает: — И ты не знаешь, куда он тебя может втянуть? Тсунаёши приподнял бровь. Куда, интересно, Иемитсу умудрился влезть, чтобы Гокудера Хаято из всех людей знал и пытался вытянуть это из Тсунаёши. — Гокудера-сан, — Тсунаёши сжал ладони Гокудеры на своих плечах и собрал в кулак всё своё спокойствие и мужество, чтобы силой освободиться из его хватки. — Гокудера-сан, — повторил он, — дела Иемитсу нас с мамой не касаются. Он не показывался нам на глаза годы, я даже посчитать точно не смогу, потому что был слишком мал, чтобы помнить. Насколько я знаю, он мог умереть где-то, а извещение затерялось при международной пересылке — мне плевать. И если ты имеешь представление о местонахождении его или его могилы, то можешь оставить это при себе. Мне не интересно. Тсунаёши одёрнул школьный блейзер, поправил лямку сумки и отступил с вежливым поклоном. Он старательно не смотрел на Гокудеру, застывшего с протянутыми руками. — Прошу меня простить, я должен идти. Хорошего дня, Гокудера-сан. Вот так, показать клыки и припустить, гордо задрав хвост. В лучших традициях Хибари-сана, изъясняющегося в животных терминах и аналогиях. Здесь, казалось, это было уместно. Иемитсу пробуждал в Тсунаёши животную сторону, подчинённую инстинктивным реакциям. И первой реакцией на упоминание имени Иметису у Тсунаёши была вздыбленная шерсть. А не побег, как можно было подумать. Тсунаёши бегал всю жизнь от любой проблемы, но ему было не по себе, когда люди высказывали ему за Иемитсу, за отсутствующего отца, бросившего их с мамой и не отвечающего на звонки. Это было вне его контроля, вне зоны его влияния на ситуацию, в которой сам Тсунаёши оказался не более чем жертвой обстоятельств. И единственное, что было в его силах, это как можно конкретнее донести мысль о том, что отстуствующий отец не определял его. Иемитсу мог дать ему фамилию, но всё остальное в нём — это мама. И Тсунаёши было глубоко плевать, чем Иемитсу жил, где он ночевал и чем занимался вдали от своей семьи. Так что да, он мог иметь вторую семью, быть директором крупной компании или шахтёром, которого удачно стукнуло камнем, — Тсунаёши было плевать. Поэтому Гокудера мог затолкать информацию об Иемитсу самому Емитсу в задницу и оставить Тсунаёши и его маму в покое. Так было лучше. Лучше не знать и продолжать жить так, как они привыкли. Тсуна без сил опустился на бетонный бордюр, спрятав лицо между коленок. Они с мамой привыкли. У них была целая куча сбережений, оставленных Иемитсу, делающим щедрые перечисления раз в месяц. Они с мамой жили не на широкую ногу, даже если приходилось тратить немного больше на школьные принадлежности. Не из необходимости вести скромную жизнь, а потому что им это было не нужно. Все эти деньги. Иемитсу отстёгивал круглые суммы, он откупался с тщательностью глубоко виноватого человека, не знающего, как эту вину искупить иначе, поэтому подрисовывал к пересылкам нули и сердечки. Тсуна сжался, стараясь не переставать дышать, когда его обжигало изнутри и изо рта рвался пар. Иемитсу мог запихнуть это всё себе в глотку. Карты, сердечки, лишние нули в этих алиментах. Монетками по пятьдесят йен. Тсунаёши надеялся, это сможет заполнить выгребную яму вины Иемитсу. И тогда все перестанут тыкать этим человеком Тсуне в лицо. Плечи Тсуны тряслись, он сам трясся и ещё крепче вцепился в коленки, глотая все звуки. Он не мог скулить, не мог плакать — потому что кому какое дело. Его слёзы ничего не могли исправить и от них ему становилось только гаже. В них не было смысла. В нём не было смысла. Зачем Иемитсу вообще позволил ему родиться.***
Мика-тян находит его раньше, чем Тсуна успевает собраться после- после эмоционального бума. Знакомое прикосновение маленького тёплого тела приносит утешение. Тсуна слепо нащупывает кошачью спинку и проводит от головы до кончика купированного хвоста, слушая призывающую голодную трель. Он поднимает глаза к небу, моргает, прогоняя резь, заталкивая всю горечь поглубже и проглатывая её вместе со слюной. Рука продолжает гладить полосатый мех. Мика-тян требует его внимания, выгибая спинку, бодая широким лбом лодыжку Тсуны и возвращая его в мир, где это крохотное существо жаждет его любви. Он заставляет себя подняться и отправиться в магазин за кошачьим кормом. Благодаря Гокудере ему посчастливилось остаться при карманных, выделенных мамой ему на перекус, и он мог взять Мике-тян что-то особенное. Кошка вилась за его ногами, полная беззаветной любви к своему благодетелю. Он был благодарен Мике-тян. И Гокудере. Какой бы странной и противоречивой ни была для этого причина.***
Тсуна вернулся в школу на следующий день, мастерски заметя свой эмоциональный беспорядок под ковёр. Это то, что он годами делал просто прекрасно. И пока оно работало, он не собирался как-то касаться этого. Тсуна привычно разложил тетрадь и учебник, достал карандаш и ластик и приготовился позориться своим произношением, когда учитель начнёт урок английского. Он даже не опоздал, что можно считать небольшим достижением. Гокудера не пришёл на занятия. И на следующий день. И на следующий. Тсуну не должно было заботить это. Новичок мог заболеть, иметь семейные дела или просто прогулять. Тсуна продолжил свою привычную жизнь. Он ходил на уроки, прикладывал достаточно усилий, чтобы не провалиться и старался ускользать от внимание задирающих его школьников. В эти дни ему это удавалось, и он возвращался домой раньше и раньше же встречался с Микой-тян и её безусловной привязанностью. Мика-тян всегда была ему рада, вне зависимости от того, были ли его руки полны кошачьими консервами или простой лаской. До обеда всё было прекрасно. Тсуна оставил кафетерий в пользу двора за школой. Сегодня было достаточно пасмурно, чтобы загнать школьников под крышу, но не достаточно для дождя. Это дарило Тсуне безопасное уединение. За исключением сигаретного дыма. Тсуна напрягся, вцепившись в коробку бенто. Он упрямо смотрел на жизнерадостное пожелание, выложенное мамой на рисе кусочками нори. Хибари-сан не терпел курения на территории школы и только одному человеку пока сходило это с рук. Тсуна настроился игнорировать присутствие Гокудеры. Они просто оказались в одно время в одном месте — не больше. Так что он мог сосредоточиться на обеде и блаженно делать вид, что ничего- а ничего, собственно, и не происходило. Тсуна обедал. Гокудера курил. Рис на вкус был как пенопласт, а рыба — просто масса с привкусом масла для жарки. Тсуна проглотил тугой комок, игнорируя жжение в носу от сигаретного дыма. Он был готов поспорить, что его форма насквозь провоняла этим в первую же минуту. Но отложил это до удачной встречи с Хибари-саном, который свернёт ему шею за нарушение правил. — Проблемы с папашей? Тсуна подскочил на месте, в последний момент удержав коробку бенто на коленях. Он продолжал смотреть перед собой, но его волосы встали дыбом, когда шорох одежды возвестил о приближении Гокудеры. Тсуна не испытывал бы вины, если бы выплюнул «не твоё дело», но остался вежливым. Поэтому промолчал, что Гокудера, видимо, посчитал поощрением и сел на скамейку рядом. Он затянулся и положил локти на широко расставленные колени. Тсуна сжал свои коленки вместе, переместил их подальше и выпрямился, смотря в противоположную сторону. Гокудера усмехнулся. — У меня тоже. Не лажу со своим. Тсуне было не интересно. Он молча наблюдал за тем, как на спортивной площадке баскетбольная команда отрабатывала удары по мячу. Гокудера продолжал. — Можешь не отвечать и делать вид, что ни при делах. Но Иемитсу сделал тебе большое одолжение, поделившись своим генетическим кодом. Ты встрял, Савада, нравится тебе это или нет. Тсунаёши вспыхнул. — И что это должно значить? Гокудера стряхнул пепел с сигареты и оттянул воротник рубашки, расстегнув верхние пуговицы. Под рубашкой была красная майка с каким-то чёрным принтом. Тсунаёши проследил за грубыми пальцами Гокудеры и вернул фокус к его бледному лицу. Лицо Гокудеры сделалось мягче, когда на нём появилась улыбка. Ну, в совокупности с выражением «теперь ты на меня смотришь?» Тсунаёши молча приподнял бровь, отказываясь смущаться. Гокудера вздохнул. — Даже странно, что я прибыл раньше, — он поёрзал на месте, затушив сигарету подошвой. — Тебе на глаза не попадался малыш в чёрном костюме и шляпе? Тсунаёши покачал головой. — Должен был? Гокудера выплюнул витиеватое иностранное слово. Вероятно, ругательство. Но звучало оно красиво, или его хриплый от сигареты голос сделал его таким. Тсунаёши нахмурился и ловко завязал коробочку бенто платком, пока Гокудера собирался с мыслями. Если он хотел поделиться чем-то ещё, кроме как новостями об Иемитсу, то Тсунаёши мог его выслушать. До конца обеда ещё было время, даже если сам Гокудера не собирался возвращаться на уроки. — Если коротко, то ты наследник мафиозной семьи. Ха-ха, сто баллов за шутку. Тсунаёши не был впечатлён этим глупым изречением. Совершенно. По его лицу Гокудера, вероятно, это более чем отчётливо считал. Гокудера выпрямился. Он положил руку на плечо Тсунаёши, заставив его извиваться в желании ускользнуть от контакта. — Савада, это не шутка. Я не шучу, — Гокудера встряхнул его за плечо, глядя только в глаза. Он был искреннен в своём бреде. Хотя такой убеждённости Тсунаёши готов был поверить. По какой-то нелепой причине. — А меня зовут Идзанами, — Тсунаёши огрызнулся и тут же отвернулся, злясь на самого себя. Это был не стыд, определённо, но- если Гокудера его пытался предупредить о чём-то, он был благодарен. Иррациональная его часть говорила быть благодарным даже за попытку защитить от бредовой фантазии. Он не мог вспомнить, чтобы кто-то, кроме мамы, даже пытался. Хоть раз. — Гокудера-сан, — Тсунаёши сжал узелок бенто и втянул носом воздух, давая себе отсрочку. В его животе тоже завязывался узел. — Спасибо. За предупреждение, — он поднялся, рука Гокудеры соскользнула с его плеча. — Но не думаю, что это то, что следует говорить. Хоть кому-нибудь. Когда Тсунаёши имел неосторожность посмотреть в лицо Гокудере, он был пойман в ловушку серьёзных зелёных глаз. Гокудера не выглядел как человек, который нёс чушь. Или бредил. Или говорил то, что не имел в виду. Тсунаёши сглотнул, снова ощутив то беспомощное чувство, когда Гокудера прижал его к парте в пустом классе. Давление подскочило, вся кровь отхлынула от его лица. Он захлопнул рот и не мог отвести взгляда. Гокудера сделал дрожащий вздох, он закрыл глаза и закусил губу. — Ты прав. Прав, прости. Я не должен был говорить, — признался он, сцепив пальцы между коленей и отведя взгляд в сторону. Он склонил голову, расстёгнутая рубашка и низкий ворот майки открыли вид голого горла и ключиц. Тсуна забыл как дышать. Он чувствовал- что-то. Но не мог идентифицировать это чувство, обжигающее желудок. Узел креп в его животе до болезненности. Это не вид Гокудеры, но его голос- Ты прав. Безапелляционная капитуляция, искреннее признание неправоты. Боже... Это что-то делало с ним. — Если Реборн ещё не появился, я просто всё испортил. Прости, Савада. Мир со скрипом остановился. Наверное, Тсуна издал какой-то звук. Скорее всего, жалкий и примечательный, если Гокудера тут же обратил на него внимание. Холод отступил, сменившись приступом горячего удушья. Тсуна чувствовал, что может сгореть прямо тут и сейчас. — Ты в порядке? — обеспокоенно спросил Гокудера, подаваясь вперёд, обнажая ещё больше кожи. Тсуна почти захрипел, отшатываясь назад. — Понимаю, это может шокировать, но мы разберёмься с этим, мы- Тсуна давно потерял нить разговора, забыв обо всём на свете. В его голове стучала кровь, пока в конечном итоге не хлынула носом. Когда Гокудера бросился к нему, схватил за лицо, Тсуна окончательно потерял связь с миром. Он моргнул несколько раз, но шум в ушах и темнота по краям зрения не проходили. Лицо Гокудеры было в фокусе перед глазами, его грубые сухие руки на лице, мозолистые пальцы на висках и за ушами, на шее, на затылке. Мир не спешил возвращаться. Тсуна задыхался. Горло горело, он не мог произнести ничего внятного, кроме бестолковых хрипов, которых даже не слышал. Возможно, он кричал. Его горло болело, а дыхание заикалось. Он не мог вдохнуть. — ...ной, слышишь, Савада? Дыши со мной, вдох-выдох, давай. Давай, Тсунаёши, повторяй за мной. Вдох-выдох, вот так, вдох-выдох. Тсуна вцепился в локти Гокудеры как в единственное, что его держало на месте. Его губы дрожали, когда он пытался протолкнуть в свои лёгкие воздух. Пальцы Гокудеры массировали его затылок, потирали кожу за ушами, возвращая сенсорное восприятие. Тсуна закрыл глаза, подчиняясь этим пальцам. Вдох-выдох, он мог это сделать. Это было просто. Это было просто, даже если минуту назад он не мог этого сделать. Воздух казался холодным, обжигающе холодным. Он наполнял его грудь и заставлял дрожать. Тсуна не понял, как оказался на коленях Гокудеры. Он чувствал тепло от чужой груди, тепло от руки на затылке и другой руки, растирающей успокаивающие круги на его спине. Он не мог перестать дрожать. Он чувствовал себя таким холодным, таким беззащитным. Гокудера притянул его лицо к своему плечу, к своей шее, позволяя спрятаться от всего мира. Он что-то говорил. На другом языке, Тсуна даже не пытался разобраться. В его силах было прижаться ближе, сжать бёдра Гокудеры своими коленками и вцепиться покрепче, чтобы даже если Гокудера захотел его оттолкнуть, то не смог бы. — Продолжай дышать, Тсуна. Вдох-выдох, не переставай дышать, — в какой-то момент Гокудера снова перешёл на членораздельный японский, даже если говорил слишком быстро. Тсуна был рад снова понимать человеческую речь. — Хорошо, ты хорошо справляешься, всё хорошо, хорошо. Тсуна кивнул ему в шею и продолжил дышать ртом. Он хватал воздух вперемешку с запахом крови, сигаретного дыма и пота. Гокудера прижимал его к себе и немного покачивал. Это делало своё дело, напряжение медленно спадало. Ноги не слушались, Тсуна просто сидел на бёдрах Гокудеры, лежал на нём, слишком расслабленный, чтобы думать о том, как это выглядит со стороны. — Что- что это-? — он даже не мог сформулировать вопрос, но Гокудера его понял. Он согласно промычал ему в ухо, давая понять, что услышал и думает. Его пальцы потёрли мягкое местечко за ухом, отчего по спине Тсуны прокатились мурашки. Он облизнул пересохшие губы, невзначай зацепив разгорячённую кожу Гокудеры. Под языком чувствовался мощный устойчивый пульс. И его кровь; Боже, он всё заляпал своей кровью. — Связь, — Гокудера сглотнул, но не прокомментировал язык Тсуны на своей шее. — Это была связь Неба и его атрибута, я- как ты? Тсуна покачал головой, не отрывая лица от шеи Гокудеры. Казалось, у него хватало сил только на то, чтобы дышать и не растечься в лужу, но никак не держать спину прямо. Или даже поднять голову. — Не знаю, я- не знаю. Странное ощущение в животе. Гокудера кивнул и ободряюще погладил его по спине. Это не должно было успокаивать, Тсуна знал Гокудеру всего неделю! Но ощущение его рук, ощущение его кожи напротив своей дарило иррациональный комфорт. Тсуна чувствовал, что вот-вот расплачется. — Я объясню, — заверил Гокудера с упрямой убеждённостью. Объяснит, Тсуна был уверен, но не мог унять дрожь в руках. — Я всё объясню, mio caro. Объясню, Dio mio, всё хорошо, не плачь. Или знаешь что? — Гокудера надавил на затылок Тсуны, прижимая его лицо теснее к своей коже. — Плачь в волю, mio caro Cielo, ты можешь делать, что хочешь. Слышишь? Что угодно. Тсуна готов был поверить, что небо зелёное, трава голубая, а луна сделана из сыра, если бы Гокудера сказал ему об этом прямо сейчас. И если бы обнял так, будто никакого мира не существовало за пределами этой лавки и их двоих. — Спасибо, — Тсуна почти не слышал собственного голоса, но Гокудера услышал. Он крепче прижал его к себе, обвившись вокруг как тёплая подушка. Казалось Гокудера слышал даже глупые мысли, которые роились в голове Тсуны. — Всегда, mio caro. Mal comune, mezzo gaudio. Тсуна всхлипнул. — Я не понимаю. — Итальянское выражение, mio caro. Раздели боль и станет легче. Тсуна кивнул. Он мог в это поверить, хоть и считал сомнительной идеей.