Добро пожаловать домой, Создатель

      — Лучшие лжецы верят в свою собственную ложь.       Генри реагирует на едва ощутимое дыхание на собственном затылке резким оборотом головы и мягко отстраняется влево от высокой фигуры. Освобожденный от стульев и столов зал почти сияет из-за количества женских украшений, отражающих свет ламп. Голос Дрю, выступающего с речью, теряется в шуме аплодисментов, и тонет в них, его звонкий голос теряется на краю сознания аниматора. Мужчина в безупречном сером костюме, с густыми усами смотрит прямо на художника.       — Прошу простить? — Генри осматривает темноволосого джентльмена, подкравшегося к нему со спины, и чувствует себя неуютно под пронзительным взглядом почти черных глаз.       — Я размышлял вслух об этой великолепной речи, — зрачки окутаны любопытством, и у Штейна от этого взгляда неприятно вяжет под языком, пока вдруг мужчина не расплывается в добродушной улыбке, — Ох, извините, я не представился, Нейтан Арч, предприниматель.       Аниматор аккуратно жмет протянутую холодную руку, поражаясь — в зале было душно и Штейн скорее страдал от жары, а вот его собеседник, возможно, спонсор, похоже, едва ли мог пожаловаться на то же.       — Генри Штейн, — юноша тянет уголки губ вверх, — просто аниматор.       Нейтан разрывает контакт и его взгляд окидывает мужчину напротив.       — Значит я не ошибся, мистер Штейн. Я хоть и забежал всего на час, но озадачился изучением важных лиц вечера.       — Важных лиц? — Генри посмеивается искренне и немного неловко, поддаваясь напряженной атмосфере и собственным взыгравшим нервам, трет шею, стараясь держать спину прямо, — Вы мне льстите, мистер Арч.       — Ничуть, я просто знаю Джоуи Дрю. Если он решил разделить с вами бизнес — вы более чем того достойны.       Штейн поражается такой откровенной похвале и запинается, не зная — увильнуть от комплимента или принять его с достоинством, все же, сложно было сказать, что Дрю так уж жаждал разделить с Генри бразды правления изначально. От выбора следующей реплики художника освобождает звонкий и эмоциональный голос, пробуждающий от оцепенения. Вместе с ним Штейн будто выплывает из мутной воды.       — Нейтан, дружище!       Чей-то звонкий смех прорывается сквозь беспорядочные мысли на периферии, свет слепит глаза, а стук стекла и шепот оседают на барабанных перепонках.       Джоуи Дрю подходит к ним, разведя руки в стороны, и с трепетным удовольствием погружает Арча в широкие крепкие объятия. Воздух разносит парфюм Джо, и Генри ведет носом от излишне коньячного аромата, задумывая вывернуться из разговора под перекрывшими его присутствие крыльями босса студии.       Но Дрю прерывает объятия слишком быстро, не давая Генри и шанса улизнуть.       — Вы уже успели познакомиться? — совладелец бросает довольный взгляд сытого кота на аниматора, ловя того за плечо и сжимая клешней пятерни, — Нет, не говорите, джентльмены, я представлю вас снова. Это мой хороший друг и сослуживец, Нейтан Арч, — брюнет указывает на владельца густых усов, похлопывая Генри по плечу.       Штейн улыбается одними губами чувствуя себя не в своей тарелке — сейчас Джо выглядел в действительности радующимся встрече, что случалось не так уж часто. Должно быть, мистер Арч заслуживал такого теплого отношения.       — А это Генри Штейн. Мой незаменимый художник, — подмигивает Дрю Генри, и тот вновь протягивает руку мужчине, соблюдая приличия. Предприниматель жмет руку, улыбаясь усами.       — Слышал много хорошего о вас от Джоуи, мистер Штейн, — добавляет мужчина, и у Генри уши горят от мысли, что Джоуи мог наговорить. Зная Дрю, это могли быть всяческие небылицы.       — Хватит светских комплиментов, Нейтан, — смеется Джо и отпускает широкое плечо сослуживца. Тот отводит внимательный взгляд от сметенного художника на организатора вечера. Дрю, будто специально перекрывает Генри плечом, и аниматор ощущает как между ним и Арчем возникает призрачная ширма недоступности.       — К слову, Джоуи, мы как раз обсуждали, что мистер Штейн достаточно талантлив и без моих комплиментов, разве не так? — глаза из черного льда вновь смотрят пронзительно ярко, игнорируя весьма красноречивый жест Дрю, и у Генри краска отливает от лица, когда он понимает смысл сказанного.       — Боже, капрал, что за грубость: хочешь, чтобы я его расхваливал в лицо? Ни в коем разе, Генри, все похвальбы только за твоей спиной, — будто оправдывается Дрю, прислоняя ладонь к сердцу, повернувшись к художнику вполоборота. А после смеется, бросив взгляд на побледневшего художника, который замер неуверенным камнем, вот-вот готовым потерять равновесие, — Нейтан, ты не прочь выпить со мной? Оставим Генри наслаждаться обществом дам? Несколько только и ждут, когда мы позволим им действовать.       — Твой этикет все также плох, Джоуи, — укоризненно вздыхает Нейтан, кидая тяжелый взор на невозмутимое лицо Дрю, — Наш общий друг, кажется, хочет поговорить со мной тет-а-тет, — Арч вновь обращается к Штейну, и аниматор улыбается уголками губ слегка виновато, словно извиняясь за босса, — Был рад знакомству. Терпения вам, мистер Штейн, а если не хватит, то вы всегда можете обратиться ко мне.       Предприниматель выуживает едва заметным движением сигаретницу из скрытого внутреннего кармана тройки и достает оттуда визитку, протягивая ее Генри привычно и аккуратно, как заядлый бизнесмен. От бумаги тянет дорогим табаком, и Штейн слышит нотки дуба, когда касается шершавой поверхности. Художник открывает рот, рассматривая аккуратный шрифт:       — Благода…       — Нейтан, не переманивай моих работников, черт возьми! — хмурится Дрю.              Штейн вспоминает Нейтана Арча, когда у причала видит старика, покрытого чернилами. Ассоциация с другом Дрю проносится мгновенным смутным пятном.       Художник фактически случайно узнал, что Арч и Дрю были уж не такими закадычными друзьями, какими представлялись в обществе. Их связь была глубокой и сильной, но больше была похожа на привычку и покровительство со стороны Арча по отношению к Дрю. Когда Арч приехал в город и подкараулил Штейна у его дома, Генри не ожидал, что его попытаются переманить. Что было бы, согласись он еще тогда? Теперь никто не способен это узнать.       Тем не менее, разговор вышел весьма душевным, предприниматель оказался умным и приятным собеседником, пусть и до неприличия хитрым. Генри сохранил с ним редкую переписку на многие годы — ничего криминального — обмен новостями и впечатлениями от светских раутов, сплетни о высоком искусстве Нью-Йорка и пустая болтовня о женах.       Когда настал поворотный момент, и аниматор, на радость Арча, покинул Студию, Генри первостепенно обратился за советом, а после за помощью в трудоустройстве именно к предпринимателю.       Все это не было озвучено ни обществу в целом, ни, тем более, Дрю. Конечно, Нейтан желал создать ажиотаж вокруг фигуры аниматора, и не скрывал этого. Стоило Генри только ступить за порог Студии, как его телефон начал разрывать от звонков Арча. Он хотел создать скандал вокруг ухода главного аниматора, выкрутить это в массы и раскрыть миру истинного создателя Бенди. У предпринимателя была идея создания студии, соперничающей с детищем Дрю.       Безусловно, художник отказался.       Генри был слишком подавленным и уставшим, чтобы сражаться за свое имя. У него было не так много связей и амбиций, да и бросаться в бой против старого друга у него не было никакого желания. В конце концов, Арч просто помог Генри с поиском работы аниматором средней руки, но еще долго упрекал Штейна в письмах за его малодушность.       В общем, у аниматора с предпринимателем были сложные отношения, пусть и не сложнее, чем с Дрю. Или у Дрю с Арчем. Их треугольнику отношений вообще можно было только посочувствовать.       А теперь, спустя много лет в ловушке, острое дежавю накрыло Генри всплывшими воспоминаниями о Нейтане. Впрочем, чувство быстро исчезло за накатившим шоком от понимания: перед ним совершенно новый, незнакомый человек.       Худой долговязый, скрюченный лысый мужчина пытается понять, почему баржа застряла на половине пандуса, не желая двигаться, стучит по боку металлического механизма gent, далеко не сразу замечая замершую в проходе фигуру художника. Когда же Генри ступает вперед, старик поворачивается и вскидывается, обращая свой взор на аниматора.       Этот человек совсем не похож на воспоминания Генри о Нейтане Арче, разве что рост и блестящая кожа головы, может, напомнили о старом знакомом. Штейн моргает с усилием, отгоняя образы прошлого, приподнимая руки, показывая, что безоружен.       Мужчина выпрямляется и тяжело выдыхает, воздух проходит через его гортань будто стекло трется о наждачную бумагу. Генри замечает, что у человека сильно повреждена правая сторона лица, прежде чем понимает, что в глазнице пусто.       — Молодой человек, не поможете старику?       Аниматор рассеянно осматривает его хмурое безрадостное лицо, грязные руки, измазанные в чернилах, форменный комбинезон с надписью «Фильмы Арчгейт» на нагрудном кармашке. Сердце глухо отстреливает смесью чувств: от отчаяния до надежды. Знакомое имя в названии пробуждает веру в лучшее, но Штейн уверен, что Арч не создавал подобной компании.       Аниматор замирает в ступоре, вперившись взглядом в нашивку на одежде незнакомца и сглатывая подступающую к горлу дрожь, запинаясь и путаясь:       — Да… Нужно… Господи, нужно еще раз… Рычаг, снова… Простите, вы вообще кто?              ***       Чернила кипели и выли, шептали и звали за собой, и Бенди послушно брел в узком коридоре студии.       Он сейчас должен обхаживать Создателя, он должен доказывать ему свою точку зрения и свою правоту, а не искать нарушителя, и все же Бенди воспользовался сценарием себе на пользу, как бы не хотел посвятить все время реализации своих запутанных идей. Пока Генри отсиживался в укрытии у парочки анархистов, Демон преследовал новую, действующую на нервы, фигуру.        Его терпкий след пах как гниль, и Чернильный догадывался, что неплохо задел странного старика в прошлый раз — он точно ощутил, как коготь уткнулся в твердую кость внутри глазницы. Неприятная вибрация пробежалась по лапе, и было чудом, что нарушитель не погиб еще тогда. Или то было вовсе не чудо.       Впервые Бенди заметил незнакомца еще в конце прошлой петли — тот блуждал на верхних уровнях, и чернила тревожно заскрипели, когда старик вошел в Цикл. Но у Чернильного не было времени проверять смутные крики и вой запертых в бездне душ. Генри уже заходил в Машину, и их последняя встреча должна была состояться по привычному плану. Бенди был слишком увлечен присутствием художника, чтобы отвлекаться на некие шумы и пустые подозрения. Тогда Чернильный был почти уверен, что какой-то из потерянных просто слегка заплутал и вызвал шквал неприятия.       Тем паче, что окончание той петли уже тогда пошло не совсем по привычному «сценарию». Генри, конечно, об этом не знал. У Демона уже тогда в голове плутало несколько идей по изменению некоторых обрядов Цикла.       В общем и целом, Чернильный просто проигнорировал возникшее беспокойство, посчитав его последствием собственных действий.       После перерождения, пока Генри беззвучной тенью выл у двери, вновь зайдя в Студию, Бенди быстро прошелся по этажам, проверяя повидавшееся ему невнятное присутствие. Но никого не нашел, да и чернила молчали, будто подтверждая, что у Демона развивается слишком человеческая «паранойя».       Создатель прошел несколько уровней, Бенди приступил к реализации своих идей, а никаких шумов и лишней пары ног так и не было обнаружено. Демон было уже забыл об этом.       А потом он ощутил чужой взгляд. Выпученный глаз, окруженный морщинами, смотрел прямо на них с Генри, пока Бенди разговаривал со своим человеком. Кто-то следил за Чернильным Демоном и его Создателем столь нагло и бесцеремонно вторгаясь в обряды, которые не касались никого, кроме самих участников бесед.       Он лишил нарушителя глаза, но упустил всю тушку. Но цель была поставлена.       Пока что все было под контролем.       Пока что.       Конечно, встретившись с нарушителем лицом к лицу, сложно назвать поглотившие Демона эмоции обыкновенным беспокойством.       Это была яркая, всепоглощающая ярость. Это было желание уничтожить. Это было болезненное воспоминание о временах, когда Студия была наводнена отвратительными созданиями.       Новое, инородное существо мало того, что имело наглость бродить по помещениям, так еще и приблизилось достаточно близко, чтобы Демон ощутил запах гнили столь явственно.       Лысый человек хорошо прятался, ужом петляя в запутанных коридорах, прячась за стенами, между досок, под столами, исторгая отвратительный смрад чужеродности. Чернила выли, соприкасаясь с ним, предупреждая, но стоило Чернильному броситься в погоню — лишний человек будто проваливался, растворялся. Будто ему ничего не стоило просто исчезнуть.       Время, отведенное на короткую передышку для Генри, кончалось, а нарушитель лишь сильнее раздражал — и Бенди не знал как тому удавалось так легко уклоняться от кипящего от бешенства Демона.       Собственная слабость перед незнакомцем переродилась в поломанные стены, разодранный в клочья пол, в длинные острые позвонки, ощетинившиеся гневом, в оскал, покрытый чернильной пеной.       Над Бенди будто издевались, словно он был щенком в запертой операционной, под оскорбительно равнодушным контролем Дрю и Коннора. Без собственной воли, без права выбора, без сил что-либо поменять. Он не мог достать жалкого нарушителя вот уже несколько дней.       Приливы хаотичной ярости стали сильным ударом для Тома, заставшего Чернильного в далеко не лучшем расположении духа.       Время неумолимо бежало вперед, и от ощущения накатывающего волнами сценария у Демона зубы скрипели от досады. Ему не терпелось поквитаться с их виновником почти столь же сильно, как и подчинить своей воле Создателя.              ***       — Нет, давайте потом, — Генри трясет головой беспокойно, возвращаясь к реальности и откладывая расспросы, — нам нужно скорее уходить. Скоро он будет здесь.       Под шипящие звуки чужого больного дыхания художник спешит к рычагу, еще раз переводя его в изначальное положение и наблюдая, как лодка стремительно, с влажным стоном ложится на массу чернил.       Черное море скрывает в своих чертогах куда больше боли, чем кажется по гладкой поверхности.       Старик стоит на месте, не отрывая взгляда от художника, и аниматор ощущает как его одинокий глаз проникает куда-то под кожу. Черная бездна глазницы сокрыта нависающей тенью, но художник хорошо представляет себе кровавое месиво на этом месте. Или же чернильный пузырь, судя по струям темной жидкости, высохшей на коже и пропитавшей воротник комбинезона и выглядывающую белую футболку. Шум бродящих в коридорах за спиной чернил пробуждает желание поскорее убраться как можно дальше отсюда, и Штейн спускается к пирсу, по пути маня за собой старика. Тот неспеша, чуть прихрамывая бредет следом и хватается своей теплой рукой за протянутую ладонь аниматора, забираясь вслед за ним в баржу. От этого соприкосновения у Штейна мурашки бегут к плечу. Слишком живое.       — Я раньше не плавал с кем-то, не знаю, выдержит ли это корыто двоих, — с ноткой истерического юмора произносит Штейн, улыбаясь и запуская двигатель. Баржа трогается с приятным для слуха механическим звуком.       Привычное путешествие в темные туннели канализации кажется слишком новым с незнакомцем за спиной, и Генри, подумывающий сначала попросить присевшего на дно лодки старика о помощи, не решается ни давать ему управление, ни, тем более, оружие в руки.       До первой остановки они плывут в полном молчании, аниматор безуспешно пытается унять охватившую руки дрожь и подобрать слова для начала беседы, а его почти невольный спутник наблюдает за действиями художника с интересом первооткрывателя.       — Вы говорили… о том… существе с улыбкой? — с придыханием спрашивает старик, и Генри чувствует, как вспотели ладони. Рычаг и труба скользят под кожей.       — Да… — тихо вторит мужчина, выруливая влево, а затем произносит увереннее — да. О нем.       Они оба молчат секунду, прежде чем Генри решается продолжить.       — Как вы… Кто вы и как вы здесь оказались?       — Вы же Генри Штейн, верно?       Резко перебивающий старик скрипит к концу вопроса, и аниматор неуверенно кивает, ожидая скорой остановки.       — Как вы узнали? — баржу резко дергает, и художник вновь идет к лопастям, пока его одноглазый собеседник разрывает напряженную тишину болезненно шипяще.       — Видел на фотографиях… в газетах. Еще когда… был ребенком… И потом… тоже.       У Штейна все холодеет внутри, он прикусывает губу до крови, возвращаясь к рычагу управления и запуская двигатель. Внутри неприятно тянет нить очевидного вопроса, но Штейн упорно молчит. Но старик, то ли читая по лицу художника, то ли делая логический вывод, не заставляет аниматора произносить вопрос вслух:       — Вы… хорошо сохранились, мистер… Штейн.       Генри сглатывает камень, застрявший в горле, хватает одну трясущуюся руку за запястье другой, чтобы вести лодку достаточно ровно.       — Правда? — голос художника очевидно дрожит, и лодка вновь глохнет. Аниматор механически спешит к лопастям нанося привычные удары по вязкой чернильной массе. Влажные звуки едва ли отвлекают от возникшей тревоги.       — Меня зовут Уилсон… Арч, мистер Штейн. Кажется, вы… были знакомы с… моим отцом.              На Генри накатывает паника уже на берегу потерянного прибежища. Его новый спутник молча наблюдает, как Штейн садится на землю, хватаясь за голову и сжимая волосы в ладонях до ощутимой боли, подтягивает коленки к лицу и утыкается носом щель между ногами, тяжело дыша.       1972 год.       Его Линда вообще жива? А даже если жива, она давно похоронила своего непутевого мужа, застрявшего вне времени и пространства, в желто-чернильном аду. Уилсон сообщил, что ничего не знал ни о пропаже аниматора, ни о судьбе бездетной пары давно потерянных во времени влюбленных. Впервые Генри жалел, что не заработал себе имя, о котором должны были трубить на каждом углу.       А еще Джоуи Дрю мертв.       Чертов Джоуи Дрю мертв, что лишь доказывает, что иллюзия, которую Штейн наблюдает каждый раз после «Конца» едва ли была реальным человеком. Лишь излюбленное старым другом шоу.       Вся студия была наполнена призраками давно забытых мертвых людей, переживающих ад по желанию жестокого призрака. Без цели, ведь основатель этого хаоса спокойно себе ушел в мир иной. Крайне несправедливо, ведь сам Генри не мог рассчитывать даже на такую мелочь, как смерть.       У аниматора тихий и глухой смех в коленки перемешивается с задыхающимся бормотанием.       Он бредит, прекрасно осознавая это, но не слыша самого себя, слова сами вырываются беспорядочным размышлением. Путанный поток мыслей исходит откуда-то из места под ключицами, не затрагивая голову, опустевшую и ставшую темным, почти черным пятном из ничего. Проклятия с извинениями, с признаниями в любви к Линде, с пожеланиями Геенны огненной Джоуи Дрю, упоминание Бенди всуе — Штейн сам не ведает что именно нашептывает, уткнувшись лбом в острые кости коленок. Мир вокруг кажется мутным пятном сна, туманным и бесконечным ужасом, ставшим клеткой.       Теперь предложение Демона не кажется столь уж бредовым, ведь там, снаружи, Генри едва ли кто-то еще ждал. Его жена или нашла другого, или состарилась, и возвращение молодого, но психически убитого в хлам мужа едва ли пойдет на пользу ее устоявшейся жизни. Если она еще жива, разве не эгоистично теперь, спустя столько лет казаться ей на глаза?       Что осталось у Генри? Дом, семья, работа — все это утекло с годами, потерялось в бездне чернил, поглотилось золотистыми отметками на стене. Черточка и черточка, пять и пять, пять и пять, вечность к вечности, снова и снова, одно и то же, заевшая бобина в проигрывателе шипит пленкой, мнется, рвется, свет моргает, а фильм все никак не кончается. Улыбка за улыбкой, удар за ударом, боль за болью.       Бесконечный суд над душой Генри Штейна объявляется открытым.       Ни избавления, ни надежды, ни выхода.       Как надоело. Как проснуться от этого кошмара, ставшего его жизнью? Что он ищет, к чему он идет? Сколько бы он не искал, ему не докопаться до истины. Да и чем поможет ему эта истина?       1972 год.       Этого знания вполне достаточно, чтобы сойти с ума и плюнуть на собственную судьбу окончательно и бесповоротно.       Художника что-то сильно душит изнутри. Оно впивается когтями в тонкую кожу шеи и сжимает гортань. Оно свистит над самым ухом навязчивую мелодию голосом мультяшного героя. Он умрет здесь, в этом аду, и если не физически, то через еще пару тысяч циклов — морально. Он станет одним из вечно блуждающих и плачущих душ.       «Я так хочу домой, когда мы пойдем домой?»       Ни у кого здесь не было дома. Они все — потерянные во времени духи прошлого, забытые и похороненные под пылью желтого безумия. Чернильные монстры, не имеющие права быть счастливыми.       Все это — лишь одна огромная усмешка под названием «мечта мертвеца». Генри лишь дань этой мечте, оставленная на руинах студии. Жертва, принесенная во славу Джоуи Дрю. Он и Бенди — две главные жертвы, возложенные на сцену театральной постановки.       Генри поднимает голову, всматриваясь в черную гладь озера. В груди боль смешивается с равнодушием и пустотой, и Штейн не сразу замечает, что одноглазый все еще наблюдает за ним. Уилсон Арч, когда Генри попал в петлю, был моложе самого Штейна, а теперь… Теперь аниматор едва ли может считаться старшим в их новом дуэте несчастных.       — Мистер… Арч, я просто делал все, что было в моих силах. Как думаете, если мечты сбываются, что насчет кошмаров?       Они молчат, Уилсон не отвечает, заведомо понимая риторику вопроса. Уборщик размышляет, наблюдая за почти что молодым художником. Его глаза кажутся абсолютно пустыми в полумраке пещеры. Штейн сидит на песке, едва ли беспокоясь о том, что позади раскрывается вид на множество построек, в которых, так или иначе, могут быть ползучие чернильные существа или кто похуже. Но, похоже, Генри не волнует никоим образом ни их локация, ни присутствие самого Арча-младшего. Уилсон осматривает берег, и виднеющийся впереди проход, решаясь все же обследовать дальнейший путь, но художник, не оборачиваясь, останавливает его:       — Не подходите близко к надписи «не монстры». Один поджидает там. Едва ли ему есть дело, подойду ли туда я или вы, мистер Арч.       — Откуда вы… знаете, что впереди?       Аниматор поворачивает на мужчину голову с сомнением. Он поднимается с песка, осматривая окружение и присматривая что-нибудь потяжелее, — Вы сказали, что попали сюда из-за Машины, верно? Я никогда не знал, что она может втянуть в Цикл кого-то еще, — художник подходит к забору с надписью «Что я такое?» и одним ударом трубы обламывает край доски, с усилием отжимая другой край от балки, — Но вам не повезло. Рано или поздно вы поймете, насколько.       Треск ломающегося дерева заполняет пространство резко и неприятно. Песок и пыль взмывают чуть выше щиколоток аниматора.       — Представьте себе, что все, что вы уже пережили, вам придется проходить раз за разом, вновь и вновь, пока вы не потеряете счет времени.       Генри возвращается к стоящему чуть в отдалении от него старику, протягивая ему вырванную доску.       — Вы простите, Мистер Арч, ничего лучше здесь не найти. А вам все же нужно защищаться. Но если боитесь, то лучше держитесь за мной.       — Мистер Штейн… Вы говорите о… Цикле, — уборщик принимает доску из руки Генри, критически окидывая импровизированное оружие единственным глазом. Острые брови его создают почти злое выражение, и Штейн уже совсем не понимает, что же общего он увидел между Нейтаном и его сыном ранее. Да, у Арча-старшего был тяжелый взгляд, но он не был злым. Холодным, острым, но не злым.       — Это мое наказание за «предательство», мистер Арч. Быть запертым в этой студии. Играть свою роль в шоу Джоуи Дрю в соответствии с повторяющимся сценарием. Или просто сойти с ума.       — Вы выглядите… Вполне… Вне себя…       Генри мягко улыбается такому нетактичному, но честному замечанию, опуская глаза несколько виновато — ему не хотелось представать перед сыном Нейтана в таком отчаянии. Но теперь это казалось даже отчасти забавным. Все это было не важно. Ничего уже не могло быть важным. Битва, бегство, сценарий, «Конец» — все это бессмысленное представление стало лишь тенью. Ему лишь надо дойти до конца снова? Что же, он дойдет. С новым спутником или без него. С чернильной Линдой перед глазами или без нее.       С безумным улыбающимся Демоном прямо за плечом.       Это было очень удобно — оцепенеть и ничего не чувствовать. Хлам, качающий кровь, едва ли отзывался в груди, ни беспокойства, ни дрожащих рук, ни слез. Ничего. Пальцы казались сухими и потрескавшимися. Лицо обжигали частички песка, витающие в воздухе. Пахло затхлостью и печалью.       Генри Штейн был едва ли лучше пыли под собственными ногами. Он давно ничего не значил, только вот осознал это только сейчас. Как глупо.       Художник посмотрел себе под ноги и пнул немного пыли с песком носочком ботинка — желтое облако взметнулось в воздух, неспешно оседая.        Как сладок был обман надеждой. Какой яркой казалась его борьба еще несколько часов назад.