Добро пожаловать домой, Создатель

      Нейтан Арч не мог похвастаться тем, что был хорошим отцом и мужем. Арчи вообще мало чем могли похвастать, кроме безупречных манер и финансового благополучия.       Единственный сын Нейтана, Уилсон, рано понял, что не получит от отца любви и ласки. Холодное отношение мужчины к мальчику было крайне очевидным даже для его матери Терезы, и, хотя та всенепременно пыталась восполнить недостаток внимания, она не могла требовать того же от избранника. И тем паче потакать капризам ребенка в обход занятости супруга. Нейтан же считал, что воспитание ребенка — забота женская, и принимал участие в становлении характера сына лишь в случаях, когда требовалось наказание, и даже в такие моменты он отчитывал и прикладывал руку будто с неохотой, стремясь поскорее вернуться к работе.       Большую часть времени Арч-старший проводил, строя карьеру и зарабатывая суммы денег, достаточные, чтобы обеспечить семью из трех человек, а также покрыть не только нужды, но и желания близких. Уилсон, сначала пытавшийся привлечь внимание отца дурным поведением, а после поняв, что это не работает, просто начал жить так, как считал нужным, застыв в тени амбициозного и вечно занятого родителя тревожной статуей. Мальчик получил лучшее образование на дому, ему позволялось иметь куда больше, чем сверстникам, и Нейтан считал, что если Уилсон прекратил свои истерики, то теперь у них все наладилось. Он думал, что сын вырастет достойным и талантливым человеком.       Нейтан Арч начал понимать ошибочность своего видения слишком поздно, когда его слова и действия уже не имели никакого влияния на единственного сына. Тогда предприниматель впервые стал задумываться о том, что оставит после себя миру. К его разочарованию, ответ «Уилсон», казался позорным клеймом.       Немало личностей из круга благополучных мира сего удивились, когда Нейтан Арч приобрел права на проекты Студии Джоуи Дрю, сославшись на «память о друге» и «его наследии». Уилсон удивлен не был. В его глазах отец просто нашел способ быстро и безболезненно притвориться, что жизнь не была бессмысленной.       В газетах, безусловно, воспылала целая война мнений, и, несмотря на идеальную репутацию, недавно основанная угасающим Нейтаном Арчем компания «Фильмы Арчгейт» подверглась как конструктивной, так и не самой разумной критике. Сам руководитель новой студии, к тому моменту уже похоронивший жену, тоскливо осматривал оставшиеся ему годы жизни, в надежде, что возрождение идей Джоуи Дрю поможет заполнить пустоту в душе, и станет и его, Нейтана, продолжением даже после смерти. Он представлял, что его имя непосредственно свяжут с Бенди и пронесут сквозь века.       В кратчайшие сроки, под воздействием порыва, он выкупил права на все проекты обанкротившейся мультипликационной студии, откопал все комиксы и мультфильмы о Танцующем Демоне, какие только мог. Собрал их вместе и выпустил увесистый сборник. А затем, будто и этого было мало, переиздал «Иллюзию жизни» Джоуи Дрю, добавив к ней свои заметки. Нейтан Арч не был самым преданным фанатом Бенди, пусть и пытался уверить всех в обратном, и все же отнесся к делу со всем вниманием и уважением, каким только мог.       New York Times с ярым интересом публиковали статьи о Нейтане, его новой студии и возрождаемой франшизе. С немалым удовольствием в прессе вспомнили о самом Джоуи, упомянули всех руководителей отделов, вплоть до Генри Штейна, прополоскав слухи и факты, не разделяя оные. Шумиха поднялась знатная, публикации сыпались золотой монетой, на каждом углу звучали истории о Бенди, о Джоуи, об Арче — от истоков франшизы до наших дней.       Нейтан Арч, несмотря на проблемы со здоровьем и тяжелый для активной позиции возраст, дал десятки интервью. Основатель «Арчгейт» говорил о возрождении франшизы Бенди, о великих свершениях и гениальности старых мультфильмов. Он утверждал, что сохранит общую идею нетронутой и нанял лучших аниматоров и сценаристов для новых историй о Бенди, Борисе и Алисе. В словах мужчины не раз мелькали проповеди о важности молодежи, о великом будущем, основанном на легендарном прошлом. Не стеснялся Арч и личных бесед: разделил с миром теплые воспоминания о любимой почившей супруге, о значимой дружбе с великим и неповторимым Джоуи Дрю, вспоминал об Эбигейл Ламберт, ставшей в долгосрочной перспективе главой художественного отдела после скоропостижного ухода Генри Штейна. О самом Генри, с которым ему довелось столкнуться лишь единожды, Нейтан Арч выразился просто:       «Конечно, я не могу не упомянуть эту личность. Джоуи не любил вспоминать о былом, и все же, его обида на мистера Штейна не раз проскальзывала в нашей переписке — расстались они не на лучшей ноте, и все же, я могу утверждать, что Джоуи жалел об оборванной связи с Генри. Конечно, сейчас мы знаем, что их отношения были сложными во всех аспектах, от деловых до личных, об этом написано немало статей и псевдодокументальной чуши, некоторые факты всплывают до сих пор, много обвинений брошено в обе стороны. Упоминают антисемитские настроения Джоуи, а также ругают моего друга в пренебрежении людьми в угоду материальному, но имеем ли мы право делать такие выводы и судить? Джоуи Дрю и Генри Штейну, как никому, подходило выражение «заклятые друзья». Очень жаль, что мне не удалось познакомиться с мистером Штейном ближе, но единственный раз, когда мы столкнулись, оставил у меня приятное впечатление. Это был один из тех вечеров, что Джоуи организовывал для поиска спонсоров, и мы с мистером Штейном обменялись приветствиями. Как и все, я подтвержу, что это был скромный и тихий человек, он имел мягкий, всепрощающий вид. Дрю же… Что же, Джоуи всегда был доминирующей фигурой с капризным и несколько жестоким характером. Правда, я был даже удивлен как гармонично эти двое взаимодействовали друг с другом в тот вечер, несмотря на такую разницу в характерах и взглядах. Несмотря на все домыслы, что гуляют в прессе по сей день, Джоуи и Генри однозначно дружили. А обвинителям Дрю скажу: да, он мог подтрунивать над коллегами, но всегда был готов прийти на помощь друзьям. Уверяю, мистер Штейн не был исключением».       Не раз Нейтан представлял и свою собственную команду, расхваливая молодых и активных специалистов так, будто знал каждого лично. А его мотивационные речи во многом сходились на уже известной идее «Студии Джоуи Дрю»:       «Мечты осуществимы только когда мы верим в них. Как и мой друг Джоуи, я верю в будущее, я верю в наследие и молодую кровь. Если что-то и может сделать такой старик как я, так это подарить мечту новому поколению. Мечтайте, друзья, и у вас все получится».       Громкие слова Арча кричали в лицо читателей давно оставленной в прошлом, но все еще такой же приторно-сладкой философией Джоуи Дрю. Это была сказка, соединяющая сердца в едином пылающем костре. Но все же это была просто сказка.       Несмотря на зацикленность Нейтана на движении в будущее и наследии, ни в одной статье не был упомянут Уилсон.       Арч-старший, дав десятки интервью, ни разу не вспомнил о человеке, который по праву должен был унаследовать «Фильмы Арчгейт» и продолжить дело отца, когда тот уйдет на покой. Справедливости ради, необходимо было признать, что чудом было одно то, что отец позволил нерадивому и совершенно неуспешному потомку устроиться в «Фильмы Арчгейт» на должность уборщика. Это стало последним жестом доброй воли от отца к сыну после смерти Тессы.       Нейтан считал сына неудачником. Уилсон считал Арча-старшего абсолютным глупцом. Когда отец схватился за, по мнению Уилсона, утерянные и бесперспективные идеи мертвого старого маразматика, уборщик злобно высказался, что в этой идее нет ничего своевременного. Арч-младший видел в «Танцующем Демоне» лишь потерянное время и бессмысленные вложения, напрочь игнорируя шум, поднявшийся в СМИ и среди фанатов франшизы. Не то чтобы Уилсон был против мультфильмов в целом, однако, его видение этого бизнеса исключало использование прошлого опыта и популярных образов. Рано лысеющий сын Нейтана не раз бурчал, что будь он на месте отца, то отказался от старых персонажей в пользу новых, наполнив их цветом, закрутив в яркую обертку. Он бы и дальше ворчал в своей подсобке на поспешные и неактуальные решения Арча-старшего, если бы не желание отца приобрести всю старую технику и мебель «Студии Джоуи Дрю».       Тогда-то Уилсон впервые услышал о «Gent». Изначально они показались ему сборищем инженеров-самоучек, в свое время не слишком удачно вложившихся в контракт с Джоуи Дрю. Компании была посвящена одна серия мультфильма, но мало кто знал, что Студия тесно сотрудничала с «Gent» и вне рекламного контракта.       Их заинтересованность в перевезенной в подвалы «Фильмов Арчгейт» старой технике и архивах из студии Дрю была слишком навязчивой и агрессивной. Нейтан Арч даже грозился устроить общественный скандал, когда один из механиков «Gent» ворвался в новую студию с требованием вернуть всю собственность и документацию, вывезенную из старых помещений Джоуи Дрю. Глава «Фильмов Арчгейт», безапелляционно отказал, мотивировав это тем, что уплачено было за каждую тумбочку. Конечно, после этого «Gent», попытались вывезти старые механизмы силой, но сотрудники, оказавшиеся во время рейдерского захвата в Арчгейте, едва ли позволили им это. Началась потасовка, которая не попала в газеты лишь по счастливому стечению обстоятельств и мирному урегулированию вопроса между главами двух компаний тем же вечером.       Уилсон Арч, оказавшийся на месте разборок из чистого любопытства, наблюдал, как один из грузчиков сторонней компании уронил короб с механическими деталями. Металл, заляпанный высохшими чернилами и круглые, блестящие пломбы рассыпались по парковке. Грузчик и механик «Gent», таскающие коробки, тут же поспешно стали собирать запчасти, пока не были остановлены возмущениями собравшейся толпы сотрудников мультипликационной студии. Отвоеванные коробы в тот день вернулись в подвалы «Фильмов Арчгейт». Уилсон сам вызвался помочь доставить их туда. Никому не было дела до того, кто именно спрячет собственность компании от вторгшихся, это и сыграло на руку уборщику, заинтересованному в содержимом лишь оттого, что уж слишком диковинным выглядели механизмы для студии, снимающей мультфильмы. Да и «Gent» боролись за коробки настолько яро, что всякие мысли о «старье и хламе» были отброшены Уилсоном прочь. В тот день неприметный лысеющий мужчина, пользуясь мастер-ключом, спрятал несколько очевидно странных коробок подальше от чужих взглядов.       Пока дебаты между воинственным Нейтаном и упертым руководством «Gent» о правах на технику становились все яростнее, Уилсон спокойно копался в странных, даже мистических чертежах Томаса Коннора и нескольких других личностей, работающих на Джоуи Дрю по приказу «Gent». Найденные среди пространной документации, что пылилась в архивах Студии годами, забытые записи об оживлении мультипликационных героев, учет тел и заметки, наспех сделанные незнакомыми, но явно умными и даже талантливыми, людьми, захватили Уилсона в тиски восторженного скептицизма. Он слабо верил в возможность существования описанного, и все же, мечтал в это верить.       Когда в один весьма тоскливый вечер старик нашел чертежи Чернильной Машины, а также описание ритуала, открывающего путь в «Цикл», в душе уборщика возник жгучий неуемный интерес, смешанный с желанием выйти из охватившей всю его жизнь тени отца.              ***       — Норман, ты помнишь меня?.. Генри. Генри Штейн, — аниматор медленно подносит свободную левую руку к груди, указывая на себя, сильнее сжимая топор в правой. Он чувствовал себя глупо, говоря с Киномехаником так, ведь тот вряд ли может понять его слова. И в то же время надежда на то, что под слоями чернил еще скрывается душа и разум его друга, грела сердце как никогда раньше. Штейн сглатывает от моргнувшего в его сторону света. Киномеханик не двигается некоторое время, замерев в метре от человека, осматривая художника сверху вниз с заинтересованным сомнением, катушки лениво крутятся, знаменуя внимание. Он, кажется, заинтригован происходящим, измученно роется в том, что осталось от его памяти, пытаясь осознать пропавшее желание вырвать у беглеца сердце.       — Ты Норман… Норман Полк, — аккуратно повторяет Генри, чуть крепче сжимая топор в ладони в слепой вере, что собственное имя вернет его друга хотя бы на несколько мгновений в прошлое, позволит ему понять, кто стоит напротив. Штейн бегло косится налево, в сторону выхода — на всякий случай проверяя, что Бенди до сих пор не появился, и что ему есть куда сбежать. Нервным движением аниматор перекладывает топор в левую руку.       Черные длинные провода чуть покачиваются в такт дрожащему проектору Киномеханика, резко склонившего голову набок, а после бросившему взгляд линзы от Штейна на собственные ладони в перчатках, покрытые чернилами. Звуки бегущей катушки действуют на Генри волнительно.       — Тебя зовут Норман Полк, ты работал в Студии Джоуи Дрю, вместе со мной, — возвращается Штейн к односторонней беседе, поджимая губы и понимая, что может переоценивать свое значение в жизни друга, — И после меня тоже, вместе с Сэмми Лоуренсом, Эллисон Пендл и Уолли Фрэнксом, Джоуи Дрю… Ты помнишь хоть кого-то?       Убедившись, что проектор вновь направлен в сторону говорящего, мигая слабым светом туманным воспоминанием, Штейн нерешительно продолжает:       — Ты любишь дремать в тихих местах, пока никто не видит, и блуждать по студии в одиночестве, ты не любишь яркий свет, говорил, что у тебя от него болят глаза. Ты всегда узнавал все слухи раньше всех и… У тебя необыкновенный ум. Мы часто вместе обедали, Норман. Ты любишь сладкое, ненавидишь огурцы, а еще пьешь много черного кофе, — медленно, облизав пересохшие губы, произносит художник, наблюдая как Киномеханик сосредоточенно подмигивает единственным глазом. Штейн делает маленький шаг вперед, чуть сгибаясь и заглядывая в проектор снизу вверх, — Ты никогда не доверял Дрю и ругал меня, когда я позволял ему говорить обо мне всякие глупости. А еще… Ты ужасно шутишь, очень специфично. Это и странно, и смешно. Я так скучал по тебе все это время, Норман, по твоим шуткам тоже, — Штейн осторожно приподнял правую руку, показательно открыто поднося ладонь к плечу Киномеханика, в котором застряла бобина. Тот провожает движение Генри смятенным изучающим взглядом единственного глаза, свет начинает дрожать, когда пальцы мужчины аккуратно дотрагиваются до бобины и замирают в нерешительности.       — Норман, ты знаешь кто ты? Знаешь кто я? — едва произносит Штейн с отчаянной надеждой на то, что Киномеханик кивнет или покажет любым другим способом, что понимает своего собеседника, что в его несчастной голове пронеслись обрывки воспоминаний, открывающие путь к его коллеге и другу.       Норман смотрит на руку, что застыла на железной бобине в его плече несколько мучительно долгих секунд, анализируя происходящее с запозданием, а когда приходит к какому-то выводу, резко подносит собственную руку к протянутому предплечью человека, хватая его и сжимая. Генри дергается от неожиданности и подступившей к горлу обиды, пытаясь освободиться от хватки, но перестает вырываться, когда Киномеханик обращает яркий взор прямо в лицо визави, хаотично мигая. Штейн жмурится от слепящего света, слыша, как нарастают звуки пустых катушек соответственно беспокойному взору Нормана. Шум поглощает пространство с нарастанием.       Полк не пытается убить Генри, не пытается вырвать его сердце, а лишь трещит на грани истерики, уши заполняют звуки цепей и рев из динамика на груди. Норман Полк пытается что-то сказать, но будучи неспособен сделать это, лишь воссоздает множество дискомфортных шумов, оглушающих и терзающих слух аниматора.       — Постой, погоди, Норман, тише, — отступает на шаг назад художник, но его утягивают обратно за предплечье, притягивая ближе. Киномеханик в панике приближает проектор к Генри и тот выставляет руку с топором, утыкаясь им плашмя в грудь Полка, — Норман! Тише! Я не понимаю тебя! И ни черта не вижу, когда ты так светишь!       Киномеханика будто отбрасывает от последних слов Штейна, он отпускает художника и направляет «лицо» вниз, остервенело осматривая пол под ногами, свет из проектора мигает слишком быстро и совершенно вразнобой. Норман протягивает руки к голове, хватаясь за железные стенки механизма и сжимая их в стреляющей в самое сердце Генри боли.       — Норман, стой, погоди, — аниматор совершенно забывает о собственной безопасности, откладывая к стенке топор и бросаясь к отпрянувшему другу с неизлечимым беспокойством, его голос дрожит. Он хватает Нормана за запястья, обращая внимание Киномеханика на себя, и отводя чернильные ладони от проектора. Генри может только представить, что сейчас творится в голове у Полка, но эмпатия вопит об испытываемой Норманом боли и животном ужасе, — Послушай меня. Мы решим, как быть, слышишь? Я тебя тут не оставлю, и мы найдем как вернуть тебя.       Генри смотрит прямо в потускневший проектор, держась за черные запястья паникующей потерянной души, и сердце Штейна обливается противоположными эмоциями: счастьем и горечью. Когда он видит, как Норман затихает, смотря на бывшего начальника сверху вниз в молчаливом окаменении, Генри готов его обнять, но медлит не зная, будет ли вообще это уместно. Его друг был еще там, внутри этого создания, он знал кто он, и все же…       Полк больше не кричит невыносимым шумом, взгляд его тускло дрожит, он не пытается ничего сказать, покорно оставаясь в принятой позе. Генри держит его за запястья, и Норман позволяет это. Чем дольше затягивается их молчание, тем неуютнее чувствует себя Штейн, радость от воссоединения сменяется пониманием, а после осознанием их окружения, осознанием, где и в какой ситуации они с Норманом оказались. Аниматору становится страшно, когда он представляет, что сейчас творится в голове Киномеханика.       Норман Полк осознал себя только что как Киномеханика. Он узнал его, старого друга, бросившего Нормана здесь. Боже, Генри, идиот, что ты наделал.        Штейн топорщится на друга в полу-паническом понимании, что, должно быть, сейчас должен испытывать Норман. Что он вспомнил? Как был убит, принесен в жертву, как воскрес и чем стал, как убивал? Что из этого сейчас сияет перед взглядом его друга?       Генри хочется заполнить эту тишину хоть чем-то, и человек сбито начинает тараторить, бросая обещания, в которые и сам верит лишь из необходимости:       — Я найду выход, и мы уйдем отсюда. Я вытащу тебя, Норман, тебя, Бориса тоже вытащу. Я вас тут не оставлю, ты не заслужил такого, дружище.       Норман не двигается, молча наблюдая за тем, как нарастает тревога художника из-за отсутствия реакции. Как губы изгибаются в неуверенно подбадривающей улыбке.       — Норман, я помогу, — Генри окатывает холодом от безучастного и покинутого вида Полка, и аниматор с ужасом принимает значение этого молчания, стискивая чужие запястья со всей силы, давя из себя вымученную улыбку, — Нет, Норман, это не смешно. Прекрати так смотреть, ты не можешь просто…       Генри замолкает, чувствуя, как каждая клеточка тела воет от безвыходности ситуации. Он опускает глаза на затихший динамик Полка, предоставляя Норману осматривать свой затылок. Они стоят так некоторое время, Генри держит Киномеханика за запястья чернильных рук опустив голову, а Норман оглядывает светлый затылок в принятии естественной истины. Тишина накрывает их пологом взаимного страха. Эту ситуацию никак, кроме сюрреалистичной, назвать было нельзя. Гроб с телом Нормана Полка прямо сейчас стоял в ритуальной комнате.       — Ты сможешь выйти отсюда, Норман, — шипит Генри в накатившем на него упрямом гневе слепой веры, поднимая жгучий взгляд на проектор.       Художник отпускает чернильные запястья, и руки Киномеханика опускаются плетьми вдоль длинного тела. Полк апатично наблюдает за отвернувшимся от него Генри, смотрит как мужчина упирает руки в бока, на его напряженную спину, как тот устало проводит ладонью по лицу и волосам, судорожно выдыхая скомканный воздух.       — Мне плевать, что бы ты там себе не думал. Я не могу просто сделать вид, что тебя нет. Отсюда должен быть выход, он точно есть, и есть способ вернуть…       Треск катушек разрывает напряженное бормотанье, и Генри оборачивается на подавшего голос Полка горящим лихорадкой взглядом. Киномеханик приподнимает собственную руку к шее, пытаясь что-то донести до друга и подходит к Генри привычной чуть шаркающей походкой.       — Ты не можешь быть мертв, — Генри упрямо отстраняет свой разум, интуитивно понимая, о чем хочет сказать друг, — ты стоишь передо мной. Ты не мертв, — вопреки здравому смыслу твердит мужчина, и поражается, когда в ответ Норман почти что забавно склоняется, опуская обе ладони на собственные колени, чтобы заглянуть в глаза аниматора. Он выглядит несколько комично с человеческими повадками, но в образе Киномеханика, подмигивая единственным светящимся глазом, и указывает ладонью на топор, отставленный к стене, а после вновь на свою шею, как бы показывая Генри «с чем» он ведет беседы и что должен делать. Штейн упрямо поджимает губы, поражаясь насколько же Норман не изменился. Даже потеряв способность говорить, он шутит все также отвратительно.       Это заставляет Генри улыбнуться и грустно хихикнуть.       — Прости, дружище… — художник сжимает пальцами переносицу, пытаясь унять запросившиеся наружу слезы, истерические, то ли от горя, то ли от счастья, что рядом действительно его бывший коллега, — я сильно виноват перед тобой.       Полк моргает, склоняя голову набок с немым вопросом.       Штейн ищет как объяснить, но расслабленная поза Нормана внезапно меняется, все мышцы на теле Киномеханика наливаются сталью, но Штейн не замечает этого, погруженный в охватившую сердце тоску. Он понимает, что что-то не так, когда Полк хватает его за плечо, толкая за собственную спину, одновременно выныривая вперед, перекрывая Штейна собой. Секунда хаоса преображает тупик коридора в кричащий ад.       Громогласный рык, рев динамика, глухой стук катушек и вспышка света превращают душу Генри в разодранное ничто. Чернильная паутина опутывает стены, пол и потолок, и человек, столкнувшись с шершавой поверхностью ставшей влажной стены, поспешно оборачивается, уже понимая, что увидит, но знание не спасает от накатившего на грудь свинца.       Бенди держит Нормана за плечи, давя всем весом на существо куда меньшее в размерах. Киномеханик не был слабым, но он не шел ни в какое сравнение с Чернильным Демоном, наскочившим на него стремительно в низменной ярости. Миг сопротивления Киномеханика выглядит отчаянно, ноги прожекториста скользят, уступая напору мощных лап Дьявола, и в следующее мгновение Бенди кусает Полка за плечо, выдирая кусок мяса с нескрываемым наслаждением.       Застывший от напора Киномеханика, а после от ужаса происходящего, Генри приходит в себя лишь когда черная кровь Полка попадает ему на рубашку.       Он бросается на Бенди в каком-то бессмысленном порыве, ловко подхватывая упавший на пол топор и нанося слишком поверхностный, а оттого бессмысленный удар по держащей Киномеханика ладони. Демон взвывает от короткой вспышки боли, отвлекаясь на осмелевшего человека, и одним движением отбрасывает Нормана к стене.       — Я велел никуда не уходить, Создатель, — гаркающий голос хватает Генри за сердце тисками ужаса, но он осознает собственные эмоции далеким шумом. Его сердце, его личность плавает где-то на дне Чернильной Машины, а сейчас перед ним есть лишь тело Нормана, ударившееся о стену с металлическим эхом.       Генри не видит Бенди, он моргает, наблюдая за тем, как Полк вдается спиной и скатывается от силы удара тряпичной куклой. Имя друга само собой слетает с губ, и в это же мгновение чернильная ладонь Демона болезненно укладывает Штейна на лопатки, ударяя мужчину в грудь. Человек проглатывает «Норман» с болезненным стоном. Надежный способ притянуть к себе внимание Создателя, срабатывает как часы. Генри смотрит на нависшую над собой мощную демоническую фигуру спутанным испуганным комком.       — Какой же ты упрямый, Геенрии, — когти давят на грудную клетку мужчины, воздух трещит от голоса Демона, Штейну кажется, что даже стены дрожат. Чернильный переносит весь свой вес на ладонь, наблюдая, как художник начинает ловить ртом воздух.       Киномеханик кряхтит и поднимается где-то на периферии зрения обоих — человека и монстра, и второй, убедившись, что Генри понадобится время, чтобы отдышаться и прийти в себя, возвращается к изначальному немаловажному делу — уничтожению Полка.       Ясное зрение и разум возвращаются к Штейну спустя несколько долгих секунд жадного поглощения кислорода, человек вертит головой, обнаруживая себя в позе эмбриона на полу, рядом, в метре, лежит топор, и Генри тут же изворачивается, протягивает руку к оружию, подхватывая его и приподнимаясь на локтях, ища противника в крутящейся перед взором комнате.       Бенди, склонившись над телом Киномеханика, уперся копытом в грудь Полка, обеими руками привычно оттягивая проектор к себе.       — Нет, Бенди, не надо! — Генри понимает, что не успеет подняться на ноги и ползет к месту скорого убийства, почти плача, — Прошу, не надо!       Звук рвущейся чернильной плоти, трещавших от напряжения проводов кажется самым мучительным звуком из всех, что Генри приходилось слышать доселе в Студии. Если раньше убийство Киномеханика казалось просто мучительным, то теперь Штейн готов поклясться, что душевная боль увеличилась многократно, разрезая грудную клетку и выбираясь наружу. Сверкающие искры, у основания оторванного от тела проектора поражают Генри пониманием происходящего. Норману не помочь, и его мигающий глаз, направленный прямо на аниматора, смотрит с укором.       «Норман, я помогу», «Я вытащу тебя». Жалкий лжец или наивный дурак?       Штейн поднимается на ноги, опираясь об угол стены, меньше секунды наблюдая за склонившимися над трупом острыми отростками позвоночника. Пока Бенди отвлечен на дергающееся в агонии тело Киномеханика, человек бросается прочь из коридора, к складу. В голове вертится мучительная сцена убийства вновь обретенного друга, но ноги сами уводят аниматора все дальше и дальше от места преступления. Стыд оглаживает легкие свинцом, но Генри и не думает пытаться вновь напасть на Чернильного. Ему некого спасать, Норман снова мертв, а оказаться в лапах Бенди у Генри не было никакого желания. Не тогда, когда Полк пожертвовал собой, защищая бывшего главного аниматора.       Художник выбирается из коридорчика в помещение склада, когда слышит, как утробно рычит Бенди за спиной, обнаружив пропажу человека. Штейн ускоряется, добираясь до рычагов в рекордные сроки. Он опускает основной рубильник, и деревянные врата дома ужасов приходят в движение. В это же мгновение Алиса некстати напоминает о своем существовании. Ее голос разносится по всему залу, а механизм тем временем работает слишком медленно, двери будто специально едва движутся.       — А теперь путешествие действительно начинается, Генри. Входи и притворись, что все это просто дурной сон!       Генри вжимается во врата, не отрывая взора от прохода к поезду. Если это просто дурной сон, ему бы давно пора проснуться. Но вместо пробуждения в жизнь Генри врывается на четырех конечностях разгневанный Демон, тут же фиксируясь на фигуре своего создателя.       Ровно секунду они смотрят друг на друга, не двигаясь. Их разделяет совсем немного.       — Создатель…       Штейн вздрагивает от пробежавшего между лопаток холодка, и пытается протиснуться за едва открывшиеся врата, видя, как усмешка на лице Чернильного приобретает черты хищного оскала, прежде чем монстр резко срывается с места в сторону художника, как дикий зверь, преследующий добычу. Аниматор протискивается в расширяющийся с каждой секундой проход боком, преодолев двери за несколько мгновений до того, как Бенди устремляет вслед когтистую лапу.       Генри не пытается понять сколько Демону понадобится времени, чтобы проникнуть следом, превратить деревянную постройку в набор ломаных досок. Он уже бежит в темный туннель справа, перепрыгивая вставшую на пути кабинку словно детскую игрушку, наплевав на подготовленный Алисой аттракцион. Сейчас у Штейна нет времени разглядывать картонных призраков и медленно готовиться ко встрече с Жестоким Борисом. У человека есть лишь понимание того, что ему надо бежать. Как можно быстрее и как можно дальше от разгневанного монстра.       Темный коридор встречает его недружелюбно, Штейн почти сразу спотыкается о железную дорогу, но избегает падения, уходя влево и на память устремляясь во мрак — он уже пытался пройти этим путем в обход движения трамвая и прекрасно знал что скрывается в тенях. От знания легче не становилось — уверенности в том, что знание пути поможет сбежать от Бенди не было. Многолетняя пыль под ногами взметнулась аж к самом лицу, и Штейн ощутил запах гниющей древесины. За спиной трещит металл, и человек живо представляет, что стало с мешающими Бенди тележками аттракциона. Он уже зашел в туннель, он скоро настигнет.       Животный рык застывает льдом в жилах художника, пока тот во тьме, одной рукой хаотично щупая стену, стремительно бежит, в душе осознавая, что этот бой он проиграл заранее.       — Что здесь происходит, Генри? Кого ты… КОГО ТЫ ПРИВЕЛ КО МНЕ, ЧЕРТОВ ИДИОТ?! — Алиса кричит так, что у художника уши вянут, а на лицо наползает нервная улыбка. Секундное удовлетворение реакцией Искаженной исчезает в момент, когда и как впереди, так и сзади Штейн слышит топот ног, а Алиса продолжает вопить.       — ТЫ! Жалкое ничтожество, ты привел ЕГО сюда?! — ее вопль отвращения и страха наполняет темные коридоры дома ужасов совершенно новыми красками, и Штейн морщится, не останавливаясь в своей единственной цели — сбежать.       В этой тьме впереди ждал Жестокий Борис, и битва с ним в узком коридоре была куда хуже классической, в широком зале. Если Бенди следует за Штейном, у аниматора еще будет шанс обмануть судьбу, воспользовавшись стычкой двух сторон. Надо только вовремя исчезнуть, пока Борис и Бенди будут увлечены друг другом. А в зале дома ужасов, возможно, ему повезет наткнуться на Элис и Тома.       План был едва ли был надежным, но это всё, что было у Генри сейчас.       — УБИРАЙСЯ! УХОДИ ПРОЧЬ, ЧЕРТОВ ДЕМОН! ГЕНРИ, Я УБЬЮ ТЕБЯ, Я УНИЧТОЖУ ТЕБЯ! БОРИС, УБЕЙ ЕГО, УБЕЙ ИХ! — визжит женщина, и Штейн едва успевает избежать удара тяжелым кулаком из темноты, отскакивая и припадая на колено. Едва видная во мраке белая перчатка врезается в каменную стену над головой, и художник слышит, как крошится кирпич под чужими костяшками, путаясь в русых волосах. Волк возвышается над Генри темной глыбой мяса, механизмов и мускулов.       — Борис, прости, дружище, но я привел тебе компанию, — вполголоса сообщает оглушенному от собственного удара волку аниматор, ощущая как под коленом клубится чернильная паутина.       — Господа, добрый день. Генри, зайди ко мне в кабинет, — Джоуи Дрю заглядывает в художественный отдел через пару дней, как они с Генри наконец-то закончили с заказом мебели и бумажной волокитой по открытию «Студии Джоуи Дрю». Штейн был вымотан, Джоуи был еще активнее обычного, но дела душили их обоих, не давая времени начать основную работу. Сегодня должны были довезти мебель, и в коридорах царил шумный беспорядок. Последний стол в художественном отделе был уже установлен, а вот кабинет сценариста, как и почти все офисы, еще находился в раздрае. Так что Генри на пару с Хэммингсом, которого они с Джоуи прозвали за глаза Педант, пришлось разделить единственное помещение, настраивающее на рабочую атмосферу.       Художник даже голову не повернул на Дрю, заглянувшего в их тихую, а с некоторых пор удручающе унылую, благодаря присутствию сценариста, обитель. Не отрываясь от работы, аниматор кивнул коротко:       — Нет проблем, Джо, дай 10 минут, я поднимусь.       — Жду тебя. Рад был увидеться, Хэммингс, — кивает мужчина в стильном костюме-тройке сценаристу, покуривающему сигарету за столом у противоположного от двери угла, прежде чем исчезнуть.       Штейн дорисовывает сцену под молчаливый интерес коллеги, чувствуя его взгляд макушкой. Художник лишь убеждается в чужом направленном внимании, оторвавшись от стола, когда разворачивается вполоборота к Педанту. Тот беззастенчиво сверлит глазами Генри, и даже не отворачивается, когда Штейн ловит его взгляд на себе. Юноши были одногодками, что должно было бы сблизить аниматора и сценариста, но Генри ощущал некий дискомфорт рядом с Хэммингсом каждый раз, когда тот был с ним в одной комнате, пусть и просто молчал. Он не был плохим человеком, и все же, между ними была стена, которую никто из них не пытался преодолеть. Впрочем, работе и общему пониманию идеи проекта это пока не мешало.       Выдохнув забродившие мысли, аниматор решает не обращать на навязчивость коллеги внимание и встает, опуская закатанные рукава рубашки, приводя себя в приемлемый вид. Справившись с разглаживанием манжет, он, наконец, накидывает пиджак, направляясь к двери.       — Мистер Штейн, вам не кажется мистер Дрю странным человеком?       Совладелец студии удивленно застывает, держа ручку двери. Секунду спустя он разворачивается к сценаристу, улыбаясь дежурно, чувствуя, как дискомфорт захватывает его целиком.       — Простите?       Хэммингс выдыхает дым из легких, сидя на стуле, который ему даже не принадлежал, с изысканной простотой интеллектуала. Он поправляет очки в круглой металлической оправе безымянным пальцем, что напоминает Генри, что Педант серьезный человек, вплоть до занудства. Хэммингсу точно психологически далеко за 50, и, возможно, так было с детства.       — Джоуи Дрю, мистер Штейн. Странный человек, разве нет? Знаете, как персонаж романа Достоевского — сначала кажется обычным, но, если приглядеться, становится очевидно, что он определенно безумец. Или гений. Или и то, и другое.       Коллега затягивается в последний раз и тушит сигарету о собственную железную чашку и бросает окурок в девственную урну для бумаг.       — Джоуи Дрю не ассоциируется у меня со словом «обычный», мистер Хэммингс. А даже если мне что-то и кажется, почему вы решили обсудить это… со мной? — Генри отпускает ручку двери и делает вид, что расслабился, пряча руку себе в карман брюк со светской улыбкой. Разговор перестал его так сильно нервировать, однако, казался несколько неуместным и смущающим, учитывая, что через несколько минут Генри будет общаться с объектом обсуждения.       Хэммингс неброско пожимает плечами, окидывая взором «свой» стол с документами, поверх которых покоится небольшая книжица в непримечательной зеленой обложке и с очень лаконичной красной квадратной печатью в центре. Генри переключает свое внимание на книгу, пока Хэммингс ищет причину, и успевает разглядеть название «Der Prozess», заключенное в квадрат.       — Да так, мне просто хотелось убедиться, что не один я это заметил, мистер Штейн, — Генри поднимает глаза на сценариста, пытаясь откопать в своем скудном немецком значение прочитанного слова. Хэммингс сидит к Генри вполоборота, но, похоже, больше не заинтересован в продолжении разговора, и Штейн выдыхает, полагая, что теперь перестал быть интересен. Но стоит художнику вновь дернуть ручку двери и почти покинуть офис, как Педант подает голос:       — Обычно я не лезу в чужие дела, мистер Штейн. Но мне показалось важным знать, что вы осознаете, с кем имеете дело.       Раздражение захлестывает аниматора с головой, но он быстро усмиряет гнев, поворачиваясь к Хэммингсу с чинной улыбкой.       — Благодарю за беспокойство, мистер Хэммингс, я справлюсь с выбором друзей и коллег.       Хэммингс вздрагивает от излишне беззлобно брошенной фразы начальника отдела, ему поспешно хочется прояснить свои слова, но, когда он оборачивается к двери, Генри уже ушел, и лишь тень мелькает в проеме.       Аниматор поднимается наверх с испорченным настроением, давя в себе желание рассказать Джоуи о наглости их сценариста. Его останавливает только понимание, что сейчас Хэммингс им нужен, да и профессионализм, талант сценариста был очевиден. К тому же, «странный» — не оскорбление. А «безумца» Джоуи, вероятно, воспримет вообще, как комплимент и скажет, что Генри зря так резко реагирует.       Может и зря. Хэммингс — очень культурный и воспитанный человек, даже слишком, и, вероятно, вообще не имел в виду ничего из того, что Генри себе там надумал. Как бы то ни было, Штейн не мог решиться выдать Хэммингса Джоуи и по той причине, что была на поверхности — слова Педанта сочились беспокойством о самом Генри. Даже если такое беспокойство было неуместным, Генри не мог так воспользоваться доверием коллеги.       Стукнув костяшками пальцев в стеклянную дверь трижды, художник заходит в кабинет Джоуи, ощущая как тяжелая атмосфера впивается в плечи иголками, смешиваясь с собственным напряжением. Босс мрачно сидит за собственным столом, постукивая пальцем по телефонному диску. Трубка покоится у уха брюнета, зажатая между виском и плечом, и Генри понимает, что мужчина ожидает ответа по ту сторону аппарата. Через долгие несколько секунд Дрю кладет трубку на держатель, тяжко выдыхая и рассматривая Генри, успевшего сесть напротив в дорогое, обитое темной кожей кресло, заказанное Джоуи специально для кабинета.       — Удобно, — комментирует художник, опрокидывая уставшую спину на упругую обивку, — Кому звонил?       — Эбби. Не отвечает, будто специально меня игнорирует! Я знаю, что она на месте, и она знает, что я это знаю, но, как видишь, трубку не берет, — эмоционально взмахивает руками Джоуи Дрю, и Генри виновато улыбается:       — Ты знаешь, она не согласится. Может лучше поискать…       — Нет, я этого не знаю, — Джоуи тычет пальцем в Генри предупреждающе, призывая его замолчать, — эта женщина не может быть настолько упрямой, я ее достану, у нее нет причин отказывать мне постоянно.       Художник смущенно улыбается, прекрасно понимая, что это невозможно. Эбигейл никогда не будет работать под руководством мужчины штатным сотрудником. Как минимум, она потребует возглавлять отдел, и этот отдел может быть только художественным. Его, Генри, отделом. Эбби просто не могла так поступить со Штейном, долго искавшим работу, она бы ни за что не встала между другом и его новой должностью, а потому избегала Дрю с того момента, как был внесен залог за студию. Генри она тоже избегала, но лишь для видимости, чтобы у Джоуи не было причин упрекать бизнес-партнера.       — Я запланировал посетить ресторан на следующей неделе, и она не удержится, чтобы не пойти с нами, ты тоже пойдешь. Она к тебе до смешного лояльна, терпеть не могу как она стелется перед тобой, — не давая Штейну и слова вставить, натужно давит Джоуи свое, — вы точно не были в отношениях?       — Нет, Джо, господи, прекращай уже. Мы увлечены одним, ты сам знаешь, как может объединять искусство. И мой характер, да к тому же у меня…       Джоуи хмыкает излишне громко, оценивающе, прерывая собеседника:       — Прекрасная и неповторимая невеста, знаю, но ты же мужчина все-таки, — Штейн поджимает губы на такое заявление, но не успевает возмутиться, Дрю наигранно-обиженно продолжает, — Почему ко мне Эбби не так добра? Это крайне подозрительно, учитывая, что лицо у меня куда привлекательнее, талантом не обделен, мы так долго дружим, а она все «Генри то», «Генри это».       — Джо, ты меня за этим позвал? Обсуждать Эбби и наши отношения? — Штейн прерывает монолог друга раньше, чем тот успевает превратить этот разговор в неуютный, потирает глаза, сонно смаргивая неприятный осадок от этого дня и чуть склоняется вперед, кладя обе ладони себе на шею.       — Нет, просто заметил, что Хэммингс тебя делает раздражительным, прямо как сейчас, — Джоуи Дрю откидывается на спинку своего стула, указывая обеими ладонями на удивленно вскинувшего брови Генри, — Не делай такое лицо, ты знаешь, о чем я говорю. Наш Педант действует тебе на нервы. Мне, впрочем, временами тоже, но ведь он хорош, верно?       — Определенно хорош, — не кривя душой соглашается художник, сдержанно улыбаясь, — И не то, чтобы он меня раздражает, скорее, немного напрягает. Он хороший человек.       — Мне можешь не рассказывать, у тебя все хорошие, перед тобой крысу выпусти, и та покажется тебе добрейшей души, — ворчит брюнет, и его тон кажется уничижительным по отношению к собеседнику, на что Генри даже не реагирует, привыкший к подобным всплескам в последние напряженные дни, — Рабочие обещали, что через час закончат с установкой мебели в кабинете сценариста, так что решил избавить тебя от компании нашего преданного классическим прическам зануды. Посиди тут со мной, сделаем вид, что у нас серьезный деловой разговор.       — А у нас такого не предвидится? — смеется Генри, ощущая как тепло опускается на грудь. Аниматор улыбается, осознавая насколько сильно успокоил его сейчас Джоуи своим откровением. Слова Хэммингса стали столь далеки от правды, пусты под натиском дружелюбности босса студии. Это было приятно — когда понимают, о чем ты думаешь, и было вдвойне приятно, что именно Джоуи понял сокрытое за душой Генри, и даже позаботился о комфорте аниматора. Отношение Дрю в данный миг льстило столь сильно, что горели уши.       — Если не хочешь об Эбби, можем обсудить поиск бухгалтера. У меня от таких людей болит душа. Что не собеседование, то сердце вырывают своими ограничениями, кошмар наяву. Нелюди, право, я им слово, они мне десять, и все о цифрах. Я им о планах, а они тут же в отказ и считать мои деньги.       — Как раз для этого и нужен бухгалтер, Джо, — улыбается Генри, — это их работа, считать твои деньги и предупреждать тебя об убытках.       Джоуи тяжело вздыхает, скрещивая руки на груди:       — Но процесс подбора, право, крайне утомительный. Жид на жиде и жидом погоняет.       Дрю не замечает, или делает вид, что не замечает, как побледнел Генри. Камень в своем огороде художник поймал, почти не изменившись в лице, притворяясь, что пропустил унизительное высказывание мимо ушей. На лице Штейна, потускневшем от неожиданности на короткое мгновение, сразу появляется прощающая улыбка, будто сейчас ему указал на собственное происхождение не взрослый предприниматель, а ребенок, не знающий меры. Генри слишком увлечен давлением на свою гордость, чтобы увидеть, как загораются глаза напротив, наблюдающие за реакцией визави с толикой удовлетворенного наслаждения.       — Ничего страшного, Джоуи, найдется подходящий бухгалтер, я уверен.